Облачный атлас, стр. 139

Этот «зал» был бочкой с соленой водой, в которую Рафаэля сунули головой вперед, а все вокруг стали хором считать до двадцати, после чего Нептун приказал своим «придворным»: «Выудите моего нового гражданина!» С глаз его сняли повязку, и паренек привалился к фальшборту, чтобы оправиться после перенесенных издевок.

Бентнейл, будучи куда менее покладистым, все время вопил: «Пустите меня, вы, с-и дети!» Царь Нептун в ужасе выкатил глаза. «Парни, эта вонючая пасть требует сорока, самое меньшее, в морской водичке, вот лопни мои глаза!» Сосчитав до сорока, африканера вытащили, и тот лающим голосом заорал: «Я всех вас поубиваю, всех до последнего, вы, козлы! Клянусь, я…» Ко всеобщему веселью, его погрузили в воду еще на сорок секунд. Когда Нептун объявил, что его приговор исполнен, тот уже был способен лишь задыхаться и слабо рыгать. Тогда мистер Бурхаав положил конец проказам, и новоиспеченные сыновья Нептуна стали отмывать свои лица с помощью пакли и бруска туалетного мыла.

За обедом Финбар все еще посмеивался. Что до меня, то жестокость никогда не заставляла меня улыбаться.

Среда, 18 декабря

На море — чешуйчатая рябь, почти безветрие, терм, по-прежнему показывает около 90. ^[261] Матросы вымыли свои гамаки и развесили их для просушки. С каждым днем головные боли у меня начинаются все раньше, и Генри еще раз увеличил мне дозу вермицида. Я молюсь, чтобы его запасы не иссякли, пока мы не бросим якорь у Гавайев, ибо ничем не смягчаемая боль расколет мне череп вдребезги. В остальное время мой доктор занят множественными случаями рожистого воспаления и летнего поноса на «Пророчице».

Нынешнюю моя послеполуденную прерывистую дремоту оборвал какой-то гвалт и гомон, так что я поднялся на палубу и увидел там молодую акулу, которую поймали на крючок и подняли на борт. Она довольно долго билась в своей собственной рубиновой крови, пока Гернси не объявил, что она сдохла полностью и окончательно. Пасть ее и глаза напомнили мне мать Тильды. Финбар разделал ее тушу на палубе и не смог полностью израсходовать ее мякоть в своем камбузе (похоже на жесткую молодую треску). Самые суеверные из моряков отвергли это угощение по причине того, что акулы, как известно, едят людей, а следовательно, есть акулье мясо — это, косвенным образом, каннибализм. Мистер Сайке с выгодой провел послеполуденное время, изготовляя наждак из шкуры этой огромной рыбы.

Пятница, 20 декабря

Возможно ли, чтобы тараканы откармливались на мне, пока я сплю? Сегодня утром один из них разбудил меня тем, что прополз по моему лицу и попытался что-то выковырять и съесть у меня из ноздри. Честное слово, длиной он был в шесть дюймов! Мной овладело неистовое желание убить этого гигантского жука, но в моей тесной и сумрачной каюте все преимущества были на его стороне. Я пожаловался Финбару, и тот потребовал у меня доллар за специально обученную «тараканью крысу». Позже он, несомненно, захочет продать мне «крысиную кошку», чтобы извести тараканью крысу, потом мне потребуется кошачья собака, и кто знает, чем все это закончится?

Суббота, 22 декабря

Жара, такая жара, что я весь таю, чешусь и покрываюсь волдырями. Сегодня утром я проснулся от причитаний падших ангелов. Я слушал их в своем гробу, меж тем как мгновения развертывались в минуты, гадая, какое новое коварство замыслил мой Червь, пока сверху не раздался громовой вопль: «Вон фонтан!» Я открыл иллюминатор, но час был слишком ранним, чтобы можно было видеть отчетливо, так что, превозмогая слабость, заставил себя подняться по трапу. «Вон там, сэр, вон там!» — повторял Рафаэль, одной рукой поддерживая меня за талию, а другой куда-то указывая. Я крепко ухватился за поручень, ибо ноги теперь плохо меня держат. Паренек продолжал показывать. «Вон там! Как они чудесны, а, сэр?» В сумеречном свете я различил пену, всего в тридцати футах справа от носа судна. «В стае шесть!» — крикнул сверху Аутуа. Я услышал китовое дыхание, а потом почувствовал, как нас окатывают пенные капли! Я не мог не согласиться с парнем: киты действительно являли собой величественное зрелище. Один из них вздыбился над водой, упал и ушел под волны. На фоне розовеющего востока виднелись силуэты их хвостовых плавников. «Какая жалость, что мы не на китобое, доложу я вам, — заметил Ньюфай. — В одном взрослом, должно, сотня бочек спермацету!» — «Только не я! — фыркнул Покок. — Ходил было на китобое, так там кэп был такая черная мразь, какой вы в жизни не видывали! После тех трех лет «Пророчица» для меня — прогулочная лодочка!»

Я вернулся в свой гроб, отдыхаю. Мы проходим через огромную стаю горбачей с молодняком. «Вот там фонтан!» — звучит так часто, что никто уже и головы не повернет. Губы мои пересохли и шелушатся.

Цвет однообразия — голубой.

Канун Рождества

Сильный ветер, огромные волны и неистовая качка. Мой палец так распух, что Генри пришлось распилить мое обручальное кольцо, дабы оно не препятствовало циркуляции крови и не стало причиной водянки. Потеря этого символа моего союза с Тильдой удручает меня сверх всякой меры. Генри меня бранит: нельзя, мол, быть таким «тюфячком», и заверяет, что жена моя за пару недель поставит меня на ноги и без металлического обруча. Сейчас это кольцо находится на хранении у моего доктора, ибо он знает в Гонолулу одного золотых дел мастера, испанца, который починит его за разумную плату.

Рождество

Протяжная зыбь, оставленная вчерашним штормом. На рассвете волны казались горными хребтами, слегка позолоченными солнечными лучами, очень косо падающими под облаками цвета бургундского. Мне пришлось собрать все свои силы, чтобы добраться до кают-компании, где по нашему приглашению мистер Сайкс и мистер Грин разделили со мною и с Генри рождественскую трапезу отдельно от всех остальных. Финбар подал на обед чуть менее вредоносное блюдо, чем обычно, лобскос (соленая говядина, тушенная с капустой, ямсом и луком), так что большую его часть я был в состоянии удерживать у себя в желудке вплоть до более позднего времени. В сливовом пудинге сливы даже не ночевали. Капитан Молинё дал мистеру Грину указание, что матросская порция грога сегодня должна быть удвоена, так что к полудню вся команда набралась до краев. Обычные сатурналии. Немало выпивки досталось и несчастной обезьянке, которая увенчала свою пьяную рождественскую пантомиму прыжком за борт. Я удалился в каюту к Генри, и мы вместе прочли вторую главу Евангелия от Матфея.

Съеденный обед произвел опустошительное действие на мою систему пищеварения и вызвал необходимость в частых посещениях гальюна. Выйдя оттуда в очередной раз, я обнаружил, что снаружи ожидает Рафаэль. Я извинился, что задержал его, но мальчик сказал, что нет, он сам подстроил эту встречу. Он признался, что у него неприятности, и задал мне такой вопрос: «Бог пускает к себе, так ведь, если ты сожалеешь… что бы ты ни сделал, он ведь не отправляет тебя… вы понимаете, — здесь голос юнги стал едва слышным, — в преисподнюю?»

Должен признаться, что мысли мои были больше заняты пищеварением, нежели теологией, и я выпалил, что за недолгий свой век Рафаэль вряд ли мог набрать смертный объем грехов. В свете раскачивающегося штормового фонаря я увидел, что лицо моего юного храбреца искажено страданием. Раскаиваясь в своем легкомыслии, я заверил его, что милосердие Всемогущего поистине безгранично, что «на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». ^[262] Не желает ли Рафаэль довериться мне, спросил я, будь то как другу, или как товарищу по сиротству, или просто как сравнительно незнакомому человеку? Я сказал ему, что заметил, каким подавленным выглядит он в последнее время, и посетовал, как переменился тот восторженный мальчик, который взошел на борт в Сиднее, так жаждавший увидеть большой мир. Однако же, прежде чем он успел собраться с ответом, приступ диареи принудил меня вернуться в гальюн. Когда я вышел, Рафаэля уже не было. Я не стану на него нажимать. Мальчик знает, где меня можно найти.