Волосы Вероники, стр. 52

— Я подумаю, — сказал я.

— А пока сделайте хороший втык Коняге, виноват, Грымзиной! — посоветовал Бобриков. — Неужели ее энергию нельзя направить в производственное русло?

— К вам же прибежит жаловаться на меня, — сказал я. — Или тоже куда-нибудь напишет.

И когда я уже уходил, Вячеслав Викторович, выпустив сиреневое облачко дыма и передвинув под столом ноги в тяжелых башмаках, заметил:

— Хорошо, что вы ко мне пришли, я ведь собирался вас завтра пригласить в партбюро… Мысль провести собрание давно пришла мне в голову, но некоторые члены партбюро были против.

— Артур Германович?

— Я рассчитываю на вас, Георгий Иванович, — задушевным голосом сказал Бобриков.

Первый раз за все время Варя пришла домой во втором часу ночи. Я уже лежал в своей комнатушке и прислушивался к шуму за окном. И снова к парадной подкатила машина, мне захотелось вскочить с постели, взобраться на высокий подоконник и, отодвинув штору, посмотреть: на чем приехала моя дочь? Почему-то я уверен был, что пожаловала она. До этого тоже останавливались у нашего дома такси, хлопали дверцы, гудел лифт, но у меня подобного желания не возникало. Подглядывать за дочерью мне показалось унизительным. Я и за женой никогда не следил.

Варя открыла дверь, разделась в прихожей, задержалась у моей неплотно прикрытой двери и прошла к себе. Встать и учинить ей допрос? Меня так и подмывало это сделать, но я молча лежал на своей узкой постели и широко раскрытыми глазами смотрел в смутно проступающий потолок.

С приходом Вари все шумы за окном пропали: я уже не слышал проезжающих мимо редких машин, хлопка дверей в парадной, приглушенного гула лифта. Человек явственно слышит уличный шум лишь тогда, когда кого-то ждет. Слышит даже то, чего при других обстоятельствах никогда бы не услышал.

Что ж, дорогой папаша, пришло твое время волноваться за дочь, переживать! Кто-то привозит ее на машине к самому дому, с этим «кто-то» она встречается, наверное целуется… Варе скоро восемнадцать, она совсем взрослая, что я могу ей сказать? Не встречайся, не целуйся и прочее? Да она меня за дурака примет, а ведь мне именно это хочется ей сказать!

Я вспомнил свою юность… Разве я в семнадцать-восемнадцать лет не бегал за девчонками? Правда, на парней родители обычно не обращают внимания: гуляет, и ладно! Я помню, как, счастливый, опустошенный, на рассвете тайком пробирался к себе в комнату, у меня тоже был свой ключ. А когда утром мать ворчала на меня, я вообще всерьез не воспринимал ее слова. Разве могла она знать, думал я тогда, как мне было хорошо с девушкой? Мне было хорошо с ней на росистой траве на берегу, в глухом сквере, на влажной скамье, мне было хорошо с ней и в дождь, и в слякоть, и в мороз…

Почему же тогда мое сердце сжимается от тоски? Наверное, и дочери моей хорошо?.. Имею ли я право запрещать ей встречаться, задерживаться, приезжать домой на машине?.. Наверное, я все-таки еще слишком молодой отец, помнится, когда я гулял с девушками, мои родители казались мне стариками… А моя Оля Журавлева дружит с дочерью.

Кстати, вот уже неделя, как я ее не вижу. Не приходит, не звонит… Если раньше мы встречались чуть ли не каждый день, то теперь видимся редко: Оля приходит ко мне только тогда, когда мы можем побыть вдвоем. При всей ее дружбе с Варей — да и дружба ли это? — она старается теперь не приходить, когда та дома… По-видимому, наш роман приходит к концу. Оля Вторая молода, высокого мнения о себе, ей и в голову не приходит, что я могу остыть к ней, но и она рано или поздно почувствует произошедшую в нас перемену. Не может не почувствовать… Я понимал, что все идет своим чередом, так, наверное, и должно было произойти рано или поздно. Понимать-то понимал, но от этого мне было не легче…

Варя улеглась спать, я слышу, как скрипнул диван, щелкнул выключатель. А я надеялся, что она заглянет ко мне, присядет на край кровати и расскажет, где, с кем и как она провела сегодняшний вечер…

Будто лопнул орех: это щелкают отставшие от стены обои.

Я уже понял, сегодня мне долго будет не заснуть: к моим собственным заботам отныне прибавились заботы о дочери.

Глава двенадцатая

Надо верить предчувствиям, они нас редко обманывают. Мне не хотелось сегодня звонить Оле, несколько раз я снимал трубку и, подержав в руке, снова опускал на рычаг. Наконец я набрал ее номер, услышал далекий, такой милый голос. Я был сердит на нее и потому вместо обычного приветствия задал вопрос:

— Как это понимать?

— Послушай, дорогой, я никак не могла… — приглушенно заговорила она в трубку. — Я только в половине второго проснулась…

— Так поздно? — деревянным голосом сказал я.

— Ты же знаешь, сколько я выпила… — оправдывалась она. — А где ты был утром? Я тебе звонила в половине восьмого…

Трубка жгла мое ухо: Оля приняла меня за кого-то другого. Конечно, можно было бы продолжать разговор в этом духе и выяснить еще что-либо, но это было не по мне.

— Что ты замолчал? — спросила Оля. — Если хочешь, мы можем вечером встретиться.

— Да-да, — тусклым голосом сказал я. — Мы должны обязательно встретиться… Извини, я думал, ты помнишь мой голос.

— Э то ты? — совсем другим, бесцветным голосом спросила она. И надолго замолчала. Я уверен, что на ее лице выступила краска. Она просто не могла не покраснеть. — Ты так редко теперь звонишь… — будто с того света донесся ее голос.

— Редко да метко, — вырвалось у меня.

— О чем ты? — после продолжительной паузы спросила она.

— Я жду тебя в половине седьмого вечера у кинотеатра «Аврора», — сказал я.

— Почему у «Авроры»?

Я не ответил и повесил трубку. Немного погодя зазвонил телефон, но я не подошел к нему. Я не был уверен, что мы встретимся у «Авроры». Я слонялся по квартире, не зная, куда себя деть. Попробовал прилечь с книжкой, но читать не смог: в ушах звучал мягкий с оттенком скрытой нежности голос Оли Второй. Я полагал, что таким голосом она разговаривает только со мной. Собственно, ничего особенного она не сказала, но голос… Ее голос, его интонация все мне сказали.

Проклятая ревность! Она червяком заползла мне в душу и стала там расти, пухнуть, раздуваться… Я всячески урезонивал себя, мол, Оля свободна в своих чувствах, а я должен радоваться, что, имея кого-то, она еще находит время встречаться со мной. И щедро делиться своей любовью. Не прими она меня за другого, разве бы я почувствовал, что она мне не верна? Если она способна любить сразу несколько мужчин… Пожалуй, любить — это слишком громко сказано. Если она может быть сразу с несколькими мужчинами, то… Что «то»? Что я могу сделать? Оскорбиться и немедленно порвать с ней? Или в зародыше задушить свою ревность и сделать вид, что ничего особенного не произошло? Как мне поступить?

Я шагал от журнального стола до окна, рассеянно проводил ладонью по корешкам книг, стоявших в нише коричневой стенки, под ногами глухо поскрипывали паркетины. Снова зазвонил телефон, но я на него даже не посмотрел, он мне был ненавистен. Размышляя о наших отношениях с Олей Второй там, в Кукино, я допускал мысль, что она мне изменяет, хотя и утверждала бы обратное. Мысль-то допускал, но в глубине души не верил в это… И вот нынче убедился. Почему же тогда я готов лезть на стену? Почему ум не в ладах с чувствами?

Такая видная, интересная девушка, как Оля, не станет избегать мужчин. Она не скрывала, что ей приятно их внимание. Если мы шли рядом и на нее оглядывались, это меня раздражало, а отнюдь не ее. Когда я ей заметил, что на нее смотрят мужчины, Оля небрежно сказала: «Как они мне все надоели!» Тогда я спросил «А если бы они перестали вдруг обращать на тебя внимание?» Она подумала, а потом с детской непосредственностью воскликнула: «Я бы тогда, наверное, умерла с тоски!»

Тогда я посмеялся над этим…

— Ты, Шувалов, не подумай чего-нибудь плохого, — первой начала неприятный разговор Оля в кафе «Север», куда мы зашли поужинать. — Да, я не узнала твой голос, подумала, что звонит мой знакомый, который достает мне и другим нашим девочкам импортные вещи… Я должна была отдать ему деньги за «недельку».