Подземная Москва, стр. 7
– Кроме того,- добавил он,- вы только что были свидетелями некоторых, отнюдь не фантастических, опытов.
Тогда инженер в голубой пижаме сказал, наливая новый стакан чаю:
– Вы очень предусмотрительны, Басофф, и мы благодарим вас за своевременное предупреждение. Назначьте вашей княгине небольшое вспомоществование: купите у нее плюшевый альбом, два бюстгальтера и, пожалуй, ордена покойного князя… Если по ходу дела нужно-женитесь на ней: учитесь быть настоящим европейцем!.. Все это не изменяет наших планов. Сегодня мы спустимся в подземелье, хотя бы там оказалась целая рота красноармейцев…
Глава девятая
ТРИ НОВЫХ ГЕРОЯ ПОВЕСТИ
Тут наконец я должен познакомить читателя с остальными героями моего повествования, притом сразу с тремя. Они назывались: Арсений Дротов, Семен Сиволобчик и Степан Кухаренко. Два из них, вероятно, были великороссами, они говорили на "а" и подстригались в кружок. Третий – выворачивал "мабут" и хоть также читал "Правду", но под вечер, когда все трое возвращались с работы, любил вспоминать про великого Тараса и вареники с сыром. Все трое работали на заводе "Динамо"… Восемь часов на заводе, когда, словно оголтелые, крутятся шкивы, визжат шестеренки и зубчатые колеса, и многопудовые маховики сотрясают стены, совершенно изматывают нервы. Но без пяти четыре восторженно ревел заводской гудок, и Дротов обтирал об фартук напильник, снимал промасленную прозодежду и у ворот над весенней лужей, у которой уже прохаживался чей-то петух, поджидал приятелей. Он был жилист и сух, усы его обвисали по-горьковски, правое плечо – не от того ли, что правая рука двадцать четвертый год держала напильник,-было выше левого, в обхождении он был прост и степенен, так как давно знал цену жизни и свое в ней место. В революцию из таких никогда не вырабатывались крикуны, а всегда дельные, незаменимые работники. Он два года дрался в красной пехоте, отстоял екатеринославские заводы, ходил на Каховку и Сиваш, а когда "маленько ослобонился", познакомился с политграмотой. Сидел над ней год, водя опрямевшим от напильника и курка пальцем.
На Пименовской, в той ее конечности, где упирается она в бывшую Сущевскую часть, года три назад растащили по бревнышку на топливо дом, и черный его обгорелый костяк долго торчал бы еще, как гнездо больных зубов, если бы товарищи Дротов, Сиволобчик и Кухаренко не задумали поселиться вместе и из потертых скрошившихся кирпичей не попробовали заложить дом-коммуну. Так новая жизнь началась с фундамента. Когда его выводили, земля была рыхла и податлива.
Семена на заводе называли "порохом" за способность быстро загораться и столь же быстро остывать. "Тов-варищи,- кричал он, вымахивая вперед подстреленную не то на Кубани, не то под Варшавой руку,- вот оно!" Его белобрысый хохолок окончательно намокал. Вероятно, ему казалось, что он все еще командует ударным взводом, и потому, чтобы он ни делал, все было ударным. Но так было два дня, потом его энергия остывала или направлялась на другое. Дротов,- молчаливый и уверенный, расчетливый в каждом движении, словно напильником он ворочал камни на годы,-в таких случаях бывал для Семена самым необходимым человеком. Он умел поддерживать в нем остывающую энергию и направлять ее с большей для всей братвы выгодой.
Если ко всему этому добавить чисто национальное упрямство Кухаренко, его ленцу, но и его упорство в достижении поставленной цели-представляется совершенно ясным, что компания друзей обладала не только недостатками, но и некоторыми достоинствами, притом недостатки, как водится, уравновешивались, достоинства, наоборот, складывались и в сумме представляли собой силу, достаточную, например, чтобы на развалинах растащенного на дровишки домика построить довольно сносный и удобный для жилья дом. А ведь известно: если из метлы вытаскивать по прутику – можно изломать всю метлу, а прутики вместе – метлы не сломать, если бы даже такое страшное учреждение, как домовый комитет, захотело это попробовать!
В субботу Дротов, по обыкновению, поджидал своих друзей у фабричных ворот. Рабочие по привычке, хоть обыски и отменили, выходили гусем, один за другим, у ворот толпились. На лужах весело кололось весеннее солнце, проезжие извозчики поливали грязью, словно коричневым липким веером. – Легче, че-ерт!
– А ты рот не разевай! Ра-аззява-а!
– Раззява, не раззява, здрясте, товарищ!
– Вы были на заседании завкома? Обсуждался вопрос о Мопре… Мы порешили всем цехом.
– Ваньку обязательно надоть побоку! Это, я вам доложу, такой карась…
– Да-с, чертеж весьма сложный…
– И куда это центра смотрить? – умов не приложим…
– Куды, куды прешь? Аль зенками-то не зришь?
– Ой, товарищ Дуня, гляньте: Москва-река-те! Хошь семенков?..
– А на гармошке сыграшь?
– Для тебя – что хошь!..
– А я вам говорю, товарищ, что мораль рабочего класса, поскольку она уже выкристаллизировалась…
– Вот ду-лли! Дули!
– Кенскенкин, тебе на Хапиловку? Айда с нами по путе!
– На улице, че-ерт!.. Стыду у тебя нету!
– Итак, товарищ, мы говорили о Мопре…
– Манька! Манька! Не тае! Не тае! Которая с паковочной… Где тебя черти но-осют? Иди сюды!
– И-иду!..
– Наше вам с кисточкой…
Подошли Сиволобчик и Кухаренко. Друзья неторопящимся шагом людей, отработавших свое, пошли вверх по улице.
Дротов сказал:
– Я видел археолога вчера. Он сказал, что спуск назначен на субботу… Сегодня вечером… Сегодня он покупает веревочные лестницы, к девяти просил собраться у Лобного места.
– Не страшно? – спросил почему-то Сиволобчик.
– Э, милый,- просто отвечал Дротов,- нам ли бояться земли? Да и поздно об этом раздумывать… Итак, товарищи, не забыть: мотыги, фонари, пару топоров, хорошо бы отыскать хоть один лом. Мамочкин, товарищ Боб да нас трое… Я думаю, справимся… Я бы сказал: мы должны справиться.
Глава десятая
НА СТУПЕНЬКАХ ЛОБНОГО МЕСТА
Часам к девяти вечера, когда Москва уже остывает от торопливого делового дня, когда по Ильинке, по Никольской, по Варварке, гомонившим еще часа два назад советским людом, с портфелями, в которых булки с колбасой, женины ботинки в починку и половинка портвейна на сон грядущий,- редкого увидишь пешехода, да и тот, пожалуй, жулик; когда в черных чанах, вонявших целый день свинцовым асфальтом,-беспризорные, озираясь на "снегиря", прицеливаются устроиться на ночь; а по площади, упершейся в красное на закате небо шпилями Спасской и Василия Блаженного, прорвет засыпающую тишину редкий лихач и цокот подрезиненных его копыт откликнется далеким барабаном,- к Лобному месту подошли три человека и присели на ступеньках. Они были в валяных сапогах, с мешками, из мешков торчали рукоятки топоров, в руках- лопаты, у переднего – лом.
– Обождем,- сказал Дротов.
– Обождем!-отвечали двое.
Кухаренко меланхолически добавил:
– Пойтить махорки поискать, што ли? Под землей без табаку сдохнешь…
– И то верно!-степенно согласился Дротов.-Поищи, товарищ… Когда он ушел, Сиволобчик нервно спросил:
– Скажи ты, Арсен, на милость… Для чего мы втесались в эту штуку? Есть ли что под землей, нет ли-неизвестно! А если и было- библиотека вся истлела, а золото цари порастаскали… А ты-лезь, да добро бы еще заставляли, а то по своей воле.
– Верно, Семен, по своей воле… Многое мы сделали по своей воле, потому что верили… С верой все можно сделать… Попы верой горы двигали. Мы верой государство двинули. Ужли подземного Кремля не отыщем?.. Ты говоришь, есть ли что под землей? А я тебе говорю-есть. Есть, браток!.. Вороны из-за границы зачем прилетели? Задаром, думаешь? Подземную конку в Москве строить! Держи шире! Когда голодали мы-дали нам из-за границы хушь один завалящий фунт, дали, тебя спрашивают?.. То-то и оно!.. А как поправились – во все полезли. За углем-пожалте нам концессии!.. За золотом-пожалте, мы ручку приложим!.. Почешут нас эти ручки… Так и тут… По старой пословице: гром не грянет-мужик не перекрестится. Теперь, браток, зевать не приходится… Мы не полезем-они полезут, если уже не влезли…