В Калифорнии морозов не бывает, стр. 51

— Мы с тобой завтра поиграем, — пообещала Александра. — Утром. Утро вечера мудренее, как любила говорить одна моя знакомая генеральша.

Моня взял в зубы свою миску и пошёл из дома. Александра вымыла свою тарелку горячей водой из чайника и встала перед нелёгким выбором: может быть, сначала позвонить Максиму, а потом уже читать? Или читать и дожидаться, когда муж сам ей позвонит? Болтать с Максимом было, конечно, интересней, но оставался ещё довольно большой нечитанный кусок вёрстки. Не оставлять же неоконченную работу на завтра? На завтра у неё были обширные планы, связанные со Славкой, с Евгенией Семёновной, с Моней, с хозяйством и с магазинами. Большая развлекательная программа. А то зачем она сюда приехала? Нет, надо дочитать сегодня.

А помимо всех этих очень дельных соображений ещё был интерес. Как ни странно, ей вдруг стало интересно узнать, что там будет дальше с этим сумасшедшим концептуалистом. Она ведь ничего не знает, что было с ним в жизни. Тогда, утром на даче, нечаянно услышав его истеричную исповедь Марку Львовичу, она подумала: и этот тоже. Нет, посмотрите только, какие страсти! И все эти сумасшедшие страсти — по поводу карьеры, перспективы, влиятельной родни жены и возможности удрать — не потому, что здесь хлеб горек, а потому, что где-то жемчуг крупнее. Таких страстей она тогда и от Валеры уже наслушалась и нагляделась до потемнения в глазах. При чём тут честное сумасшествие? Нет, тут точный расчёт и трезвое планирование. А нервы — это потому, что осёл никак не может решить, какая морковка слаще.

Но всё же, как ни странно, интересно, что там было дальше. Тогда, в воскресенье утром, Георгий на своей машине отвёз её в Москву, Володя тоже поехал. Она даже ни с кем не попрощалась. Не демонстрация протеста, нет. Просто Георгий собирался уезжать, а ей уже там сильно надоело, и родители должны были приехать домой к полудню, и платье очень кстати высохло, — вот она и ухватилась за возможность смыться побыстрее. Не очень вежливо, конечно, но она тогда не очень-то об этом думала. Марк Львович должен был понять, а этот… а остальные ей были безразличны. Чужие люди, странные поступки, непонятные цели, страдания молодого Вертера. Всё было — не её, всё было ей не интересным. Она потом об этом даже никогда не вспоминала. А тут вдруг — здрасте, какие страсти. А главное — ведь двадцать лет прошло! Неужели за двадцать лет у человека не случилось ничего важнее и интереснее, о чём действительно можно было бы написать? Или всё-таки что-нибудь случилось, но в следующей главе? Ну, посмотрим.

Глава 7

На диване в её комнате лежала подушка с вышитым тигром. Подушка и раньше всегда там лежала, но я почему-то увидел сначала эту подушку, будто впервые. А сложенный на столике серебряный халат сначала не заметил. И ещё там были простыня и покрывало, тоже аккуратно сложенные, лежали рядом с Машкиным халатом. Их я тоже не заметил. И свой школьный спортивный костюм, который висел на спинке кресла, заметил потом. А сначала увидел эту подушку с тигром, будто впервые.

Я сел на диван, взял подушку и прижался лицом к вышитой тигриной морде. Подушка пахла картофельными цветами, которые она прикалывала вчера к воротнику серебряного халата. То есть не картофельными цветами, но это я потом узнал, что картофельные цветы не пахнут. А тогда ещё думал, что цветы. Дивный аромат. Я тогда не помнил, что так же пахла её синяя куртка на белом меху — японская, наверное, — когда я увидел её впервые. Тогда я вбил себе в голову, что это картофельные цветы. Совсем с ума сошёл.

Потом я понюхал Машкин халат, простыню и покрывало, свой спортивный костюм — всё пахло так же дивно, но слабее. Я тогда подумал: халат придётся отдавать Машке, и запах вместе с халатом. Простыню и покрывало мама рано или поздно сунет в стирку. А мой школьный спортивный костюм — наверняка опять куда-нибудь на антресоли. А подушку можно запаковать вместе с запахом, у меня был новый пластиковый пакет, а чтобы было герметично, надо заклеить изолентой. Я так и сделал, поэтому запах на подушке сохранился надолго, на всё то время, пока я ездил сюда каждые выходные, всё время — в дождь. Тогда всё время был дождь.

Вернулась Лилия со своими родителями, сразу позвонила и предложила съездить ко мне на дачу. Я сказал, что машина не на ходу, а электричкой добираться не удобно, приходится долго идти пешком от электрички под дождём. Она сказала: ладно, как-нибудь потом. Ещё раза три-четыре звонила, я говорил всё то же. Она и не настаивала, и, кажется, не обижалась. Получилось как-то так, что я о ней не помнил, она тоже постепенно перестала звонить. Наверное, тоже забыла. А может, не хотела добираться под дождём пешком от электрички до дачи. Тем более, что дождь шёл почти всё время, а в выходные, как по заказу, — особенно нудный и холодный.

Марк съездил в свой вроде бы Львов, привёз оттуда маму, сказал, что я теперь могу идти в отпуск в любое время, когда захочу. Я сказал, что не хочу. Он не удивился: решил, что мне некогда гулять в отпуске, что я готовлюсь к свадьбе, а потом, возможно, и к отъезду. Я ни к чему не готовился, я вообще не думал о прежних планах. Нет, не так. Я вообще не думал о том, что будет дальше со мной. И даже с мамой. Я ни о чём не думал, просто дожидался пятницы, садился в вонючую электричку, шёл под дождём, ломал замки в двери, входил, наконец-то, в дом, следил, что делают мои руки — а потом был счастлив. А мама думала, что я несчастлив. Мне было жалко маму. Себя мне тоже было жалко. Потому что я всё же понимал, что упускаю свой, может быть, единственный шанс. Но я уже был сумасшедшим, поэтому думал так: жаль, что упускаю свой шанс, но что же теперь делать. И всё. И не делал ничего, чтобы его вернуть.

В начале сентября опять позвонила Лилия. Я даже удивился: зачем? И не сразу понял, о чём она говорит. Она говорила о том, что спешить пока не следует, всё может измениться, так что машину и дачу продавать пока не надо. Я и не собирался. Но Лилии сказал, что благодарен за предупреждение. Лилия сказала, что предупредит, если будут новости. Разговаривали как хорошие знакомые. Мне показалось, что у Лилии тоже нет ко мне особого интереса. На всякий случай держит, про запас. И даже не очень держит. Так, поддерживает телефонное знакомство. Я видел эту тактику, но мне было всё равно. Я ни о чём тогда не думал. Только ждал, когда же, наконец, наступит пятница.

Иногда я ждал ещё и писем от неё. Не мне, а Марку. Они довольно часто переписывались. Марк почти все её письма целиком читал мне вслух. Читал, а сам хихикал себе под нос. Мне это было странно. В её письмах, на мой взгляд, не было ничего смешного. Мне даже иногда казалось, что они печальны. Или я хотел так думать, не знаю, не уверен. Но письма были не мне, а Марку, так что хотя я их тоже ждал, но всё-таки не так, как выходных. Выходные были только мне.

В начале октября заболела мама. Очень сильно простудилась. Подозревали даже воспаленье лёгких, тогда бы пришлось положить её в больницу. Но потом сказали, что можно оставить дома, но необходим постельный режим и постоянный уход. Я взял неделю в счёт неиспользованного отпуска, был дома с мамой. Каждый день по два раза приходила медсестра, делала маме уколы. Три раза за неделю приходил врач, это я отдельно оплатил. Опасность миновала, мама стала поправляться, я вышел на работу.

Марка не было, я думал, что он в командировке, или, может, тоже заболел, все болели, в такую погоду невозможно не болеть. Но ответсек сказал, что Марк уехал на похороны, будет завтра. Я даже не спросил, на чьи похороны он уехал, подумал, что, как всегда, послали несколько человек от редакции отдать последний долг какой-нибудь почившей знаменитости.

На следующий день Марк появился. Вот тогда я и узнал, что он ездил на похороны её родителей. Они погибли в Монголии, несчастный случай, но кто там знает, что было на самом деле. Марк помогал организовывать доставку гробов специальным рейсом. Я думаю, если бы не его связи, её родителей так и похоронили бы в Монголии. Марк был очень мрачный, звонил ей каждый день, сердито говорил, чтобы немедленно шла к нам работать. Иногда даже кричал в трубку — наверное, потому, что она не соглашалась. Я у Марка ничего не спрашивал о ней, а он сам не рассказывал. Просто каждый день звонил, сердито разговаривал, а я слушал, молчал и ждал выходных. И ждал, когда наступит, наконец, зима. Я ждал морозов, мне казалось, что когда наступят морозы — я сразу приду в себя. Я сам придумал для себя такую примету, с сумасшедшими всегда так бывает. Но морозы всё не наступали, ни разу температура не опустилась даже до нуля, и каждый день шёл дождь. Я сходил с ума.