Погнали, стр. 15

Там, в темноте, совсем рядом. Я обмираю в благоговении. Я восхищен этой женщиной, я перед ней преклоняюсь. В плане духовного совершенство мне до нее далеко. И что еще меня в ней поражает: она всегда принимает меня всерьез. Я благодарен уже за то, что она есть. И дело даже не в том, что она привлекает меня как женщина. Просто мне хорошо оттого, что на свете живет такой человек.

Хочется что-нибудь ей подарить, чем-то ее порадовать. Иду в ванную за полотенцем, накрываю им лампу, чтобы свет не мешал Криссе, беру тетрадку и ручки и забираюсь обратно в постель. Сейчас я ей что-нибудь напишу. Закрываю глаза и думаю о ней. Я хочу рассказать ей про потайной самолет, который летит высоко-высоко, а мы с ней занимаемся там любовью, а стюардессы нам хлопают и в восторге срывают с себя одежду. И краски, краски… кто-то шепчет на смертном одре. Орсон Уэллс или Марлон Брандо? Ужас, бутон розы, сохрани нас от неверных шагов, и пусть те, кого мы любим…

[9]

Так, ладно. Никогда не умел сочинять по заказу. В общем, вместо того, чтобы писать для Криссы, просто записываю все сегодняшние впечатления.

Великолепное ясное утро.

Берем такси, едем в Венис за машиной. Оба — на взводе.

Обоим волнительно.

Встречает нас парень по имени Боб. Бородатый такой мужичина с пивным животом. «Де Сото» уже ждет на улице перед въездом в гараж. Домик при гараже — развалюха, заваленная всяким хламом. Боб, очевидный холостяк, начинает заигрывать с Криссой, что ни капельки не удивительно, но меня все равно это бесит. Стоит Криссе где-нибудь появиться, и каждая особь мужского пола тут же начинает выделываться перед ней, а я для них — так, досадная помеха. Но надо отдать Криссе должное: она ни разу не поставила меня в неудобное положения, поощряя этих настойчивых ухажеров — ну, разве что она очень пьяна, или сердится на меня, или парень попадается интересный.

«Де Сото» — как сбывшаяся мечта. Машина времени. У нее своя аура. Цвет поразительный: огненный. Цвет нью-йоркского метадона. На нее можно смотреть часами — просто смотреть и все. Внутри — настоящая сказка. Ощущение, как будто вернулся домой. Даже не верится, что это всего лишь машина — мертвый металл. Здесь, на заросшем высокой травой дворе, она кажется тайником, который у всех на виду, как украденное письмо.

Машина низкой посадки, с широкой округлой «мордой», нижние две трети которой отделаны массивными длинными дугами обтекаемого хрома. Фары вставлены в широкие, как будто лепные, хромированные кольца. Крылья тоже отделаны хромированными полосами, а задние фары расположены очень высоко — на других машинах я такого не видел. Черная крыша как будто парит над массивным оранжевым корпусом. Краска не отливает глянцем, огненный цвет приглушен — как пламя при ярком солнечном свете.

Нам не терпится скорее поехать, так что мы быстро подписываем бумаги, забираем какие-то документы, которые отдает нам Боб, и направляемся к выезду на Шоссе 1. Мы решили проехать по побережью до Сан-Франциско, а оттуда уже повернуть на восток. Такой маршрут предложил я, и на то были причины: метадона почти не осталось, а в Сан-Франциско я знаю людей, которые могут достать наркоту.

Сиденья в салоне — большие и мягкие, как диваны, а вместо привычного рычага переключения передач — пять кнопок на отдельной панельке слева от руля. Окошко спидометра растянулось почти на половину приборной панели, а под ним, в два ряда — рычажки и измерительные приборы. Прямо в центр руля вмонтированы часы. Удобно, уютно, красиво; я бы и жить согласился в такой машине. А что?! Это мысль. Роскошно оформленное передвижное пространство — твое пространство, которым ты управляешь.

В общем, мы направляемся к побережью. Широкие улицы Лос-Анджелеса остаются позади, и мы выезжаем на классическую двухполоску, которая вьется среди каменистых утесов и лесов, подступающих к самому морю. И так — всю дорогу до Сан-Франциско.

У нас в жизни не было ничего. У меня никогда не было своей машины. Да, я считал себя странником и бродягой, и в свое время немало поездил по стране, но чтобы вот так — никогда: за рулем роскошной машины огненного цвета, при деньгах, которые появляются у тебя, словно по волшебству, и в компании самой лучшей на свете женщины, которой ты нравишься. И все это — по-настоящему. Машина весит, наверное, тонны две, но легко разгоняется до 95 миль в час, и это еще не предел. Воображение — это не то, что жизнь, но иногда жизнь значительно интересней. Хотя в жизни часто бывает больно. Вести такую машину — это само по себе приключение. В этих машинах пятидесятых годов все задумано так, чтобы водителю было легко и удобно, чтобы он не задумывался о том, как здесь все работает: просто садишься и едешь. Но теперь, спустя тридцать лет, ощущения совершенно иные. Ты себя чувствуешь частью машины. Здесь все — механика, никакой электроники: ты сам принимаешь решения, а твое тело — как продолжение механизмов автомобиля. Характер машины проявляется не только во внешнем дизайне. Он проявляется в том, как машина ведет себя на дороге: как она откликается на твои действия, как она тебя слушается, какие ты сам испытываешь ощущения, когда сидишь за рулем. У этих старых машин есть свои прибабахи: галлона бензина хватает от силы на двадцать миль, и если случится авария, это будет абзац — острые осколки, рваные режущие края, и никаких ремней безопасности, — но вот ты едешь, и управляешь машиной сам, не ограниченный узким набором возможностей, заранее просчитанных за тебя другими. Твоя судьба еще не решена — ты будешь решать ее сам, и тебя все получится, надо только освоиться и немножко попрактиковаться. И вот нужный ритм найден, и машина идет мягко и ровно, и можно немного расслабиться и помечтать. Повороты, препятствия — ты справляешься с ними играючи, не сбиваясь с ритма, продолжая беседовать со своим спутником или думать о чем-то своем. Мчишься по узкой дороге в скалах над морем и постепенно впадаешь в экстаз.

Дорога очень красивая, только это какая-то самодовольная красота. Смотришь на все это великолепие — скалы, секвойи, — и кажется, будто тебя пригласили в богатый дом. Может быть, тебя даже оставили там одного, но ты знаешь: одно подозрительное движение — и сразу включится сигнализация, и угрюмые парни с наплечными кобурами выскочат из-за двери. Это не девственный лес, не ничейная территория. Все это — национальные парки или поместья магнатов. Дешевых мотелей здесь нет, есть гостиницы. Каждая — со своим фирменным рестораном.

Мы проезжаем сквозь это роскошество и уже ближе к Сан-Франциско находим нормальный мотель, где и решаем переночевать.

13

Утром мы завтракаем в придорожной закусочной, и там через дорогу есть мойка. Пока Крисса сидит ждет заказ, я загоняю машину на мойку. Парнишка на кассе спрашивает у меня:

— А вы откуда? Ну, из какой страны?

— Из какой я страны? Я из Америки.

— Правда?

— Ну, да.

— Ага.

Ничего себе шуточки. Возвращаюсь в кафешку. Чувствую себя странно. С одной стороны, мне смешно, а с другой — как-то не очень. Как раз тот случай, когда смех сквозь слезы. Рассказываю обо всем Криссе и действительно чуть не плачу. Что за хрень? Как такое могло получиться? Наверное, Крисса была права насчет моего костюмированного гардероба, но мне все равно не понятно, почему вдруг такая реакция — я имею в виду, вопрос парня с мойки. В принципе, мне все равно. Я давно уже ощущаю себя посторонним среди людей, но как я мог так ошибаться?

Крисса, при всем моем к ней уважении, в этом не рубит вообще.

В Сан-Франциско мы приезжаем еще до полудня и находим мотель в злачном районе сразу же за мостом. У меня уже зуд: раздобыть наркоты. Только этим, сказать по правде, и озабочен. У меня тут есть пара-тройка знакомых — еще по прошлым приездам с группой, — у которых все схвачено. «Девчонки из каменных джунглей», к примеру. Тоже рок-группа, в которой поют и играют одни девчонки, как ясно уже по названию. И все, как одна, зависают на спиде. Заходим в номер, и я первым делом звоню Кате. Ее нет дома, и я оставляю ей сообщение на автоответчике. Мы с Криссой едем кататься по городу. Только это мы зря. Я еще не настолько освоился в этой машине, чтобы маневрировать по запруженным улицам, да и припарковаться — большая проблема. Но, в конце концов, мы находим место.