Я дрался с Панцерваффе. "Двойной оклад - тройная смерть!", стр. 53
- Я знаю достоверно, что вас представляли к званию Героя Советского Союза за бои на Сандомирском плацдарме. Это документально отражено в письме Черняка. Может, причина того, что вы не получили Героя, - ваша национальность? Вообще, были ли какие-то конфликты на национальной почве?
- За Сандомир я получил орден Александра Невского и претензий за неполученное звание Героя ни к кому не имею. Тогда многим представленным к высшему отличию заменили "Звезду" на ордена. По поводу антисемитизма в армии - я с ним, к моему большому везению, не столкнулся. В нашей группе из 30 человек, вчерашних десятиклассников, ушедших в июне сорок первого в армию, было 12 евреев, выжил из них, наверное, только я один. Из русских ребят в той группе выжили только Женя Мухин и Вася Алексеев, воевавшие на гаубицах. Может, еще кто-то уцелел, но просто не вернулся в Смоленск после войны и не подал весточки... В батарее "сорокапяток", кроме меня, был еще еврей, командир орудия, его тяжело ранило в октябре сорок второго. В полку ИПТАП в какой-то период тремя батареями из пяти командовали евреи. Одного вскоре убило, а другой - Гриша, был ранен в ноги и выбыл из полка. Вот, храню как память его фотографию, присланную из госпиталя. Не помню я конфликтов на национальной почве и у себя в батарее. Мой ординарец был дагестанец, а самый смелый разведчик, один из трех моих солдат, имевших по два ордена Славы, был башкир Галиман Искандеров. Два наводчика были казахи. Но, конечно же, большинство солдат были славяне. И никто не оскорблял другого по национальному признаку. Мы воевали, а не копались в анкетах и предубеждениях.
- Расскажите, какой бой был для вас самым тяжелым?
- Бой на Сандомирском плацдарме. Моя батарея переправилась первой вместе с пехотой через Вислу, в районе деревни Пюрку-Горн. Переправа прошла для нас удачно, батарея потеряла ранеными только трех солдат. Окопались и сразу были атакованы немецкой пехотой. Отбили атаку и прошли еще на пару километров вперед, расширяя плацдарм. Через некоторое время послышался гул моторов. Из леска, на горе, осторожно выползли два танка. Они шли, медленно переваливаясь на неровностях местности. Даю приказ: "Не стрелять!". Я сразу понял, что это разведка. Покрутившись некоторое время на приличном расстоянии от замаскированной батареи, эти бронированные "ящики" удалились. Спустя непродолжительное время появился "тигр" и, зная о своей неуязвимости, пошел прямо на батарею. И как только он подставил борт отдельно стоящему на фланге орудию, мы скинули маскировку с пушек, открыли огонь, и "тигр" был подбит. Сразу из леса выскочил другой танк, и, набирая скорость, ворвался на позицию флангового орудия и стал кружиться на месте, перетирая своими гусеницами все: пушку, людей, ящики со снарядами. В тот же момент в лесу, на горе, взревели моторы, немцы готовились к атаке. Интуиция меня не подвела. На батарею шло тридцать танков. Я понимал, что с тремя оставшимися орудиями мне не устоять, и этот бой - мой последний. В лучшем случае сможем подбить несколько танков, прежде чем нас сметут огнем и мы ляжем под гусеницами этого железного вала. Немецкий огонь становился плотнее, кабельная связь была разорвана осколками во многих местах. И как всегда, по какому-то подлому, но постоянному стечению обстоятельств осколки первых же немецких снарядов разбили рацию. Нужна была помощь, и причем немедленная. Немецкие танки остановились в 700-х метрах и что-то выжидали. У меня появился какой-то шанс. Посылаю на берег разведчика с письменным донесением, даже не зная, успеет ли он добраться до штаба полка вовремя. Главное, чтобы по дороге его не убило. Расчеты замерли у орудий, застыли в готовности открыть огонь. Восемь танков, во главе с "тигром", пошли на батарею. Подпустили их на триста метров и открыли огонь. На долю секунды "тигр" опередил нас, и прямым попаданием был выбит расчет первого орудия. Находившийся на батарее капитан Рувим Долин кинулся к орудию, которое осталось без расчета, и один открыл огонь по приближающемуся танку. Его он подбил. Но, стреляя по второму танку, он промахнулся, и тут же был накрыт ответным выстрелом. Его подвиг не облегчил положения батареи. Пехота наша покинула окопы, "слиняла", одним словом. Огнем танков батарея была разгромлена. На мой окоп, где я находился со связистом, наехал немецкий танк и "проутюжил", засыпав нас землей. Нас, к счастью, быстро откопали батарейцы. Послышался гул самолетов, прилетели наши штурмовики. Самолеты заходили "в спину" к немецким танкам и бомбили их и наши позиции заодно. Атака немцев была сорвана. Так батарея была спасена от полного уничтожения. Мы потеряли убитыми 12 человек, и у нас было 11 раненых, разбито три орудия. Батарея уничтожила пять немецких танков. Как потом выяснилось, посланный мною разведчик добрался до цели, и командир полка запросил у вышестоящего начальства поддержку авиации. Еще сутки мы держались на этих позициях. К нам прибилось человек двадцать пять пехотинцев, остатки разбитого батальона, занимавшего оборону в двух километрах южнее нас.
Похоронили на месте боя своих товарищей. Двое из них, Паничев и Ендрихин, были моими хорошими друзьями... Надо было отходить к своим. Послал разведку, и они, вернувшись, доложили - обнаружены четыре орудия, два из которых разбиты. Расчетов нет, но имеются снаряды. "Студеров" не было, пришлось орудия тащить на себе. Раненых тоже. Едва вышли из деревни, столкнулись с немцами, пытавшимися нас окружить. В бешеном темпе, словно не было усталости, развернули орудия и заняли круговую оборону. Еле отбились...
И когда уже оторвались от немцев, в сумерках нас вновь обстреляли. Крикнул бойцам: "Ложись!", по звуку автоматной стрельбы понял, что бьют свои. Нацепил на какую-то палку кусок бинта и поднял над головой. Сдаемся, мол. Огонь прекратился. К нам вышел офицер с ПД в руках. "Кто такие?" подозрительно глядя на нас, крикнул он. - "Мы свои, из боя выходим". "Документы?!" Проверив документы, он добавил: "Мы думали, что опять немцы прут. Только что две атаки отбили".
По рации, имевшейся у пехоты, связались со своими. К нам выслали машины. Погрузили на них раненых и снаряды, прицепили свое и два подобранных орудия и вскоре прибыли к своим. Черняк, встретив меня, прослезился.
"Я уже тебя похоронил, - сказал он. - В штаб армии доложили, что одна батарея ведет бой в деревне. А когда вы замолчали, мы решили, что все, ваша песенка спета. Приказ на ваш отход мы послали. Но видно, связной не дошел до вас". Вывел я к своим 48 человек.
Слева направо: Черномордик, комсорг полка Степневский, начштаба полка Попов
Рогачев Александр Васильевич
г. Сибиу. 18.9.44 г. Рогачев Александр (слева) и Пантелеев Иван
Родился я в семье рабочего 21 марта 1923 года в городе Ефремове, бывшей Московской, а с 1938 года Тульской области. Кроме меня в семье был старший брат Владимир, 20-го года рождения, и младший брат, 25-го года рождения. Оба прошли войну. Старший брат техником в бомбардировочном полку, а младший разведчиком. Матери завидовали: три сына и муж ушли на войну, и все с войны вернулись. Но братья мои рано умерли. Так что я доживаю последние дни, за всех своих родных.
Вечером 21 июня у нас в школе № 1, в которой я учился, был выпускной вечер, на котором мне должны были вручить аттестат о ее окончании. Я руководил струнным кружком, играл на мандолине, балалайке, гитаре. Мой небольшой оркестрик из восьми человек хорошо выступил на этом вечере. Настроение-то у нас было веселое, а у преподавателей и некоторых приглашенных родителей не особенно радостным. Многие из тех, кто присутствовал на этом вечере, чувствовали себя скованно. Преподаватели стояли скучные, задумчивые. Видимо, они чувствовали, что надвигается война. Об этом же писал в письмах старший брат Владимир, который со 2-го курса Московского гидрометеорологического института был в 1939 году призван в армию. Окончив курсы, он служил авиамехаником в истребительном полку, стоявшем у самой границы возле Бреста. Некоторые предложения в его письмах были вымараны цензурой, но я помню, что в первых числах июня пришло письмо, где было написано: "Мама и папа, не надейтесь на скорую встречу. Приближается война, в которой нам придется участвовать". Родители, особенно мать, конечно, переживали.