Семнадцатилетние, стр. 72

— Ну и пускай! Не стоит она того, чтобы о ней думать. Уверяю тебя!

— Нет. Каждый советский человек этого стоит, слышишь, каждый!

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В конце учебника физики вклеено приложение: пять раскрашенных полосок. На левой стороне каждой полоски темно-фиолетовый, почти черный цвет. Постепенно полоска переходит в синий, затем в голубой, зеленый, желтый, оранжевый и, наконец, в красный цвет. Это спектр.

Лида думала о том, что если человеческие переживания, настроения, ощущения сравнить со спектром, то самые тяжелые, мучительные чувства — горе, отчаяние — будут иметь черно-фиолетовый цвет, а счастье, радость — ярко-красный. Все остальные чувства располагаются где-то между ними. Эта мысль понравилась Лиде, и, глядя на спектр, она попробовала определить свое состояние, начиная с момента прощания с Алешей на катке.

Что это за чувство? Его нельзя назвать тяжелым, но и от радости оно далеко. Где-то левее середины спектра. Зеленоватое, временами переходящее в нежно-голубой цвет неба. Грусть. Грусть окутала ее, как окутывает неожиданно густой туман на воде пловца, и Лида не знает, в каком направлении плыть.

Все чаще и чаще охватывало ее за последнее время приятное, легкое чувство какого-то равнодушия и состояние полного безразличия ко всему. Громадного труда стоило ей сосредоточиться, когда она делала уроки, и если бы не «Обещание», она махнула бы на все рукой. И будь, что будет! Давно ли Лида говорила на дискуссии о счастье, что если она кого-нибудь или что-нибудь полюбит, то будет счастлива.

«А разве это счастье?.. Нежно-голубого цвета… Ведь счастье — это что-то большое, ярко-красное, испепеляющее все на своем пути, точно пожар в степи».

Отодвинув учебники, Лида встала, прошлась несколько раз по комнате и, заложив руки за голову, остановилась у окна. Она увидела над крышами домов робко мигающие звезды и, думая об Алеше, долго стояла неподвижно. Глаза наполнились влагой, звезды расплылись в мерцающие кружочки.

Вот он стоит перед глазами как живой. Среднего роста, широкоплечий. У него большой открытый лоб, прямые ровные брови, серые глаза, в которых всегда что-то строгое, спокойное и в то же время колючее. Прямой нос, небольшой рот. Губы сжаты, и концы их чуть опущены.

К чему придраться? Лида не понимала, почему ей так хочется найти в нем какие-то недостатки. «Неуклюж, как медвежонок, — думала она, но почему-то и это ей нравилось. — Неужели действительно в любимом человеке недостатки кажутся достоинствами?»

Мерцающие кружочки снова превратились в звезды. Слезы высохли. Она вспомнила Игоря. Он влюблен в нее до глупости, и это все видят. Бедный, бедный! Смотрит на нее такими глазами, что трудно удержаться от смеха.

Вернувшись к столу, она снова взялась за учебники. «Уроки — прежде всего». Если она получит тройку, то Катя, Женя и особенно Тамара доймут ее своими вопросами, заботами. Придется притворяться, что-то придумывать, лгать, а лгать не хотелось. На душе так чисто, безоблачно.

Около часа она просидела за учебником по физике, но затем мысли опять уплыли в сторону. Несколько минут она смотрела невидящими глазами на схему и формулы, потом решительно поднялась и направилась в кабинет отца.

— Ты занят, папа?

— Входи, Лидуся.

Лида, по привычке, села на ручку кресла, обняла одной рукой отца за шею и прижалась щекой к щеке.

— Папа, ты ответишь мне на один вопрос?

— Разумеется, если сумею.

— В кого я уродилась? В тебя или в маму?

— Что это ты вдруг?.. Ты гибрид, — шутливо сказал он.

Лида обиделась и, отстранившись, посмотрела на него с упреком:

— Неужели тебе никогда не хочется поговорить со мной серьезно?

— Не обижайся, Лидок. Просто мне с тобой хорошо, весело, вот и хочется пошутить.

— Ведь ты же не просто друг, ты еще и папа! А мы с тобой никогда не говорили по душам, откровенно. У меня голова сейчас забита всякими проблемами и не с кем посоветоваться… Вот, например, выбор профессии. Константин Семенович несколько раз намекал, что следует об этом думать. А я до сих пор не знаю, куда мне идти…

— Да, это вопрос, заслуживающий серьезного разговора. Давай поговорим. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что до сих пор не замечал в тебе никаких склонностей. Технику ты не любишь. К научной работе неспособна…

— Почему ты так думаешь?

— Нет последовательности, терпения и целеустремленности. Наука не для тебя.

— А гуманитарные науки?

— Не вижу и к ним никакого тяготения… Если хочешь, мой совет — изучай языки. Хорошее дело для женщины.

— Я как-то не думала об этом…

— Подумай. Это и интересно и нужно. На худой конец, будешь мне помогать… Так, что ли? Видишь, как будто бы и решили такую сложную проблему. Теперь дальше. Вторая проблема.

— В кого я уродилась?

— В мать. Вылитый портрет, и характер ее.

— Расскажи мне про нее… Ты так мало рассказывал.

— Что же ты хочешь знать?

— Все! С самого начала. Как вы познакомились?

Сергей Иванович встал, взъерошил волосы и прошелся по кабинету. Лида знала, что по привычке лектора он любил говорить стоя, и пересела в его кресло.

— Это было трудное время, — начал он. — Только что кончилась гражданская война. После ранения я побывал дома и отправился в Москву. Был я тогда молод, страсти кипели, и ехал я с грандиозными планами — развернуть научную работу в свободной стране. Мечты были большие, а вид у мечтателя весьма неприглядный… Солдатская шинель, сапоги, небритый… Вагон до отказа набит. Кое-как втиснулся. Пробравшись внутрь, заметил свободное место. Меня предупредили, что место занято, но я не обратил на это внимания и сел. Вскоре появилась хозяйка места. В темноте я плохо разглядел ее, да особенно и не интересовался. Не помню, в каких выражениях произошел у нас разговор, но мы поругались.

— Трудно представить, как это ты ругался, — с улыбкой заметила Лида. — Да еще с женщиной!

— Сейчас трудно. Но тогда… Тогда я не совсем еще оправился от раны, мне казалось, что все об этом должны знать и считаться с моим положением… Одним словом, я не уступил место, и ей пришлось стоять довольно долго. Часа через полтора мне стало жаль девушки. Все-таки я поступил по-свински. Я встал и уступил ей место. Но она даже не хотела со мной разговаривать. В это время на верхних нарах устроили перемещение, потеснились и предложили мне забраться туда. Я, конечно, воспользовался таким предложением, влез туда и сразу же уснул. Утром просыпаюсь, и первое, что увидел, — ее. Она спала сидя, положив голову на плечо соседки. Как сейчас помню…

— Она тебе понравилась? — тихо спросила Лида.

— Было в ее чертах, Лидочка, что-то такое, что заставило меня насторожиться. Н-да… Ехать нам пришлось вместе еще сутки. Поезда тогда ходили плохо… Я извинился, представился, и вскоре у нас завязался оживленный разговор. В Москву мы прибыли как старые знакомые. Она ехала в Москву учиться и хотела поступить в какое-нибудь театральное училище. В те годы вся молодежь, особенно девушки, обязательно хотели стать актерами… Спутница рассказала, что знакомых у нее нет, а едет она просто так, в Москву.

— Молодец мамочка!

Шагая по кабинету, Сергей Иванович закурил и присел в кресло, стоявшее в дальнем углу кабинета. Некоторое время он молчал. Верхняя лампочка была выключена, а свет настольной лампы не попадал на него. Лида видела, как в углу, время от времени, вспыхивал огонек папиросы…

— Ну, а что же дальше, папа? — вполголоса спросила она.

— Дальше… Дальше все было ужасно глупо. Этому трудно даже поверить. Я потерял ее в сутолоке вокзала, потерял в первую же минуту, как только вышел на перрон. Искал чуть ли не час и, когда утратил всякую надежду, вспомнил, что знаю только ее имя. Галя! Это все, что мне осталось!..

Лида слушала, затаив дыхание. Отец увлекся. Воспоминания разбудили в нем впечатления тех дней. Тембр голоса приобрел какую-то певучую задушевность, да и сама обстановка способствовала тому, что девушка очень ярко представила все, о чем рассказывал отец.