Перегрузка, стр. 56

— Выслушай меня, — сказала Урсула настойчиво и в то же время мягко. — Я хочу ребенка. И если не считать Феса, который не может мне его дать — я знаю, что он тебе об этом рассказал, — я предпочла бы иметь его от тебя, Ним, чем от кого-то другого из моих знакомых.

Он возразил:

— Я не могу этого сделать, Урсула. Я не могу так поступить с Фесом.

— Нет, можешь, потому что Фее знает, что я здесь и зачем.

— И Фее не возражает? — недоверчиво спросил Ним.

— Клянусь тебе, нет. Мы оба хотим ребенка. Мы оба решили, что это самый лучший выход. — Она снова тихо рассмеялась. — Правда, Дафна возмущена. Она на меня страшно зла. Она сама тебя хотела.

Он никак не мог побороть в себе противоречивые чувства. Наконец он почувствовал весь юмор создавшегося положения и рассмеялся.

— Так-то оно лучше, — сказала Урсула. Она притянула его к себе, и он перестал сопротивляться. Она прошептала:

— Сейчас как раз нужный день. Я знаю, что это может случиться. О, Ним, дорогой, помоги мне зачать ребенка! Я так его хочу!

“И что я такое сделал, чтобы заслужить все те экзотические происшествия, которые со мной случаются?” — удивлялся про себя Ним.

Он прошептал ей в ответ:

— Ладно, я постараюсь.

Они поцеловались, и он, снова ощутив прилив желания, в шутку спросил:

— Как ты думаешь, мне можно получить от этого удовольствие?

Вместо ответа она еще крепче обняла его, их дыхание участилось. Он нежно ласкал ее, и она тихонько вскрикнула от наслаждения, когда он наконец овладел ею.

Они вновь и вновь любили друг друга, им было весело, и Ним обнаружил, что его перевязанная левая рука совсем ему не мешает. Наконец он заснул. Когда он проснулся, занималась заря и Урсулы уже не было.

Он решил еще поспать. Вдруг дверь его спальни опять отворилась, и в комнату скользнула фигура в бледно-розовом пеньюаре.

— Будь я проклята, — сказала Дафна, раздеваясь, — если меня совсем сбросят со счетов. Перевернись, Ним, и я надеюсь, у тебя осталось немного сил.

Они обнаружили, что осталось.

Ним должен был улететь на Западный берег, снова самолетом “Юнайтед”, ближе к вечеру. Фестон отвез его в аэропорт, Урсула и Дафна поехали с ними, и Дафна взяла Кейта. Во время поездки разговор был дружеский и спокойный, словно ночью ничего не случилось. У машины Ним поцеловал обеих сестер на прощание. Женщины остались, а Фесто пошел провожать Нима в здание аэровокзала.

Они остановились возле контрольно-пропускного пункта, чтобы пожать друг другу руки. Ним сказал:

— Все было прекрасно, Фее. Рад, что побывал здесь.

— Я тоже. Удачи тебе завтра и на других заседаниях.

— Спасибо. Она нам всем нужна. Все еще сжимая руку Нима, Фее, казалось, не решался заговорить. Наконец он сказал:

— Если тебя что-то удивило, мне хотелось бы сказать тебе, что есть вещи, которые человек делает потому, что вынужден так поступить, и потому, что это самое лучшее решение. И еще — есть приятели, и есть настоящие друзья. Ты один из моих друзей, Ним. Ты всегда будешь мне дорог, так что давай не терять друг друга.

Когда Ним двинулся к трапу самолета, он почувствовал, что у него на глазах выступили слезы.

Через несколько минут, когда он уже удобно расположился в кресле пассажира первого класса, стюардесса по-дружески спросила:

— Сэр, что будете пить после взлета?

— Шампанское, — объявил он, улыбаясь. Ничто другое, решил он, не подходит к так удачно проведенным выходным.

Глава 12

Молодой председательствующий член комиссии слегка ударил своим молотком.

— Прежде чем начать опрос свидетеля, следует, я думаю, похвалить его поведение два дня назад, когда благодаря его быстрым действиям и мужеству была спасена жизнь служащего предприятия в другом штате.

В комнате, где слушалось дело, раздались отдельные аплодисменты.

Ним произнес с некоторым удивлением:

— Спасибо, сэр.

До сегодняшнего утра он предполагал, что репортаж о трагедии на конвейерной ленте появится только в денверской газете. Поэтому он был удивлен, обнаружив, что стал героем газетного материала телеграфного агентства Ассошиэйтед Пресс, помещенного в сегодняшней “Кроникл Уэст”.

Сообщение было неудачным, так как привлекло внимание к его посещению угольной электростанции, и Ниму было интересно, какую пользу оппозиция могла извлечь из этой информации.

Как и в предыдущие дни, когда слушалось дело, обшитый дубовыми панелями судебный зал был заполнен членами комиссии, юрисконсультами различных сторон, ожидающими своей очереди свидетелями, заинтересованными группами, газетными репортерами, а также приличным количеством зрителей, состоящих в основном из сторонников оппозиции. Все тот же председательствующий член комиссии сидел сбоку от пожилого судьи.

Среди присутствующих в комнате, где слушалось дело, Ним узнал Лауру Бо Кармайкл и Родерика Притчетта, представляющих клуб “Секвойя”, Дейви Бердсона, чья громоздкая фигура была облачена, как всегда, в потертые джинсы и рубашку с открытым воротом, и Нэнси Молино, нарядную и надменную.

Ним уже поклялся говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Сейчас юрисконсульт компании дородный О'Брайен затребует его свидетельские показания.

— Мистер Голдман, — начал О'Брайен, как и было отрепетировано, — пожалуйста, опишите обстоятельства, которые заставили вас поверить, что предложение, представленное сейчас на рассмотрение комиссии, является необходимым и соответствует интересам общества.

Ним уселся поудобнее в свидетельском кресле, зная, что его пребывание здесь будет долгим и трудным.

— Исследования “Голден стейт пауэр энд лайт”, — начал он, — дополненные правительственными агентствами, установили, что рост в Калифорнии как населения, так и промышленности к середине следующего десятилетия превысит средний показатель по стране. На особенностях я остановлюсь чуть позже. Параллельно с этим ростом будет увеличиваться потребность в электроэнергии, намного превышающая сегодняшние производительные мощности. Учитывать эту потребность означает…

Ним старался говорить доходчиво, чтобы удержать интерес слушающих. Все факты и мнения, которые он здесь представит, были кратко изложены, написаны и подшиты к делу, находившемуся в руках комиссии уже не одну неделю, но устное свидетельское показание считалось очень важным. Вряд ли можно было надеяться, что кто-нибудь когда-нибудь прочитает гору бумаг, которая ежедневно увеличивалась в размерах.

О'Брайен произносил условленные фразы с убежденностью актера многоактной пьесы.

— Что касается влияния окружающей среды, не объясните ли вы…

— Не остановитесь ли вы на особенностях подачи угля, которая…

— Вы заявляли ранее, что будет предел в разрушении флоры и фауны, мистер Голдман. Я думаю, комиссии понравится гарантия того, что…

— Пожалуйста, подробнее о…

— Не скажете ли вы, что…

— Теперь давайте рассмотрим…

Вот уже семь часов за последние полтора дня Ним находится в свидетельском кресле в центре внимания зала. Он уже понимал, что защищал интересы “ГСП энд Л” твердо и убедительно. Но по-настоящему суровое испытание — перекрестный допрос — было еще впереди. В полдень на второй день слушаний Оскар О'Брайен повернулся к членам комиссии:

— Благодарю вас, господин председатель. Опрос свидетеля закончен.

Председатель кивнул:

— Я думаю, мистер Голдман заслужил перерыв и остальные также обрадуются возможности отдохнуть. Он ударил молотком.

— Слушание дела откладывается до десяти утра завтрашнего дня.

На следующий день перекрестный допрос с самого начала двинулся медленно и легко, подобно машине, катящейся на малой скорости по ровной дороге. Юрисконсульт комиссии, педантичный юрист средних лет по имени Холиоак, задавал вопросы первым.

— Мистер Голдман, комиссия нуждается в пояснениях по целому ряду пунктов.

Манеру опроса Холиоака нельзя было назвать ни дружелюбной, ни враждебной. Ним отвечал в той же манере. Холиоак задавал вопросы в течение часа. Родерик Притчетт, секретарь-управляющий клуба “Секвойя”, был следующим, и допрос пошел быстрее. Притчетт, худощавый, несколько жеманный человек, был одет в темный, строгого покроя костюм-тройку. В его седых волосах со стальным отливом был сделан тщательный пробор, он провел рукой по волосам, чтобы удостовериться, что пробор не нарушен.