Невозможный Кукушкин, стр. 35
— Вот и я тебя спрашиваю, человек Кукушкин: зачем ты повесил этот яркий фонарь над нашей планетой? Зачем ты вмешался в нашу жизнь? — раздался за спиной у Славки голос Геллы.
Славка резко обернулся и увидел перед собой Геллу — всего лишь маленькую козерогскую девочку, рядом с ней верхом на остророге сидел кто-то непохожий на всех и подмигивал ему серебристо-чёрным глазом и спрашивал: «Домой? Домой?»
Неслышным шагом вступили на площадь несметные полчища остальных остророгов. Вид у них был грозный. Но солнце светило и светило, становилось лениво и тепло, глаза сами закрывались, а руки-ноги наливались тяжестью. И остророги тихо легли — им было уютно, как никогда в жизни.
Кукушкин взял Тюнь-Тюня за руку — ивовую веточку, покрытую маленькими листиками — и посмотрел на Геллу.
— Гелла Грозоветка, — сказал он, выделяя каждое слово, — мы с моим другом — мусорщиком космоса Тюнь-Тюнем — сейчас потеряли Ешмыша. Он сгорел у всех на глазах, потому что был самый лучший. Неужели ты ничего не поняла? Неужели ты будешь жить, как раньше? Твой отец, доктор Чреф, всю жизнь мучил этот народ. А сейчас народ хочет справедливости и солнца. Он хочет осени и рыб. Правда, Тюнь-Тюнь?
— Правда.
— Тюнь-Тюнь, к твоему сведению, не весь народ. Народ, ты хочешь справедливости, осени, солнца и рыб? Спрашиваю у тебя об этом, хотя не знаю, что это такое.
Козерогский народ дружно ответил, что хочет.
Гелла Грозоветка развела руками.
— Я не могу разговаривать с этим народом. Он уже не наш, этот народ. Его нам подменили. Может быть, уничтожить его и завести себе новый? Папа, ты спишь? Проснись, папа. Ты проспишь всё на свете.
— На свете? А может быть, на свету? — спросил доктор Чреф и открыл задремавший свой глаз. — Я так и предполагал, что ты не справишься. Ты всего-навсего дочь молнии. Тебя, Гелла, хватает лишь на мгновение. А управлять Юкатой — на это уходят года. Уничтожить народ — проще всего, но кто поручится, что новый народ будет лучше старого?! Нет! Зло, которое обрушилось на нашу планету, — это один-единственный человек, невозможный Кукушкин! Долой Кукушкина! — вскричал доктор, спрыгнул с остророга и захромал и запрыгал на одной ноге прямо к ним.
— Домой, домой, — прошептал Тюнь-Тюнь.
Доктор Чреф оттолкнул Тюнь-Тюня так неожиданно и сильно, что в руках у Славки остался ивовый прутик в зелёных листьях.
Тюнь-Тюнь слабо вскрикнул.
— Что ты делаешь, злодей?! — закричал Кукушкин. — Я тебе это припомню!
Все замерли, вся площадь съёжилась от страха: что он говорит, как он смеет не бояться и всё помнить?! Все они всю жизнь только и делали, что боялись и всё забывали.
— Он ничего не боится, — упавшим голосом сказала Гелла и заломила руки. Она заломила руки, палочки треснули — её не стало.
— Гелла, — позвал Кукушкин. — Куда ты? Всё-таки ты не ослепительно злая, как могла бы…
— Она сломалась из-за тебя! — в ярости закричал доктор Чреф. — Ты такой невозможный Кукушкин, что совсем ничего не понимаешь. Козероги, пригвоздите его к Юкате! Остророги, проткните его!
Но никто не шелохнулся. Солнце висело над ними, заливая их теплом. Вдобавок какое-то невиданное маленькое существо металось возле Кукушкина, лаяло и не давало никому подойти к нему.
— Такой глупый человек перевернул всю Юкату, — застонал доктор. — Я не могу его убить — он ничего не боится. Мне остаётся одно — заморозить его. Гелла оставила мне свой холод. Я запущу его обратно. Он разморозится где-нибудь далеко от нас, и никогда ни одного Кукушкина мы и близко не подпустим к Юкате.
И не успел Славка опомниться, как почувствовал оцепенение, холод медленно стал проникать в него. И, замерзая, или впадая в состояние анабиоза, он всё-таки успел крепко прижать к себе ивовый прутик с зелёными листьями, оставшийся от Тюнь-Тюня, и не выпускал его до самого конца…
РАССТЕГАЙ ИВАНЫЧ НАХОДИТ РЮКЗАК И…
Того бежал без поводка. Он не понимал, куда и зачем они идут. Вот если бы удочки… Ну, если не удочки, то лыжи… Если не лыжи, то грибная корзинка… Если не корзинка, то ружьё… Если не ружьё, то фотоаппарат… Ничего не понятно.
Зато Расстегай Иваныч понимал решительно всё. Он находил и читал следы Кукушкина с такой же лёгкостью, как пятиклассник читает букварь. Но бежал он всё медленнее и медленнее: что-то сжимало ему горло, чужая тревога и тоска проникали в него со всех сторон.
Начинало темнеть и подмораживать.
— Не замёрзнете у меня? — спросил Тагер у рабочей группы, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Нет, — откликнулась рабочая группа, но как-то неуверенно, а Нырненко и вовсе промолчал.
На огромное пустое поле упала темнота — синий с седым отливом сумрак, — первый снежок похрустывал под ногами, одиноко стояли на поле тонкие треножные вышки, связанные друг с другом чёрными нитями проводов, с таинственной белозубой усмешкой поглядывали по сторонам фарфоровые изоляторы, закрученные глубокой спиралью. Тишина была звенящей и грустной, и от всего этого казалось, что где-то неподалёку притаился стеклянный и, возможно, даже чешуйчатый зверь. И по всему этому, через всё поле, серой змеёй пролегла бесконечная и нудная труба. В шумном и светлом городе никому не верилось, что с Кукушкиным могло случиться что-то страшное, но здесь, на этой необитаемой земле, куда давно не ступала нога человека, тягостные мысли овладели всей поисковой группой.
Расстегай Иваныч первым подбежал к трубе, но дотронуться до неё не смог. Вблизи труба оказалась гигантским сооружением высотой в два Того. Того пришёл вторым.
Расстегай Иваныч залаял — обратил внимание, что это он первый открыл эту новую область земли, а Того — второй. Если бы он мог, он назвал бы себя первопроходцем, но, к сожалению, в его языке не было такого слова, поэтому он только лаял и лаял.
Из людей Тагер первым дотронулся до трубы, потом подбежали Андрюшка и Нырненко. Они попробовали обхватить трубу руками и влезть в неё, но не тут-то было — не достать.
— Здоровущая! — уважительно сказал Нырненко и похлопал трубу по бетонной подставке. — Когда-то её не было, и вот она стала.
Андрюшка не выдержал — он всегда не любил пустые разговоры:
— Ну и что из того, что она стала! А где Славка? Зачем он сюда притащился, если он сюда действительно притащился? Какая-то примитивная труба!
— Расстегай Иваныч, след! — скомандовал Тагер. — Того, помогай. Вдвоём веселее. А ты, Андрей, помолчи. Светлана Леонидовна, Оля, может, назад вернётесь? Я могу вызвать машину.
— Вы плохого о нас мнения, — сказала Светлана Леонидовна. — Мы не остановимся на полпути.
Собаки побежали куда-то вбок. Тагер и остальные последовали за ними. Идти было тяжело, поэтому Тагер вёл Олю за руку, а Светлана Леонидовна от его руки отказалась.
— Я вам не маленькая, — сказала она.
Андрюшка и Юрка побежали за собаками. Некоторое время их не было видно и слышно, а потом раздался их общий торжествующий крик:
Нашёл!
Тагер без разрешения схватил Светлану Леонидовну за руку и потащил её вместе с Перепёлкиной в направлении крика.
Мальчишки ошарашенно стояли у колена трубы, серебристый стык в этом месте был нарушен: одна из труб выдвигалась вперёд и наискосок подходила к земле, образуя тёмную страшную пещеру.
Перед самым входом в трубу лежал на позёмке рюкзак, только что, на их глазах, выволоченный из трубы Расстегаем Иванычем.
Теперь Расстегай Иваныч безуспешно пытался вскарабкаться на рюкзак — на эту неприступную для него гору, чтобы оттуда оглядеть всю окрестность как победитель. Нырненко попробовал помочь ему и слегка подтолкнул его кверху, на это Расстегай Иваныч свирепо огрызнулся как уважающий себя пёс.
С трудом и всё-таки не без Юркиной помощи он взобрался на рюкзак, немного полежал там, потом приподнялся, встал на чёрные дрожащие лапки и счастливо оглядел всех вокруг — нашёл всё-таки вашего невозможного Кукушкина! А как трудно это было, если бы они это знали! Он прямо-таки надорвался — у него так болело сердце, словно оно осталось где-то далеко-далеко и томилось без него, и звало его туда, в непривычную обстановку.