Фантастика 1965. Выпуск 1, стр. 49

— Мне начинает везти на сумасшедших. Сначала Гроппер, теперь вы.

— Держитесь, лейтенант, а то сами присоединитесь к этой компании. Кстати, штат оплачивает больничные счета, если его полицейский попадает в сумасшедший дом?

— Послушайте, вы, на вас, кажется, уже произвел впечатление мой кулак. Хотите свести с ним более интимное знакомство?

— Не сердитесь. Я просто с детства считал, что полицейский начинает соображать что-нибудь, когда выведешь его из себя. Усиленная циркуляция крови способствует мыслительным процессам. Эй, эй, осторожнее! Ударите меня через минуту, а сейчас скажите: нашли там труп бульдога?

— Нет, а что?

— Значит, по всей видимости, он жив. Повторяю: очевидно, Фрэнк Гроппер жив. Вряд ли он дался им в руки. Надо только поймать его и по меньшей мере половина его состояния — наши. А это минимум двадцать миллионов.

Лейтенант встал и повернулся к двери.

— Не думайте, дриятель, что эта игра в сумасшедшего что-нибудь вам даст. Я сам видел вчера старика в постели. Не говоря уже о том, что весь Риверглейд полон врачей. Когда племянник Гроппера Кроуфорд понял, что старик уже не выкарабкается, он не жалел на докторов. Так что полежите. Часа через два мы снова побеседуем, и тогда…

— Не торопитесь, лейтенант Мак-Грири. Какой мне смысл дурачить вас, если у двери, с той стороны, стоит ваш полицейский? Угадал? Вот видите. Я вас еще раз спрашиваю: знаете ли вы, как могло получиться, что Фрэнк Гроппер отправился на ранчо нормальным человеком, нормальным хотя бы потому, что он сам вел свой “роллc”, а нашли вы его идиотом? Полным идиотом. И помните ли вы, что в подвале, где он лежал на полу, вы нашли обломки какого-то аппарата, электронного, заметьте? И помните ли вы, что фамилия владельца этого ранчо действительно Беллоу и что помощником у него был некто Кристофер Хант? Садитесь, лейтенант, и слушайте. Я думаю, что, если вы поверите мне, через недельку-другую вы смело сможете подать в отставку. Кстати, вы случайно не помните, не совершал ли кто-нибудь нападения на некоего Бакстера с целью отнять у него собаку?

Хант не заметил, как сел в кровати. Он говорил медленно, спокойно и логично, и его не оставляло ощущение, что говорит не он, а кто-то другой, а он лишь слушает этот знакомый голос. Он всегда чувствовал такое раздвоение, когда был возбужден. Должно быть, работа в лаборатории научила его этому фокусу: можно сколько угодно дрожать от возбуждения — выйдет или не выйдет эксперимент, — но часть сознания должна пристально и критически следить за приборами.

Он неторопливо рассказывал и думал: жалеет ли он о том вечере, когда принял приглашение Беллоу уйти из университета и заняться этой штукой? Нет, пожалуй, не жалеет. Конечно, для человека науки, для ученого деньги не все, но очень многое. Годы идут, мозг теряет свою остроту, пальцы — гибкость, а что остается взамен? Скудное профессорское жалованье, молодящаяся жена, набитая последними университетскими сплетнями, и куча детей, за которых нужно платить на каждом шагу. Нет, дело не в деньгах, дело в том ощущении свободы и независимости, которые, они дают. В конце концов он живет в свободной стране и надо иметь на что пользоваться этой свободой. Нет, он не жалел о предложении Бсллоу,…

Когда Хант кончил говорить, лейтенант Мак-Грири несколько минут сидел молча. Внезапно он вскочил и крикнул:

— Я вам верю, это слишком фантастическая история, чтобы усомниться в ней! Мы должны изловить эту собаку, простите, Гроппера. Я уверен, что у Джеффи трупа собаки не нашли. Вы можете двигаться? Давайте попробуем.

С нескрываемой нежностью, словно миллионное сияние ужо окружало Ханта ярчайшим нимбом, Мак-Грири помог ему встать с постели. Голова ученого гудела и ноги слегка дрожали, но он сделал несколько шагов по палате и почувствовал, что сможет идти.

— Сейчас вам принесут одежду, Хант, — сказал лейтенант и пошел к двери.

Хант снова присел на кровать. Нет, он не жалел. Если даже ему и не видать этих миллионов, он никогда не упрекнет себя, что просидел, как кретин, всю жизнь в лаборатории, вычерчивая схемы и возясь с бесконечной настройкой.

Мак-Грири вошел с одеждой Ханта в руках.

— Поехали, — сказал он, и Кристофер увидел в его глазах нетерпеливый охотничий блеск.

Пока он с трудом натягивал на себя брюки, Мак-Грири несколько раз повторил:

— Не сомневайтесь во мне, я человек порядочный. Всю выручку пополам. Честно говорю: пополам. Я человек порядочный…

Глава 16. БУЛЬДОГ В “КАДИЛЛАКЕ”

Фрэнк Джилберт Гроппер знал, что такое одиночество, и привык к нему. Подобно альпинистам, которые, подымаясь по горному пику к вершине, чувствуют себя все более одинокими, он с каждым миллионом удалялся от людей. То есть люди вокруг него были всегда, но он не верил им и не мог даже позволить себе никаких чувств по отношению к ним.

Он знал себе цену в прямом и переносном смысле и понимал, почему все вокруг с такой готовностью улыбались ему и смеялись при каждой его шутке.

Он не тяготился своим одиночеством. Для тех, кто ищет общества, одиночество — синоним скуки. Гроппер не знал скуки. Скука — это незанятый ум. Его ум всегда был занят.

И ему никогда не было ни скучно, ни одиноко. Сорок миллионов друзей, хоть и запрятанные в толстостенных стальных сейфах, никогда не покидали его и никогда не давали скучать.

Но сейчас, лежа в канаве под небольшим мостиком, он вдруг ощутил безмерное одиночество. Он всем своим собачьим телом внезапно ощутил громадность этого шумного, пахучего и пустынного мира и всю свою малость, исчезающе малую точку, дрожащую в вонючей канаве под заплесневелыми досками мостика. Если раньше деньги, его деньги, делали его центром финансовой вселенной, то теперь, лишенный их, он вдруг оказался ничтожным атомом, который подчиняется в своем движении совсем другим законам.

Одиночество наваливалось на него гигантским прессом, сжимало его, опустошало голову и наполняло безыменным ужасом. Он не мог больше оставаться один. Гроппер осторожно выглянул из-под мостика: уже стемнело. Он вылез из канавы и, стараясь держаться боковых улиц, побежал по направлению к дому Бакстеров.

Путешествие было долгим, и, когда он достиг цели, уже наступила ночь. Он ткнулся носом в калитку: заперта. Поднял голову — нет, звонок слишком высоко, не дотянуться.

Гроппер начал тщательно исследовать забор, удивляясь, как хорошо он видит в темноте. Ни единой дыры, сквозь которую можно было бы пролезть. С другой стороны забора послышалось знакомое тявканье. Фидо, шотландская овчарка Фидо.

Сердце Гроппера застучало, и он внезапно понял, что тянуло его сюда. Тявканье было веселым и нетерпеливым. “Неужели она. узнала меня в темноте?” — промелькнуло у Гропцера в голове, и он ответил радостным ворчанием. Фидо стояла у самого забора, и Гроппер просунул свою морду между планок. Странное возбуждение охватило его и заставило задрожать в томительном ожидании.

Он почувствовал, как Фидо лизнула его в морду, и воcторг вырвался из него громким торжествующим лаем. Первый раз за последние пятьдесят лет он радовался поцелую, не отдавая себе отчета, что это его, шестидесятивосьмилетнего финансиста, лижет в физиономию сука породы колли.

Гроппер не анализировал своих чувств. Они были столь незнакомы ему, что он все равно затруднился бы определить их. Он лишь ощущал накатывавшую на сердце теплоту и странное головокружение.

Не думая о том, что делает, Гроппер бросился вперед на доски забора и упал. Тявканье Фидо напомнило ему человеческий смех, и он одним прыжком вскочил на ноги. В нескольких ярдах от него стоял грузовичок. Должно быть, Бакстер привез что-нибудь из гаража и решил не загонять машину во двор. Как он сразу не догадался? Гроппер подпрыгнул вверх, пытаясь вскочить в кузов, но когти лишь царапнули по борту, и он плюхнулся на землю.

Фрэнка Гроппера можно было упрекать в чем угодно, но только не в отсутствии упорства. Он слегка присел на задних лапах, подпрыгнул и уцепился лапами за край борта. Еще мгновенье — и он был в кузове. Из кузова он забрался на крышу кабины. Теперь забор был почти на одном уровне с ним, всего в двух или трех футах. Внизу он увидел Фидо.