Смерть шута, стр. 23
Он вечно принуждал всех окружающих жить той жизнью, которая устраивала его самого, но теперь появились зловещие признаки того, что эта власть может уйти от него. Конечно, за всю свою жизнь он обидел своим гадким языком великое множество людей, но раньше эти колкости вырывались у него почти случайно. Теперь же основным его занятием было именно изобретение все новых и новых способов дразнить людей, которые жили вокруг него.
Адам самолично рассказал Кларе, какое мерзкое оружие использовал он, чтобы вынудить Клиффорда принять на работу Клея, и явно наслаждался видом лица Клары, искаженного болью...
Но Клара сказала только:
– Если ты хотел, чтобы я оставила Тревелин, Адам, тебе достаточно было просто сказать мне об этом. Не надо было вовлекать в это моего мальчика. Я сама могу позаботиться о себе.
– Глупая старуха! – захохотал в ответ Пенхоллоу. – Это не я хочу от тебя избавиться! Нет, мне было приятно посмотреть, с какими ужимками твой Клиффорд пытается избавиться от тебя!
И Клара не знала теперь, чего Адаму хотелось больше – оскорбить ее или же просто показать, на что способен ее сын. Но она была молчалива и больше ни разу не затронула этой темы. Сидя в своем углу за вязаньем или расхаживая по саду, она никогда ни словом, ни взглядом не дала понять, что тот разговор она восприняла всерьез. И все же она чувствовала, что в доме назревает что-то темное, мучительное, что коснется всех и не в последнюю очередь ее самой...
Глава восьмая
С того момента как Клей узнал, какое будущее готовит ему отец, он сразу же стал засыпать мать множеством писем, которые менялись по тону от жалкого, безнадежного отчаяния до страстных просьб и даже угроз. Он постоянно подчеркивал, что смерть для него была бы предпочтительнее, чем жизнь в Тревелине, что работа в деревенской нотариальной конторе убьет в нем душу, что он не желает подчиняться идиотским приказам Пенхоллоу, что у него не было в жизни ни единого шанса, и никто его никогда не понимал... И наконец, что мать просто обязана что-нибудь сделать, чтобы спасти его.
На все эти письма Фейт отвечала незамедлительно. И хотя она не представляла, каким образом сумеет помочь сыну, она знала, что защитить его – ее святой долг. Она часто навещала контору Клиффорда и навещала бы еще чаще, если бы тот предусмотрительно не велел своему клерку всегда говорить, как попугай, что мистера Гастингса нет на месте. Она попыталась склонить на свою сторону сводных братьев Клея, но и здесь ей особый успех не сопутствовал. Юджин и близнецы, хотя и возражали против приезда Клея, все же были к этому достаточно равнодушны, чтобы считать его присутствие в доме просто-напросто еще одной неприятной повинностью, только и всего. Им вовсе не хотелось ввязываться и даже выслушать Фейт им было недосуг.
Правда, Ингрэм, который считал за благо ни с кем не портить отношений, очень сочувственно отнесся к ней. Он ласково с нею поговорил, обещал сделать все, что возможно, и через полчаса забыл об этом. А Раймонд кратко ответил Фейт очень деловым тоном, что его отрицательное мнение по данному вопросу хорошо знакомо отцу и поэтому говорить с ним еще раз означало бы только впустую тратить время. Еще он сказал, что, поскольку Фейт будет наследницей значительной части имущества Пенхоллоу, ей имеет смысл подождать пару лет, когда вопрос решится в ее пользу естественным образом. Тогда она сможет финансировать любые, даже самые безумные затеи Клея, не говоря уже об обучении в Кембридже.
Этот циничный совет так расстроил Фейт, что после этого она несколько дней слонялась по дому, жалуясь на мигрень, и требовала к себе в спальню горничных со свежими порциями льда на голову. Лавли была послана в Бодмин к аптекарю со списком лекарств, десятой доли которых хватило бы, чтобы свалить взвод солдат, и поражала домочадцев сообщениями о количестве веронала, который хозяйка принимает, только чтобы немного соснуть ночью.
Можно было бы предположить, что она найдет союзника в Вивьен, но та была поглощена собственными заботами, то бишь здоровьем Юджина. Теперь любой пустяк в ее глазах вырастал до размеров огромной проблемы. Она постоянно склоняла Юджина оставить отчий дом и даже сумела получить от одного издателя вымученное чуть ли под пыткой полуприглашение-полусогласие попробовать Юджина в качестве театрального критика. Это могло бы дать доход, необходимый для найма приличной квартиры в Лондоне. Более того, у Вивьен были планы собственной работы – она собиралась водить иностранцев по Лондону как гид. Это тоже могло стать источником дохода.
Однако все эти планы не спешили осуществляться. Юджина не так легко было сдвинуть с места и заставить изменить собственным привычкам сибарита и отъявленного лентяя. У Вивьен уже образовалась постоянная складка между бровей, она взяла в привычку нервно расхаживать по дому, непрерывно куря и бросая пепел куда попало. Конрад как-то заметил вслух, что эта бомба скоро взорвется...
Ее деятельная натура нуждалась в большем, чем ежедневные перемещения по веренице комнат, улещивание собственного мужа и выслушивание в свой адрес шпилек. В какой-то степени ее раздражение находило выход в многочасовых прогулках по берегу Мура. Находясь дома, она теперь проводила время в основном в заботах о Юджине, мелких ссорах с его братьями и отрывочных (но безуспешных) попытках обучить прислугу правильно подавать на стол.
Вивьен чаще других возмущалась ленью и вызывающим поведением Джимми. Она считала, что Пенхоллоу тратит на него больше средств, чем в свое время потратил на ближайший публичный дом целиком. Но другие домочадцы отнюдь не присоединялись к этим обвинениям, а сам старик Пенхоллоу все больше становился зависим именно от Джимми, предпочитая его услуги услугам Марты...
Одним словом, юноша стал воображать, что занял в доме высокое положение, каковая его мысль была опрокинута однажды метким пинком Барта, от которого Джимми покатился по лестнице, вывихнув себе запястье и сломав ребро.
Когда Джимми обернулся и стал громогласно выкрикивать оскорбления, Барт, молодой и очень крепкий джентльмен, проворно стал спускаться к Джимми, намереваясь углубить процесс обучения. Тут Джимми, все еще злобно бормоча, почел за благо смыться подальше, уже мало думая о сохранении собственного достоинства...
Приковыляв к себе, Джимми утешил себя достаточной порцией джина и в весьма просветленном состоянии заявился в комнату к Пенхоллоу, где заявил, что не станет жить в доме, где все, а не только хозяин, обращаются с ним так безобразно...
– Экий ты наглец! Ты будешь находиться там, где я тебе велю, ясно?! Ты сломал ребро, подумаешь! Так постарайся правильно вести себя с моим сынком, нечего о себе воображать! Я испортил тебя своей лаской, испортил, вот что!
Такой ответ Пенхоллоу последовал немедленно, однако чуть позже старик обнаружил, что Джимми еще и вывихнул себе кисть в придачу, по каковой причине не может ему прислуживать. Тогда гнев обрушился уже на голову Барта.
– Оставь парня в покое! – рявкнул он как-то на Барта после обеда.
– Но, отец, ведь он задирает нос! Я ему все ребра пересчитаю!
– Нет уж, мой милый, – сказал Пенхоллоу зловеще-ласковым тоном. – Он мне нужен и должен прислуживать мне. Когда меня не станет, ты сможешь себя натешить. А пока что будешь делать то, чего хочется мне, мой милый!
Барт скорчился на стуле, словно провинившийся школьник, с опаской чувствуя приближение припадка гнева у отца.
– Верно! – кивнула Клара. – Не могу промолчать. Тебе не следовало, Адам, возить его по всем окрестным соседям, представляя его как своего сына. Это в нем и породило всякие ложные мысли, уверяю тебя!
– А что, старая мамаша Венгрен жаловалась тебе? – усмехнулся Пенхоллоу. – Но эти поездки дали мне больше пользы, чем дерьмовые примочки старого Лифтона, смею тебе заметить! Я просто лопался от наслаждения, наблюдая, как эти старые глупые индюшки хлопают крыльями над снесенным мною яйцом!
Близнецы захохотали в унисон, отчего один стакан, зашатавшись, опрокинулся на скатерть. Но Ингрэм отнесся к этому высказыванию очень серьезно и поспешил вмешаться: