История одной девочки, стр. 13
— Яков Петрович, да посмотрите же на меня!
Девочки испуганно переглядываются: куда же денутся их лица и что им дадут вместо лиц?
Но они ещё не успели опомниться от изумления, а кто-то уже кричит:
— Божьи коровки, одеваться!
В первый раз в жизни Галя надела тугое шёлковое трико. Она с удовольствием почувствовала, как в нём удобно двигаться. На лицо ей надели прозрачную шёлковую масочку с отверстиями для глаз и для рта. Так вот что значит «без лиц»!
Неужели через несколько минут она выйдет на сцену, в сияние красок, огней, разноцветных одежд и цветущих растений!
— Панцири, панцири давай! — торопит кого-то полная костюмерша.
И Галя с удивлением смотрит на четыре картонных щита, на которых нарисованы такие же точно крапинки, какие она видела летом на спинках у божьих коровок.
Как часто в Белых Стругах напевала она эту песенку, посадив себе на ладонь «божью коровку» и дожидаясь, когда она внезапно и мягко раскроет свои маленькие крылья и улетит!
Это воспоминание быстро проносится в памяти Гали в то время, когда большой картонный панцирь прикрепляют к её поясу и плечам.
Тяжёлый панцирь сразу сковал все движения. Боясь задеть им за перила, спускается Галя вместе со всеми по лестнице, тщетно стараясь узнать в трёх одинаковых фигурках под такими же пёстрыми щитами: где же Таня, где Катя, где Туся? Никого нельзя разглядеть!
Но маму, маму увидела она сразу и по привычке бросилась к ней, чтобы её обнять. Но руки не поднимались!
— Ничего, ничего, девочка! — Мама наклонилась к тёмной маске, заглядывая в испуганные глаза. — Страшного ничего нет! Старайся только слушать музыку и двигать ножками в такт.
Их поставили рядом всех четырёх в тёмном проходе между кулисами. Сбоку стояло что-то разрисованное зелёной краской — должно быть, кусты, потому что в середине их Галя успела разглядеть розы… Но здесь, вблизи, они были совсем другие!..
Где-то загремел оркестр. Старичок балетмейстер прокричал в уши:
— Когда я скажу un, deux — раз, два, — выходить и уложитесь на животик! Нашинайть ползти! Но слюшайть мюзик!
Галя всегда быстро запоминала музыку, а то, что играли им сегодня, она могла бы даже спеть. Но то был рояль, а здесь целый оркестр гремел трубами и пел скрипками у самого уха и, казалось, менял все звуки.
Внезапный и дружный гром аплодисментов вдруг заглушил звуки оркестра, и целая толпа старших учениц в одинаковых бледно-розовых юбочках-пачках, осыпанных блёстками, пронеслась со сцены мимо маленькой «божьей коровки» с картонным панцирем на спине. «Божья коровка» смотрела им вслед со смешанным чувством зависти и восторга. Но зависть и восторг сменились удивлением и жалостью: как они устали, эти розовые бабочки, только что порхавшие по сцене! Некоторые из них тяжело дышали, другие бросились прямо на широкий диван, стоявший за декорациями в глубине кулис. Они были бледны, и крупные капли пота проступали сквозь пудру и грим.
«Бедные! Они теперь, наверное, долго не смогут встать… — подумала Галя и замерла от изумления: новый взрыв аплодисментов пронёсся по залу… Помощник режиссёра сделал знак, — и ученицы одна за другой опять побежали к выходу на сцену. Их лица уже сияли улыбками, и Галя показалась самой себе очень глупой: как могла она думать, что они устали!.. Вот они уже летят обратно после весёлых реверансов и снова машут на себя платками и руками и совсем усталые уходят со сцены с лицами, потерявшими всякие следы улыбок.
Но вот Гале кажется, что скрипки начали играть что-то знакомое, и в ту же минуту она слышит торопливый шёпот:
— Раз… два… Божьи корофки, пошли на сцену! Войти направо и там лечь… Быстро!
На одно мгновение неудержимо захотелось Гале взглянуть на сияющее великолепие сцены. Она раскрыла глаза и взглянула…
Огромная чёрная дыра-пропасть разверзлась перед ней. Эта чёрная пропасть была немая, но живая: она была полна людей, а где-то на самом краю огромной чёрной бездны мелькнул светящийся фонарик с надписью: «Запасный выход».
И, в ужасе перед этой дырой, откуда веяло теплом, Галя шлёпнулась под тяжестью и панциря и страха на ярко освещённый пол и, закрыв глаза, поползла по маленькому кусочку сцены. Уши её слышали, как сквозь сон, знакомую мелодию, с трудом узнавая её в оркестре; сердце билось часто-часто, глаза были крепко зажмурены, а под большим, тяжёлым щитом двигались маленькие худые ножки. Но двигались и ползли они в такт!
Отгремела музыка, загрохотал в рукоплесканиях зал. Занавес опустился, поднялся и опять упал.
Но маленькая «божья коровка» оставалась неподвижной.
Легко было шлёпнуться на пол. Встать из-под панциря — вот что было трудно! И на это не хватило сил. Так она и лежала до тех пор, пока чьи-то сильные руки не подняли её и не поставили на ноги, и голос рабочего сцены весело сказал:
— Ну, вставай теперь, ползи домой, насекомая! Отыгралась!
НЕ БЫЛО ВЫ СЧАСТЬЯ, ДА НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО!
Холодало. Мокрый снег за окном подмёрз и становился всё крепче. И в огромной школьной спальне делалось с каждым днём холоднее. Папина шерстяная рубашка спасала Галю по ночам. Тёплые гамаши можно было снять с ног только в конце урока, когда девочки оставались в тренировочных лёгких платьях. Вода, которой поливали перед занятиями пол, была совсем ледяная.
Приближался Новый год. Однажды утром Галя почувствовала, что всё тело её ноет, голова горит от жара, а ноги не слушаются команды Эммы Егоровны. Ноги остаются неподвижными под одеялом: они совсем ослабели.
Эмма Егоровна подошла и остановилась у её кровати:
— Это что такой значит?
— У меня всё болит…
— Язык! — коротко скомандовала Эмма Егоровна.
Галя торопливо высунула язык.
— Очень хорош. Давай голова… Голова очень горячий. Вставай, und schneller — к тётя Саша!
Тётей Сашей звали решительно все Александру Владимировну, работавшую в лазарете вместе с маленьким румяным доктором.
Галя с трудом оделась. Красноватый туман плавал перед глазами, ноги дрожали. Было ясно: заболела.
То же сказала и тётя Саша, большая, седая, всегда весёлая докторша, осмотрев Галю в лазарете.
— Оставайся-ка, девочка, у меня и поди выбери себе в первой палате кроватку посимпатичней — у окошка, что ли. Все вы, я знаю, у окошек любите, чтобы на улице подружек высматривать!
От тёти Саши исходило тепло и запах хорошего мыла. Она потрепала Галю по щеке и весело крикнула в коридор:
— Стеша, проводи-ка да уложи её, матушка, поскорее! Через час с обходом придём.
Сравнительно с холодной спальней училища в палате было тепло: лазарет всё-таки топили. Морозное солнце за большим окном заливало светом кровать в самом уголке, у окошка.
Едва только голова Гали коснулась прохладной подушки, как она сразу провалилась в какую-то тёплую яму. Галя ещё успела заметить, что на лицо её падает отблеск зимнего солнца и что в лучах его светятся чьи-то золотистые волосы на кровати в другом углу, но больше ничего не успела разглядеть: жар охватил её хрупкое тело, и она медленно поплыла куда-то в тёплом мареве сна.
Очнулась она от голосов, громко над ней говоривших:
— А вот сейчас посмотрим!
Это сказал доктор Михаил Иваныч. Но Гале не хотелось открывать глаз.
— Думаю, что ничего опасного — обыкновенная инфлуэнца.
Это тётя Саша сказала и положила ей руку на лоб.
— Только бы не воспаление! — сказал третий голос.
Услыхав его, Галя сразу открывает глаза и радостно кричит:
— Мама!
Потому что это действительно была мама.
— Ну, раз так кричать может, значит всё будет хорошо, — спокойно говорит тётя Саша и вместе с доктором принимается выслушивать и выстукивать Галю по всем направлениям.