Я дрался с Панцерваффе. "Двойной оклад - тройная смерть!", стр. 13

Когда наступила ночь, за нами приехала повозка. Куда он нас повез, я не знаю, но вскоре мы услышали немецкую речь. Я зашипел на ездового: "Ты куда, гад, везешь?!" Мы развернулись и поехали обратно, а вскоре выехали к штабу полка. Нас остановили, спросили, кто едет. Я назвался и спросил, кто здесь старший. Мне ответили, что начальник штаба полка. Я попросил передать ему, чтобы он подошел. Он подходит: "Ну что? Зацепило тебя?" - "Зацепило". - "Ну ничего, поправишься - возвращайся". У меня за поясом была сумка, из которой я достал представления на ребят и попросил: "Товарищ майор, я вас прошу, представьте моих ребят к наградам. Вот здесь все описано, тут все правда". "Все сделаем. Не волнуйся".

Потом нас отвезли в какую-то хату, положили на глиняный пол. Справа и слева лежали раненые. У того, что лежал слева, я увидел, как из-под повязки на руке вылезают черви. Я еще воскликнул: "Фу, черви!" - "Что ты боишься? Это не страшно, они гной едят". Я замолк. На другой день пришел генерал и два офицера. Генерал спросил: "Кто здесь сержант Ульянов?" - "Я". - "Сынок, поздравляю тебя с присвоением звания Героя Советского Союза". - "Служу Советскому Союзу!"

Потом уже я попал в санитарный поезд, который привез меня в Харьков. Пришел капитан, взял меня на руки и понес - я весил 47 килограммов. Принес он меня в баню. Там женщины говорят: "Раздевайся". Я стесняюсь. Капитан говорит: "Это наш герой". Одна из женщин говорит: "Он же дытына. Какой он герой?!" Меня помыли и отнесли в школу. Там в классе стояли кровати, на одну из которых меня положили. Несколько осколков застряло в районе коленного сустава. Врачи, осмотрев мою ногу, сказали, что ничего делать не будут, а отправят меня в эвакогоспиталь. Меня опять посадили в санитарный поезд. Он был свежевыкрашенный, чистый. Я лежал на нижней полке, но ни подушки, ни одеяла, ничего мне не дали. Поехали мы в Златоуст. У меня начала болеть и опухать правая нога. Я начал стучать. Пришла сестра. "Что ты стучишь?" - "Нога болит". - "Начальник поезда сейчас занят, он делает операцию". - "Мне не нужен начальник поезда, мне нужно, чтобы меня перевязали". Она посмотрела на ногу и ушла. Вскоре у меня поднялась температура. Тогда пришел хирург, начальник поезда. Принесли ванночки. Он говорит: "Ну что? Посмотрим, какой ты герой!" Вскрыли нарыв, как хлынули и кровь, и гной, черт знает что! Он говорит: "Ну легче?" - "Легче". - "Потерпи еще. Сейчас осколки вытащим". Он начал ковырять под коленом: "Больно?" "Да". - "Тогда не будем их вытаскивать, ты все равно едешь в госпиталь. Там тебе все промоют, вычистят, перевяжут". Но в госпитале их вынимать не стали. Так с ними и хожу до сих пор, с этими осколками. 

Марков Николай Дмитриевич

Родился я в Москве, 19 мая 1925 года. Семья у нас была большая - семь человек детей. В 1941 году мой старший брат заканчивал десятый класс 605-й школы в Марьиной Роще, - а я учился в 8-м классе 241-й школы, находившейся рядом, на Шереметевской улице. Выпускной вечер у брата должен был состояться в ночь с 21 на 22 июня. А так как мы дружили с этими ребятами-десятиклассниками, то нас тоже пригласили к ним на праздник. Гуляли до шести утра - здорово было! Пришли домой, легли спать, нас будят: "Ребята, вставайте, война началась".

Что изменилось в Москве с началом войны? Все изменилось. Все продукты исчезли. Раньше в магазинах икра стояла в бочках, на полках были засиженные мухами крабовые консервы, хлеб - пожалуйста, мясо - тоже. Через месяц ничего не стало, ввели карточную систему. Цена буханки хлеба, как и бутылки водки на "черном рынке", дошла до 1000 рублей.

Когда начались налеты на город, нас, старшеклассников, заставляли лезть на крыши, сбрасывать зажигалки. Запомнилась, конечно, и паника 16 октября. Вся Москва не работала, все брошено, начали грабить мастерские, склады, магазины... помню еще кипы сброшенных немецких листовок, в которых они призывали сдаваться в плен...

Надо было как-то выживать, и я пошел на работу в прокуратуру СССР, рабочим. Грязную работу делать, - таскать всякие грузы и прочее. Зато я получил рабочую карточку, на которую давали 800 граммов хлеба. Служащим на карточку - 600 граммов, а детям - 400. Зимой 1941/42 года голодно было. Все подтянулись, худые стали, суровые, но не озлобленные - понимали, что идет война. Тогда действительно был общий патриотический настрой у людей.

В конце октября, когда немец уже подходил к Москве, по линии домоуправления собрали всех подростков и направили на Северо-Западный фронт в район Дмитрова - строить заградительные противотанковые сооружения. Два месяца валили лес, делали противотанковые завалы. Фронт был недалеко: летали "Рамы", обстреливали нас, мы прятались. Условия, конечно, были дикие. С нашего Дзержинского района было тридцать человек, и мы все жили в школе. Снег рано выпал, в ноябре месяце уже морозы ударили. И вот, встав в пять часов утра, мы на лыжах семь километров шли на место работы. Суточная норма на бригаду из 5 человек (2 пилы и 1 топор) 125 корней, и чтобы корень был не меньше 25 сантиметров. Сделаешь - тогда пайку получишь. Никаких там обедов! Только хлеб давали черный, замерзший. Потом идешь обратно, возвращаешься в темноте. Вот так мы жили в этой школе: ни бани, ничего не было. Обовшивели все. А когда наши пошли в наступление, то примерно 10 декабря нас отпустили домой.

Меня призвали 2 января 1943 года. Сначала хотели направить в училище, но почему-то направили в учебное подразделение первой запасной горьковской стрелковой бригады. Погрузили примерно сорок человек москвичей в телячьи вагоны, которые не отапливались, ничего, и повезли. Эшелон от Москвы до Горького шел четверо суток. Проедем 100 километров, дров нет. Бригада в лес - чурбаки в тендер. В Горьком нас и еще примерно шестьдесят человек призывников из Ярославской области разместили в Красных казармах.

Я попал в учебную батарею 45-мм пушек. Занятия шли по 12 часов в сутки - давали общевойсковую, артиллерийскую, огневую подготовку... Зима 1943 года, январь месяц. Едем через Волгу на полигон в Бор. Командиром взвода у нас был лейтенант Притуляк - боевой офицер, комиссованный после ранения. Вот он нас гонял: "Танки справа, орудия к бою!" - развернулись. "Отбой!" - проедем немного - "Танки справа!.. Танки с тыла!... Танки слева!" Пока доедем до полигона - умаемся. А кормили! По третьей норме - 600 грамм хлеба, баланда, ведро мерзлой картошки на 16 человек... Хлеб веревочкой делили. Все хотели горбушку... Я за один месяц похудел сразу на 13 килограмм.

Однажды я был дежурным по батарее, сменился и отдыхал. Меня вызывает дежурный по части: "Товарищ Марков, вот вам тридцать два человека штрафников, которые судом осуждены в штрафные роты. Их требуется отвезти в Моховые Горы". А там, в Моховых Горах, были землянки, где штрафников собирали в маршевые роты и направляли на фронт. А я же пацан был, я не знал, что такое конвоирование: "А как?" - "Ты возьмешь своих солдат, вот вам винтовки, вот вам патроны. И ведите их туда". А ведь эта деревня была на другой стороне Волги, и, чтобы перебраться, надо было плыть на речном трамвайчике. В общем, взял я еще троих солдат, построил штрафников, положил в сумку их дела, скомандовал: "Шагом марш!" - и мы пошли. Один солдат идет впереди, два сбоку, и я сзади. Конвоировать так конвоировать! Пришли к реке - а там народу полно: бабки приехали в Горький с той стороны Бора на базар, что-то продать, что-то купить. Я вошел на дебаркадер: "Прошу всех покинуть дебаркадер, стрелять буду!" Подошел к капитану корабля, говорю: "Куда он идет? До Бора довезет?" - "Довезет". - "У меня 32 человека штрафников". - "Сажай их в трюм". Посадил их в трюм, поставил солдат на верхней палубе, бабки расселись - и поплыли мы.

Дошли мы до места, торговки вышли. Высадили мы наших подопечных. Один говорит: "Старшой, дай нам барахло, что на нас, продать. Нас все равно переоденут. Мы сейчас на свои вещи лепешек у бабок наменяем" - "Пожалуйста, но через 15 минут чтобы все стояли здесь". Им некуда бежать - место открытое, песок везде: с одной стороны Волга, вверху на обрыве сосны стоят. Они там с бабками поторговали, поторговали, те набрали кто пиджак, кто брюки, кто рубашку - все обменяли, потому что нечего было носить, это же было дикое время. "Становись! Пошли!" И мы 3 километра шли 3 часа! "Старшой, мы поссать хотим". - "Ну, поссыте, ребята". - "Кушать хотим". - "Давайте, кушайте". Что тут скажешь, - прикладом же бить не будешь. Они все мужики опытные, с 10-го, с 15-го годов, уже были на войне. Некоторые ведь по глупости попали в эту штрафную роту. Я же посмотрел их личные дела. Отстал от поезда: суд решил - 10 лет с заменой на 3 месяца в штрафной роте. Вот так! Но были и те, кто был осужден за бандитизм, воровство и прочие преступления.