Невозможный Кукушкин, стр. 7

Мне понравилось, что он меня похвалил, что я «формулирую» (вот уж не знал!), и «умозаключения» понравились. Только бы не забыть, что они у меня есть. Сегодня обязательно скажу Юрке и Пчелинцеву, пусть завидуют. Но «маленький» — это он зря и даже напрасно!

Дальше наш разговор совсем потеплел. О чём мы только не переговорили! Даже договорились до старика с рыжей кошкой, которую День зовут.

Оказалось, что этот старик — военный в отставке, он недавно переехал в наш город.

Военный? И с кошкой! Ничего себе… Хоть бы раз вышел в форме, показался! И собаку бы завёл… Тогда бы всё совсем было бы по-другому. Везёт же людям, даже не людям, а кошке…

Тут мы совсем близко подошли к школе, и я стал оглядываться по сторонам — как бы кто не увидел, что он провожает меня. Этого ещё не хватало!

— Пожалуй, я всё-таки зайду сейчас с тобой в школу, познакомлюсь с твоей Светланой Леонидовной и попрошу сегодня отнестись к тебе повнимательнее. Какая досада, что у меня сегодня перевыборное комсомольское! Боюсь, что тебя не смогу встретить. Как ты находишь мою мысль?

Я сказал, что нахожу его мысль ужасной.

— Тебя сразу же обзовут моим родственником, — стал я пугать Гуслевича. — На тебя посыплется столько незаслуженных шишек. А меня задразнят насмерть. Будут издеваться, что мои родственники притаскиваются в школу без всякого повода, даже без вызова. И всё для того, чтобы подлизаться к учителям!

Я нарисовал ему такую жуткую картину своих почти физических мучений от его прихода в школу, что неустрашимый Гуслевич, перворазрядник по самбо, кандидат в мастера по шахматам и мастер по подводному плаванью, дрогнул самым настоящим образом.

— Нет, ты пойми меня правильно, — сказал он, — я не против называться твоим родственником, то есть быть Гуслевичем-Кукушкиным. Но, пожалуй, я всё-таки перенесу свой приход в школу на завтра. Завтра суббота. Завтра и схожу.

У меня немного отлегло от сердца. И всё-таки этого прикладного математика ничем не прошибёшь, никакими детскими страданиями!

И хотя он ещё не настоящий прикладной математик, приложится к математике только на следующий год, но, честное слово, я уже боялся его. А вдруг он придёт в нашу школу работать? Ведь от такого не спасёшься: едет на тебя, как танк, и всё…

— Кстати, сколько у тебя уроков? Восемь? Не много ли? Сойдёмся на шести, седьмой — дополнительный. То есть гулять тебе час. Итак, в половине четвёртого я буду звонить… — Тут я не выдержал, нервы так расходились, я рассмеялся. Смеялся потому, что у нас не было телефона, но, как оказалось, смеялся напрасно: Стас собирался звонить одной своей знакомой.

Эта его знакомая живёт на соседней с нами улице — крупная переводчица с английского и обратно!

После его звонка переводчица пойдёт к своей знакомой, которая живёт где-то уж совсем поблизости от нас. Так вот теперь эта его другая знакомая — Стас её тоже хорошо знает — медсестра на пенсии, которой, наверное, больше нечего делать, потащится к нам с переводчицей, чтобы накормить меня обедом. Поскольку мама под страхом смерти взяла со Стаса слово, что он не даст мне зажечь дома спичку, даже для того, чтобы подогреть обед. «Знаем мы его обеды!» — сказала мама. Эти знакомые бабки Гуслевича принесут с собой спички и разогреют мне обед. Фу-у, даже устал!

— А чего они притащатся вдвоём?

— Не притащатся, а придут. Выбирай выражения. Они — люди старой закалки, интеллигенты. Любят хорошее обращение. Не подведи ни меня, ни своих родителей.

Ой, мама! Я почувствовал, как на моей шее затягивается петля. Сначала Гуслевич, теперь эти…

Вот, вот — где моя свобода?! И ради этого я встал сегодня с чугунной головой… Ну почему у меня всегда роятся не те мысли, что у других людей? Ведь будь я нормальный ребёнок, я бы подумал: «А почему бы и мне не полететь в Ташкент? Там столько достопримечательностей. Землетрясение. Я никогда не видел землетрясений». Я бы мог улететь, голову на отсечение! Валялся бы на полу, бился бы головой об стену, орал как резаный. Ну что, разве они мне не пообещали бы что угодно — только прекрати безобразие! Я же знаю их! У меня было так… в детстве.

И билет на меня стоит вдвое дешевле, чем на отца. Сэкономили бы! Отец мог бы и дома посидеть, поработать.

Вот о чём я думал и чуть не ревел от досады, но было поздно: машина взаимопомощи была запущена.

Стас заставил меня дать клятву, что его знакомые не напрасно приковыляют на пятый этаж без лифта и ровно в четыре часа зажгут свою спичку в нашей кухне.

Я поклялся, сжимая в руке огрызок карандаша, но Стас каким-то чудом усмотрел этот огрызок, отнял его у меня, выбросил и заставил дать слово ещё раз.

Когда клянёшься на чём-нибудь деревянном, клятва не считается, он тоже знал это, ну и хитрый!

Наконец мы подошли к школе: я хотел, чтобы он ушёл поскорее, пока его никто не видит.

Я рванул дверь и сказал:

— Я уже пошёл.

— Так-так, — сказал он. — Делаешь правильно.

Из окна на первом этаже я видел, как он всё время оборачивался, — наверное, боялся, не выпал ли я из дверей, но я не выпал.

В ШКОЛЕ

Собственно говоря, ну зачем я притащился в школу? Ведь, во-первых, я — больной… Кстати, где мои лук, чеснок, порошок? Ага, на месте, в правом кармане брюк. Не забыть бы! Во-вторых, в школе ждут меня с родителями, а родители укатили в Ташкент… Как это я скажу, что они укатили, когда им надо быть в школе? Пожалуй, больному лучше всего отлёживаться дома. Может, Нина с Марьяной уже ушли…

Я выглянул из школы и нос к носу столкнулся со Стасом. Я этого никак не ожидал и поэтому просто испугался, что он подумает, что я…

— Я хотел домой сбегать за носовым платком, — замямлил я. — Ты, Стас, не подумай, что я удираю!

— Вот тебе чистый носовой платок.

Я стал отнекиваться.

— Бери, бери! — сказал Стас. — Нина его так откипятила в персоли, не волнуйся, не умрёшь!

— Да я разве!

Мы постояли и помолчали вдоволь.

— Ну так можно мне идти, как ты думаешь? — спросил он меня.

— Да, конечно, иди.

— Ты больше дома ничего не забыл?

— Ничего. Честное слово. Считай, что я уже замурован в школе до полтретьего.

— Ну спасибо. Ты меня успокоил. Привет!

— Привет!

Стас помчался на автобусную остановку. Я видел, как он ввинтился в переполненный автобус, как уехал. Но не пойти в школу я не мог, хотя он не взял с меня никакой клятвы. Не мог, и всё. Как-то он на меня подействовал вдруг без всяких слов, что я не мог его обмануть.

Я опять вошёл в школу, поднялся к себе на третий этаж и сразу понял, что притащился сюда самый первый из нашего класса. Такого со мной ещё ни разу не бывало: позже всех я приходил, но чтобы раньше!..

Походил по пустому коридору, потом стал заглядывать в классы. Они все были на замке, у некоторых двери были прозрачные, и я видел пустые парты, таблицы на стенах, плакаты, выставку рисунков. Я и не знал, до чего каждый класс отличается один от другого, если смотреть в тишине: даже 5-й «а» был совсем не похож на наш.

Попробовал побегать по коридору, но не получилось почему-то. Не хотелось бегать, хотелось медленно ходить, думать. Потом мне в голову взбрело одно стихотворение, которое я слышал, а где — не помнил.

«Лошади умеют тоже плавать…» — начал я, а потом тихо запел. Потому что, оказывается, это была песня. Её пели студенты в электричке, когда мы с отцом уже в другой раз ездили на рыбалку.

До этого случая я никогда сам не пел, если только меня не заставляли на уроках пения. Я даже не знал, что петь умею. Послушал — и вроде ничего. Кому бы спеть? Может, я певец? А я этого не знаю. Хоть бы Пчелинцев с Нырненко скорее пришли. Я бы им спел.

Ходить надоело, сел на подоконник, смотрю в окно и пою.

Пришла нянечка.

— Ишь, распелся! Родителей в школу вызывают, а он поёт!

Все знают, даже она. Настроение сразу…