Джонни Тремейн, стр. 52

С пристаней и из мастерских не доносилось ни звука. Не слышно было трубочистов, торговцев устрицами и точильщиков. День был воскресный, и в городе царили тишина и покой. Лёжа у себя на постели, Джонни услышал, как зазвонили к обедне. Колокола лениво переговаривались, как старые друзья. Церковь Христова, Кокерельская церковь, Старая Южная, Старая Диссидентская, [23] церковь Холиса и Королевская часовня. Джонни различал их голоса. Сколько раз доводилось слышать ему, как они яростно трезвонят в честь отмены очередного правительственного постановления, ущемлявшего народные интересы! Слышал он также, как их негодующий гул обрушивается на тиранию. А сейчас мягкие воскресные звуки возвещали мир и покой…

Вдруг где-то совсем близко, возле «Чёрной королевы», раздалась дробь барабана.

Ту-ту, ту-ту-ти-ли-ти! — присоединились флейты.

Даже по воскресеньям они не прекращали муштру. Впрочем, не прерывали обучения в воскресный день и в других местах. Вот, например, и в Лексингтоне занятия не прекращались.

День 16 апреля закончился.

В понедельник было тихо. Лейтенант Стрейнджер, казалось, помрачнел. Может быть, они так и не будут выступать?

3

Восемнадцатое апреля.

После полудня сержанты разошлись по городу, собирая гренадерские и стрелковые роты и передавая шёпотом приказ: «Явиться к восходу месяца на нижний выгон в походном снаряжении».

Приложив палец к красному носу, сержант приказывал солдатам «помалкивать», однако всюду — не только в бараках, но и на улицах — было известно, что этой ночью семьсот человек двинутся в поход.

Итак, вечером, только стемнеет, солдаты зашагают… да, но в каком направлении? И кто их поведёт? Навряд ли пошлют с ними больше чем одного полковника.

Джонни, которому вменялось в обязанность следить за «своим» полковником, то есть за Смитом, весь тот день почти не отлучался из «Чёрной королевы» и помогал мальчику, обслуживавшему офицеров в столовой. Молодой офицер, сидевший со Стрейнджером, помешивая большим пальцем свой коньяк с водой, говорил, что вскоре он так вот будет помешивать кровь янки. Впрочем, подобные заявления можно было услышать в любой день. Полковник Смит пригласил к обеду армейского священника. Может быть, с ним сделался припадок благочестия — говорят, это случается с людьми, которым предстоит встреча с опасностью.

В одном Джонни был уверен, а именно: в том, что Дав знает гораздо меньше его. Этот тупица ничего не замечал и честно верил, что стрелков и гренадеров повели обучать «новым манёврам». Как всегда, Дав был слишком поглощён собственными невзгодами и не видел, что делалось вокруг.

Около пяти часов Джонни решил покинуть «Чёрную королеву» и сходить к Полю Ревиру доложить, что ничего нового не обнаружил. А перед тем — ещё раз взглянуть на Дава.

Против обыкновения, Дав усиленно трудился. Нижняя губа его была выпячена, а белесые поросячьи ресницы намокли. Он чистил седло.

— Этот тип ударил меня, — пожаловался он, — ни за что ни про что. Он велел мне заняться его походным седлом.

— Кто — он?

— «Кто, кто»! Полковник Смит, конечно!

— Ну, а ты не сделал то, что он тебе велел?

— Я принялся за работу. Откуда мне было знать, что у него два седла? Вот я почистил ему его обычное седло. Я ему так начистил его, что можно было свою рожу в нём увидеть! А он как выхватит его у меня из рук — и по башке! Дурак, говорит, олух, неужели ты не можешь отличить парадное седло от походного? А я почём знаю? Он торчит здесь чуть ли не целый год, а ни разу ещё даже не вынимал этого своего походного седла. Пришлось идти за ним к лейтенанту Стрейнджеру. Откуда ж мне было знать?

Джонни молчал. Он понял, что тут, возможно, кроется нечто серьёзное. Тихо… тихо… не спугнуть бы Дава неосторожным вопросом.

— Где политура? Дай я тебе помогу со стременами!

Как только Джонни принялся за работу, Дав, как всегда, развалился на сене.

— Стремя попало мне прямо по уху. Крови было!..

Джонни разглядывал седло, положив его на колени.

Оно было из тяжёлой чёрной кожи и отделано медью (а не серебром). Три подпруги вместо двух. Множество крючков и ремешков для планшета, биноклей, фляг и всевозможных сумок.

Итак, полковник Смит отправляется в поход. Может быть, он просто собрался съездить в Нью-Йорк? Джонни откинулся назад.

— Послушай, а не пойти ли нам с тобой поужинать? Кухарка в «Королеве» обещала угостить меня как следует за то, что я помогал сегодня подавать. Жареный гусь! Я устрою так, что и тебе перепадёт.

— Ой, что ты!

— Да отчего же? Уже шестой час. Вряд ли полковник двинется куда-нибудь сегодня.

— Ей-богу, Джонни, он велел мне показать ему седло ровно в шесть, и, если оно ему не приглянется, он из меня котлету сделает. Он всегда что-нибудь такое скажет. Он такой…

Джонни не стал слушать, какой именно полковник Смит. Он думал.

— Ну хорошо, а после? Когда полковник Смит усядется за свой вист, тогда ты сможешь улизнуть?

— Сегодня, видишь ли, особенный день. Он велел подать Сэнди к восьми часам вечера накормленным, вычищенным и уже осёдланным вот этим старым походным седлом…

Итак, полковник Смит отправляется в длительное путешествие. Выступает сегодня в восемь вечера. Не поход ли уж, в самом деле? Джонни пришла в голову одна мысль:

— Странно! Если полковник задумал большое путешествие, то должен бы взять Нэн, у неё и ход легче и ехать спокойнее… если далеко куда-нибудь.

— Он и сам её предпочитает — на ней не так трясёт. По Бостону он всегда разъезжает на Нэн. Но вот как раз вчера он велел Стрейнджеру повести её на выгон во время учений. И Стрейнджер сказал, что она по-прежнему шарахается от выстрелов и барабанного боя. Я сам слышал, как он это говорил.

Вот оно что! Выстрелы и барабанный бой. Значит, это не мирная поездка куда-нибудь, скажем, в Нью-Йорк. Джонни стал водить суконкой по чёрной коже седла. Затем плюнул на суконку и потёр ещё крепче. Как бы не сказать чего-нибудь лишнего. На всякий случай Джонни решил помолчать.

— Сэнди золото, конечно, но это старая лошадь и не очень уже проворная. Его левая передняя долго не выдержит.

— Полковник Смит и не говорил, что он едет надолго.

Тупик! Но вот Дав продолжает:

— Нынешним утром они втроём — полковник, лейтенант Стрейнджер и коновал — осматривали его. Коновал сказал, что старик Сэнди легко проделает тридцать миль, а Стрейнджер ещё сказал, что не поручится за то, что Нэн удастся спокойно погрузить и отгрузить с судна.

Всё своё волнение Джонни вложил в чистку седла. Медная отделка засверкала, как золото. Чёрная кожа отливала атласом.

— Ну вот! Пойди отнеси своему полковнику! — Впрочем, он решил подождать возвращения Дава в надежде, что тот ещё что-нибудь скажет.

Джонни вошёл к Гоблину в стойло, но тот притворился, будто не узнал его, закинул уши и оскалился.

Джонни прошёл к Сэнди. Крупный жёлтый конь потеснился, чтобы дать ему место, и тихонько заржал, Джонни потрепал широкую морду с белыми полосками и нежно потянул за ушки — маленькие, мохнатенькие, как у пони.

— Похоже, что ты увидишь Рэба раньше меня, — сказал Джонни. — Может, и в Лексингтон поскачешь. Скажи Рэбу, чтоб не зевал. Пусть бережётся. Да скажи ему… не знаю, что…

Дав вернулся сияющий.

— Полковник говорит, что я поработал на славу, и за это отпускает меня на весь завтрашний день. Он рассчитывает вернуться не раньше вечера.

Значит, кампания предстоит короткая — если только всё пойдёт так, как задумали англичане.