Кудеяров стан, стр. 36
ГЛАВА XIX. МУЖСКАЯ СМЕРТЬ
Выжил Полян. Но не стало больше гордого и могучего Поляна, первого в совете, неуемного в труде.
Теперь это был тихий, сгорбленный старик с трясущейся головой, с бессильными руками. Только чело было серьезно и строго нахмурено, словно не оставляла его какая-то большая неотвязная дума, да глаза смотрели, как раньше, - строго и пытливо.
По-прежнему старики звали кузнеца, когда надо было решить какой-нибудь важный для общины вопрос, по-прежнему к нему первому обращались за советом.
Заряна приводила отца. Кузнецу уступали почетное место в кругу, а девушка тихо вставала за его спиной. Полян внимательно слушал, пытливо смотрел всем в глаза и… молчал.
Внимательно слушала и Заряна. Только она одна из молодых присутствовала на этих совещаниях старейшин общины.
Кончился март. Ночи стали звездные, но темные. Старики говорили: «К большой воде», - ждали обильного разлива. К утру ещё крепко примораживало, днем же было солнечно и тепло. Овраги по обе стороны городища пенились и шумели мутными вешними водами.
Как-то теплым полднем вышел Полян из душной и дымной землянки Был он в высокой меховой шапке, в нагольном полушубке из волчьих шкур, надетом поверх длинной холщовой рубахи, в холщовых шароварах и овчинных теплых сапогах. Лаптей он не носил - не подобало ему, первому человеку на городище, быть лапотником.
Заряна, как всегда, следовала по пятам за больным отцом.
Между землянкой и холодной пустующей домницей стоял плетеный и обмазанный глиной кош, доверху наполненный обожженной, истолченной в порошок рудой. Возле - другой, полный древесного угля. Поодаль громоздились груды ещё не истолченной руды.
Полян грустно смотрел на своё, ещё при жизни его осиротелое хозяйство, потом открыл кош, набрал полные горсти руды и зашептал вдруг что-то, впервые с того недоброго дня.
Заряна близко к губам отца наклонила голову, стараясь понять, что он шепчет, но тихие слова кузнеца были совершенно бессвязны.
Минуту девушка колебалась, с болью глядя на ржаво-красные от руды большие руки отца, потом своими руками крепко сжала в кулак его пальцы.
«Держи, отец, держи… пойдем», - и повела его к старикам. Недалеко от вала стояла большая землянка. В ней никто не жил - это была общая мужская хижина, куда сходились славяне обсуждать общинные дела
- Вроде как клуб сельский, - добавил дед.
- Да как сказать? Скорее как правление колхоза или сельсовет. Ну и клуб. Только не для молодежи, а для старших.
У женщин своя была хижина - они там по вечерам работать собирались, пряли, ткали.
- На посиделки, - опять вставил дед, - это и при мне ещё в старых деревнях было. Собирались всякая со своей куделью, лучины жгли, пряли да судачили.
- Вот, - продолжал археолог, - скоро собрались мужчины в общей землянке, и передала им Заряна, чтб хочет Полян говорить.
Полян ничего не сказал. И впервые за всё существование городища на совете зазвучал голос девушки. Волнуясь, краснея и сбиваясь, рассказала она, что заговорил отец, что хочет Полян снова варить железо, а в помощь себе вместо погибшего Горюна выбрал молодого Горшу.
Кузнец молчал, широко раскрытыми глазами глядя на дочь и на мужчин. Заряна взяла его руку, подняла её и, разжав пальцы, показала руду на мозолистой ладони.
В тот же день началась варка. Полян, конечно, уже не работал Заряна с Горшей загрузили домницу, девушка подвела больного умельца к топке, вложила ему в руки и зажгла просмоленную паклю. Кузнец бросил паклю на сухие дрова в горне. Потом Полян, тоже по указке Заряны, окропил жарко разгоревшийся огонь петушиной кровью.
Этим и ограничилось его участие в новой варке. Руководила работой Заряна. А по окончании варки, утомленная, но взволнованная и радостная, смело вошла она с Поляном и Горшей в наполненную людьми мужскую хижину и положила на землю горячую полновесную крицу.
С того дня снова жарко пылала домница, снова звенели молотки. Двери кузницы были постоянно закрыты. Никто не знал, что не Полян, а Заряна обучает Горшу кузнечному делу. Юноше было стыдно вначале. Как? Его, мужчину, учит женщина, да ещё такому важному и совсем не женскому делу.
И всё же из него вышел неплохой кузнец. После сам он уже выбрал себе и обучил помощника - молотобойца.
Стыдно мужчине умирать возле печки. Стыдно и горько. Мужская смерть на ногах.
Если ты воин - умри впереди товарищей, умри рядом с товарищем, умри от удара копья, назначенного поразить товарища, от стрелы, летящей в друга.
Мужская смерть - с мечом в правой руке и со щитом в левой. Мужская смерть бродит по стенам городищенским, по степным ковылям да по Черному, Русскому морю. Мужская смерть там, где родину защищают, где славу силы славянской далеко за моря и дали несут воины русские.
И ещё мужская смерть - у труда твоего. Почетно пахарю умереть, крепко сжав до блеска сглаженные честными мозолями кленовые рукоятки сохи.
Умереть - пасть на соху: «Стой, долгогривый! Приехал твой хозяин!»
А если ты мастер? Умелец? Если служил огню и железу? Если навечно прокопчены и ладони и щеки, если мозоли прожжены углем и сталью?…
Нельзя мужчине умирать лежа! Нельзя умирать с пустыми руками!…
Уже несколько дней замечала Заряна: приходит Полянов день, близится час Полянов.
Слышит как-то поздним часом: зовет старик, громко, не разобрать что, шепчет, ногами о лавку стучит. Видно, кончается его воздух.
Вскочила Заряна на ноги, угольки в очаге раздула, засветила лучину, видит: сидит Полян на своей постели, овчины с себя сбросил, руками за горло хватается - тяжко.
Одела девушка отца кое-как, вышла со стариком вон из душной хижины. А Полян - в кузню. Луна светит - всё видать.
Взял славянин молот в слабеющие руки, смотрит на дочь, молчит.
Быстро вернулась девушка в жилище, набрала в черепок жарких углей, раздула огонь в горне, вложила в него железную полосу, мехами заработала.
Смотрит Полян, улыбается, головой кивает. Взгляд стал опять ясный, человеческий. А Кузнецова дочь раскалила железо, взяла его клещами, плашмя на наковальню положила. Потом правой рукой Поляковы руки с молотом над стариковой головой подняла.
Ударил раз кузнец, ударил другой, третий… и пал на наковальню сердцем. Едва девушка раскаленную полосу убрать успела.
Кончилась жизнь. Жил как надо и, как мужчине положено, умер с оружием своим в руках.
Мало радости о смерти рассказывать, ещё меньше о похоронах, да из песни слов не выкинешь.
У нас хоронить - тело прибрать с почетом, а у древних не то было: похоронить, значит отправить родного в другую, большую жизнь. Ведь верили тогда предки, что по смерти ещё куда-то, в зеленые светлые страны уходит человек. Надо, считали, к жизни этой покойника приготовить, с честью проводить. Сделаешь всё по обряду - душа отойдет от тела, «как дымец мал», и унесется к Сварогу. Нет - беда: на земле душа навсегда останется и будет бродить неприкаянная ведогонью-упырем, будет людей страшить, невзгоды на них накликать. А кузнеца-ведуна и живого-то побаивались.