На высотах твоих, стр. 87

Лицо Харви Уоррендера вновь задергалось в нервном тике. Джеймс Хауден мог предугадать ответ, на который с необдуманной поспешностью был способен министр по делам иммиграции: “Никому лучше, чем достопочтенному депутату, не известно, что значат мои слова”.

Такой промах, решил Хауден, надо предотвратить любой ценой.

Встав из кресла, премьер-министр заявил, перекрывая несшиеся со всех сторон крики:

— Достопочтенный депутат от Восточного Монреаля делает упор на отдельных словах, несомненно, случайно вырвавшихся у моего коллеги.

— Тогда пусть он сам так и скажет! — выкрикнул через центральный проход Джини, с мучительной неловкостью поднимая на костылях свое изуродованное тело.

Его поддержал дружный хор: “Пусть министр откажется от своих слов!”, “Пусть он возьмет свои слова обратно!”. На галереях люди бесстрашно перегибались через ограждения, разглядывая бушевавший под ними зал.

— К порядку! К порядку! — голос спикера едва слышался в неистовом гаме.

— Я не возьму назад ни одного слова! — с побагровевшим лицом и вздувшимися на шее жилами уже совсем вне себя взвизгнул Харви Уоррендер. — Слышите, вы! Я не откажусь ни от единого своего слова!

И в ответ ему новый всплеск невообразимого гвалта. И новый призыв спикера к порядку. “Редкостный случай в парламентской практике, — подумал Хауден. — Только уж очень глубокие разногласия или вопрос о правах человека “могли взбудоражить палату так, как это случилось сегодня”.

— Я требую, чтобы министра заставили ответить! — это опять пронзительный голос Арнольда Джини.

— К порядку! Вопрос… — во всяком случае, теперь спикеру удалось добиться, чтобы его голос был слышен в зале.

На правительственной стороне премьер-министр и Харви Уоррендер с подчеркнуто почтительным видом опустились в свои кресла. Несшиеся со всех сторон выкрики постепенно стихали. Один лишь Арнольд Джини, покачиваясь на костылях, продолжал демонстрировать открытое неповиновение спикеру.

— Мистер спикер, министр по делам иммиграции говорил в этом зале о человеческих отбросах. Я требую…

— К порядку! Я прошу депутата сесть на свое место.

— А я настаиваю…

— Если депутат не сядет на свое место, я буду вынужден удалить его из зала.

Создавалось впечатление, что Джини сознательно навлекает на себя гнев спикера. Правила палаты совершенно ясно предписывали, что, когда спикер встает, все остальные должны подчиниться. Если Джини будет упорствовать в своем неповиновении, какие-то дисциплинарные меры против него неизбежны.

— Я даю достопочтенному депутату еще одну возможность, — сурово предупредил спикер. — В противном случае мне придется удалить его из зала.

Арнольд Джини строптиво ответил:

— Мистер спикер, я выступаю в защиту человека, находящегося в трех тысячах миль отсюда, человека, которого правительство презрительно называет “отбросами”…

Его замысел, осенила Джеймса Хаудена внезапная догадка, до восхищения прост. Джини-калека стремится разделить участь несчастной жертвы с Дювалем-скитальцем. Блестящий — пусть и циничный — политический маневр, который Хауден должен предотвратить.

Встав, премьер-министр поспешил вмешаться:

— Мистер спикер, я полагаю, что мы можем уладить этот вопрос… — Он уже решил, что от имени правительства возьмет обратно оскорбительные слова, как бы к этому ни отнесся Харви Уоррендер…

Слишком поздно.

Не обращая внимания на премьер-министра, спикер непререкаемым тоном объявил:

— К сожалению, мой долг требует удалить достопочтенного депутата от Восточного Монреаля из зала.

Поняв, что гамбит он проиграл, Хауден вне себя от ярости сел на свое место.

Теперь без промедления последовали необходимые формальности. Удаление спикером депутата палаты из зала было шагом, к которому он прибегал весьма редко. Но когда это случалось, дисциплинарные меры со стороны остальных депутатов принимались автоматически и неотвратимо. Власть и авторитет спикера должны поддерживаться превыше всего. Ибо они символизировали власть и авторитет самого парламента и народа, завоеванные в упорной борьбе на протяжении столетий…

Премьер-министр передал записку Стюарту Коустону, лидеру большинства в палате. В ней было всего два слова:

“Минимальное наказание”. Министр финансов согласно кивнул.

После лихорадочно торопливого совещания с сидевшим позади него министром почт Коустон поднялся на ноги и объявил:

— В свете вашего решения, мистер спикер, у меня нет иного выхода, как выдвинуть следующее предложение, поддержанное министром почт мистером Голдом:

“Удалить достопочтенного депутата от Восточного Монреаля из зала до окончания сегодняшнего заседания”.

Премьер-министр огорченно заметил, что галерея для прессы опять набита битком. Собираются материалы для вечерних программ новостей телевидения и радио и для завтрашних утренних выпусков газет.

Голосование по предложению Коустона заняло двадцать минут. “За” был подан 131 голос и 55 — “против”.

Спикер официальным голосом объявил:

— Предложение принято.

В зале наступила гнетущая тишина.

Судорожно дергаясь на костылях, Арнольд Джинн с мучительной осторожностью поднялся на ноги. Страдальчески медленно, один тягостно неуклюжий шаг за другим, он влачил свое изуродованное, беспомощно раскачивавшееся на костылях тело мимо передних рядов оппозиции в центральный проход. Джеймсу Хаудену, знавшему Джини по палате общин много лет, казалось, что тот никогда еще не передвигался так медленно и с таким трудом. Повернувшись к спикеру, калека с трогательной вымученностью изобразил поклон, и на мгновение у депутатов сердце замерло в испуге, что он сейчас упадет лицом на пол. Едва удержавшись на костылях, Джини в несколько приемов повернулся и с такой же болезненной медлительностью, рывками раскачивая скрюченное туловище, направился вдоль прохода. В конце его — еще один поворот и еще один поклон, как пытка, и вот Джини наконец исчез через широко распахнутую для него служителем дверь. По залу пронесся дружный вздох облегчения.

Спикер спокойно произнес:

— Слово имеет министр по делам гражданства и иммиграции.

Харви Уоррендер, правда, уже не столь решительно и агрессивно, продолжил свою речь с того места, где его прервали. Но Джеймсу Хаудену было совершенно ясно — что бы сейчас ни произошло, нанесенного им ущерба не восполнить. Арнольд Джини был, несомненно, справедливо удален из зала, причем всего лишь на какие-то несколько часов, за вопиющее нарушение правил палаты общин. Но пресса выжмет из этой истории все возможное, и публика, которой неведомы или безразличны правила дебатов, живо увидит лишь двух обездоленных людей — калеку и одинокого скитальца, ставших жертвами жестокого и деспотичного правительства.

И впервые Хауден задумался над тем, как долго еще правительство может позволять себе терять популярность, которая начала падать с появлением Анри Дюваля.

Глава 3

В записке Ричардсона говорилось: “Ждите в семь”. Без пяти семь Милли Фридмэн, совсем еще не готовая к его приходу и только что выходившая, роняя капли воды, из ванной, очень надеялась, что он опоздает.

Милли частенько спрашивала себя, впрочем, довольно равнодушно и мимоходом, почему она ведет все свои — кстати, и Джеймса Хаудена тоже — дела с выверенностью прецизионного механизма в конторе и почти никогда — дома. На Парламентском холме она была неизменно пунктуальна до секунды, в домашнем кругу ей это удавалось крайне редко. Офис премьер-министра служил образцом порядка — от аккуратнейшим образом расставленных чашек до изобретенной ею самой системы хранения досье, откуда она в течение считанных секунд могла извлечь написанное от руки письмо пятилетней давности от какого-нибудь безвестного субъекта, само имя которого было давно забыто. А вот в данный момент, что для нее было весьма типично, Милли в полной растерянности шарила по всем являвшим собой невообразимый хаос ящикам в неприбранной спальне в поисках неизвестно куда запропастившегося чистого бюстгальтера.