Подземная Москва, стр. 4
Толпа зевак оглушительно заревела:
– Хох!
Этим криком она встречала одинаково и королей, и миллиардеров, и международных прохвостов. Тогда патеры осенили ее крестом и помочили кропилом, а светловолосая Кэтт, в первый раз в жизни увидавшая настоящую Европу, подарила народу восхитительную улыбку.
Главича на руках перенесли в гамак.
К сожалению, в планы моего повествования не входит описание причуд этого любопытного экземпляра вымирающей породы. Он, например, приказал вынести из отеля все часы. Он уплетал за завтраком целого петуха, а пока он уплетал, патеры должны были непрерывно читать молитвы. Его именовали "ваша светлость". Он требовал, чтобы краснокожие черкесы плясали казачка, и продушил в конце концов весь отель столь густым русским духом, что соседки его по номеру, два позабывших помереть скелета из Эдинбурга, уехали на родину, не закончив изучения Германии даже по Бедекеру.
Но дело концессии шло своим чередом.
Из Москвы был получен вполне благоприятный ответ. Правительство СССР соглашалось предоставить "анонимной компании прокладку московского метрополитена и его эксплуатацию на тридцать семь лет". "Негодяй" ежедневно читал лекции по русской истории, и миллиардер узнал некоторые любопытные факты. Так, оказалось, что русский царь Иван Грозный ограбил три города: Торжок, Новгород и Псков, а все богатства зарыл в землю под Кремлем.
– Золото блестит даже под землей,- сострил он, приканчивая очередного петуха, на что Кэтт восхитительно улыбнулась, а патеры сказали: "Аmen". И только самые последние дни перед отъездом концессионеров в Москву едва не испортили всей хитроумной затеи. По ночам Главича мучила бессонница – эта типическая болезнь всякого человека, перевалившего за второй миллион. Он дул пиво, хлестал шерри-коблер, хлебал виски, как воду, но спать – нет, извините,- не мог! Однажды за полночь он решил испробовать гамак в вестибюле и вдруг увидел "негодяя", кравшегося в одних носках в комнату Кэтт. Ловким пинком ноги Главич успел спустить его с лестницы, "негодяй" с покорностью пробил головой зеркало, но дело концессии все же заколебалось. "Негодяй" должен был выбыть, а без него развалилось бы все предприятие. Однако Кэтт вовремя сумела убедить миллиардера,.что лучший способ отвязаться от человека, покусившегося на ее нравственность, именно отправить его в Росию: там его обязательно расстреляют, даже не посмотрев на его швейцарский паспорт, альпийскую шляпу и костюм туриста в огненную крапинку с желтизной.
В ночь на субботу экспедиция выехала.
Глава пятая
КОНЦЕССИОНЕРЫ ПРИБЫВАЮТ В МОСКВУ
Подземная Москва становилась центром кружительных событий.
В конце апреля приехали главичевы инженеры в полосатых брюках. Они ходили по Кузнецкому, пугая лошадей огромными черепаховыми очками. За ними, стайками переполошенных воробьев, вились моссельпромщики. Инженеры удивлялись стуку и треску, с которыми в Москве носятся автомобили, долго примеривались: как можно ходить по московским улицам не толкаясь, обедали в "Эрмитаже", едва не запарились до смерти в Сандуновских банях, по воскресеньям на Ленинских горах разглядывали в бинокли юных физкультурниц,- проделали все, что полагается проделать "знатным иностранцам" в Москве. Но лучше всех чувствовал себя "негодяй". Когда переезжали Себеж, он наглухо влез в воротник пальто и сказал по-немецки приветственную речь представителю местной власти. Он до слез растрогался пограничными порядками и даже пригласил "к нам в Швейцарию" проезжего делопроизводителя из Наркомздрава. Но тот посмотрел на него таким упорным взглядом, что "негодяй" умер, завалился в своем пальто в уголок и положился на Николая-угодника. Угодник вывез, и "негодяй" очутился в Москве.
Про Швейцарию он рассказывал совершенно потрясательные факты.
– Во-первых,- электрифицирована, даже на Монблане по вечерам горят лампочки в пятьдесят свечей, и их никто не ворует. Во-вторых,- асфальтирована вплоть до конюшен. В-третьих,- у самого завалящего столяра, едва умеющего толком починить стул, обязательно висит смокинг; в нем по вечерам он отплясывает "джимми", а утром принимает заказы. В-четвертых,- черт его знает, что было в-четвертых, но "вам",-тут "негодяй" начинал приспосабливать на швейцарский лад свое костромское наречие-даже в двести лет не догнать Европы.
Девицы из ГУМа слушали эти рассказы с потрясенной душой. "Негодяя" приглашали нарасхват, и он шутя нахватал "до четверга или до пятницы" червонцев двести.
План метрополитена был наконец утвержден, и иностранцы начали раскопки одновременно в трех пунктах. На Большой Дмитровке, возле того самого дома, где еще так недавно чуть-чуть не обнаружили подземный ход, под круглой башней на Старой площади и возле дома Малюты Скуратова в Замоскворечье. Копали узкими, как кротовый ход, колодцами, и в зевавшей рядом толпе не раз можно было приметить археолога Мамочкина и молодого человека в серых гетрах. Казалось, они с большим любопытством наблюдали за бочками с землей, которые на блоках выволакивали на поверхность.
– Не в первый раз,-шептал в бороденку археолог,-точно таким же способом копал Конон Осипов… Но, при всей трудности напасть на жилу хода именно таким дурацким способом, на их стороне может оказаться слепое счастье. Я думаю, нам пора принять меры…
С внешней стороны все обстояло благонадежно. В самом деле, в Москву приехали иностранцы прокладывать метрополитен; через год от Сухаревой башни на Якиманку можно будет ехать за гривенник с таким же комфортом, как в Берлине или Париже. Даже самая сугубая осторожность не смогла бы уловить ничего подозрительного. И разве только телеграммы, которые регулярно уходили из Москвы в Адлон, могли показаться странными.
– Пущено три вагона,-телеграфировал "негодяй", в то время как никакие вагоны не были пущены.
В эти же дни из Берлина прибыли два новых инженера. Их назначение было непонятно даже участникам концессии. Они были молчаливы, как, впрочем, все знающие себе цену люди, упитанны до здорового, слегка лоснящегося румянца, но оба с гнилыми зубами. "Химия",-улыбнулся один из них, когда в дружеской беседе знатных иностранцев за столиком в "Эрмитаже" "негодяй" рискнул поинтересоваться причинами столь раннего выпадения зубов.
Итак, работы шли полным ходом. Костромские и ярославские мужики, из сквера Лермонтова, у Красных ворот, получили прибыльную работу. Землю возили за город. На площадях из желтых тесин настроили будок, а толпу зевак отделили канатами. Вдоль канатов прохаживались "снегири", отмахивая красными палочками особенно назойливых. И когда наконец в "Эрмитаже" состоялся первый банкет, на который все иностранцы явились в смокингах, в Адлон ушла телеграмма: разведки закончены, в оранжеватом домике на Никитской состоялось бурное совещание, имевшее самый неожиданный результат.
Археолог Мамочкин держал молодого человека за пуговицу и, заплевывая свою бороду, вопил:
– Наша обязанность сегодня же открыть все властям!.. Мы не можем допустить расхищения национального имущества!
– Нет! – категорически отвечал молодой человек в серых гетрах.
– Они проникли в ходы! – забывая всякую осторожность, орал археолог.
– И пусть!
– Они ее найдут!
– Найдут! – печально соглашался молодой человек.
– И вывезут так, что не только мы с вами…
– А это мы еще посмотрим!
Вспотевший Мамочкин в изнеможении плюхнулся на макаронный диван. Его крепкое, вырубленное кремневым топором лицо размякло как яичница. Он ничего не понимал.
– Дорогой Павел Петрович, что они ее найдут, я не сомневаюсь. Но представьте себе: если сейчас мы с вами отправимся, скажем, отделение милиции и заявим, что инженеры Фредерико Главича проникли в кремлевское подземелье для того, чтобы украсть богатства Ивана Грозного,-в лучшем случае нас заставят выспаться в отделении, осведомившись: где мы достали самогон? Тут нужно действовать иначе…