Рожок зовет Богатыря, стр. 36
25
Всадники, решив, что ребята пошли по тропинке — да и трудно было решить иначе, — пустили лошадей рысью. На склоне тропинка свернула к ручью и пропала в кустах. Но никому из верховых не пришло в голову, что ребята могли потерять ее здесь и уйти в сторону. Да и куда? Слева — густой подлесок, справа — завал. Когда стали переходить через ручей, Андрей Михалыч опустил повод — пускай лошадь сама найдет тропу на другой стороне ручья; человеку, даже опытному, угадать ее в зарослях кустарника трудно. И тут он немного затревожился: угадали ли ее ребята?
Лошадь безошибочно нашла дорогу, она влезла в самую чащу бересклета и орешника. Тропа была здесь. Выбежав на пригорок, тропа уже свободно вилась среди высоких деревьев.
«Если нашли тропу через ручей, то молодцы,— подумал Андрей Михалыч. — Но нашли ли?..»
Проехав минут десять, Иван Васильич окликнул объездчика:
— Андрей Михалыч, а меня что-то сомненья берут: как это они перешли через ручей и ни одной веточки не обломали? Ведь пять человек шли...
— И на песке никаких следов не было, — задумчиво сказал Алеша.
Андрей Михалыч остановил лошадь, внимательно оглянулся кругом:
— Да, никакого следа... Будто сквозь землю провалились.
— Провалились — и то ямка была бы, — нехотя усмехнулся Иван Васильич. — Неужто их леший в завал понес?
— Давайте еще покричим, — предложил Алеша. — Может, путаются тут где-нибудь в кустах, честное слово!
И опять все трое начали кричать. Кричали, пока не охрипли. А когда, ни до кого не докричавшись, всадники взялись за поводья, вдруг откуда-то издали, с высоких сопок, до них долетел неясный человеческий голос:
— Э-гей! ей! ей!
— Эхо? Или кричит кто? — оживился Алеша.
— Должно, гольцы отдают, — сказал Иван Васильич.
Андрей Михалыч сложил около рта ладони трубой и закричал снОва:
— Э-гей!
И снова с гольцов ответили:
— Э-гей! Гей!
И теперь уже было ясно, что откликаются люди. Всадники повернули лошадей и направились по редколесью туда, откуда доносились голоса. Они нетерпеливо вглядывались в даль — не мелькнет ли где голубая Толина рубашка или пестрое платьишко. Но белели пригоршни соцветий на кустах калины, пестрели яркими гвоздиками и колокольчиками солнечные полянки, а людей не было...
— Стой!.. — Алеша вдруг поднял руку. — Там... Э-гей!
— Э-гей! — откликнулся совсем близко басистый голос, и с гольца, прямо под морды лошадям, соскочили двое...
— Э! — удивился Андрей Михалыч. — Борис Данилыч!
— Я, — ответил, блестя улыбкой, Борис Данилыч. — Я и Саша. Мы... А вы кого-нибудь еще звали?
Всадники сошли с лошадей. Поздоровались. Рассказали, что уже третий день блуждают по тайге, ищут ребят... Вроде и на следы нападали, а потом опять сбивались: какие-то сапоги с подковкой путали их...
— Сапоги с подковками? — Борис Данилыч пристально посмотрел в лицо Андрею Михалычу смеющимися глазами. — Сапоги с подковками?
Он, ничего не говоря, прошел, тяжело ступая по мягкой тропинке, несколько шагов. И так же молча показал рукой на отпечатки своих следов. Подковки ясно оттиснулись на земле.
— О-ох! — простонал Андрей Михалыч. — Да что ж я сейчас с вами сделаю!
— Не виноват, не виноват! — Борис Данилыч развел руками. — По делам станции ходил — видите? — Он указал на несколько убитых птичек, завернутых в бересту и привязанных к поясу. — Чучела будем делать. Музей заказал.
— Вот это оказия... — протянул Алеша. — Ну и положение, честное слово!
А Иван Васильич только поскреб за ухом и попросил у Саши прикурить.
— Ну что ж, здесь все ясно, — сказал Борис Данилыч. — Пойдемте к нам в лабаз, отдохнем. А там уж отправимся вместе искать ребят. Вон видите на сопке черный базальт? Партизанскую могилу? Ну так вот, мимо той могилы — тропа к нам.
— Поехали, — сказал Андрей Михалыч. — Саша, садись ко мне. А Борис Данилыч к Алеше сядет — у него лошадь дюжая.
Выехав на поляну, где стоял домик биологов, всадники спешились. Алеша и Саша остались расседлать лошадей, напоить, стреножить и выбрать им пастбище получше, а Борис Данилыч, Андрей Михалыч и Иван Васильич направились к дому.
— То мы у вас в гостях, а то вы у нас! — сказал с улыбкой Борис Данилыч, стараясь разогнать подавленное настроение своих спутников.— Вот и получается по два гостеванья на неделе... Эге! А что ж такое я вижу — окна-то в доме открыты! Неужели это мы их так оставили? Не может быть! Эге, эге! — Борис Данилыч повысил голос. — А из трубы-то, глядите-ка, дым идет! Там уже кто-то без хозяев гостюет!
— Да это наши ребята гостюют, вот помереть на месте! — сказал Иван Васильич, и голубые глаза его просияли. — Как пить дать!
Они неслышно подошли к дому. Из открытых окон доносились голоса.
— Так и есть, — наконец усмехнулся и объездчик, — наши.
Он снял кепку, вытер платком лицо и с облегченьем перевел дух. Живы ребята!
26
Ребята шумно обедали в домике. Как они веселились, как они хвалили немасленую пшенную кашу! Хорошо, хорошо! Будут теперь знать, что такое голод и что такое кусок хлеба!
А теперь за чай взялись. Чай с сахаром — вот-то праздник! Стой!.. Заспорили...
— Антон, ты опять хватаешь раньше всех?! — прикрикнула Светлана. — Когда ты отвыкнешь, а?
— Да я эта... Ну, сам не знаю... Руки у меня...
— Ах, руки у тебя! Вот буду бить тебя по рукам.
— Ну и что же... Вот и бей. А то я... никак... эта...
Это, конечно, Антон Теленкин полез за сахаром. Чудак парень, увалень, сладкоежка... Интересно, что из него может выйти в жизни?
Но все смеются, и никто не сердится на Антона...
Борис Данилыч подошел к объездчику:
— Ну что ж, войдем?
Андрей Михалыч ступил на крыльцо. И в это время он услышал голос своего сына. Что он говорит?
— По-настоящему, Антону совсем не надо бы давать сахару, — сказал Толя, — ни кусочка. А он еще два схватил.
— Это почему же не давать? — спросил Сергей.
Ох, как недружелюбно разговаривает этот мальчишка с Толей! В чем дело?
— А потому! — ответил Толя. — Забыли, как он от нас конфеты прятал? А еще собирается в пионерский отряд вступать! Да за такие дела с пионеров галстуки снимают!
Андрей Михалыч, сдвинув брови, стоял на крыльце и слушал. Что такое говорит Толе тихим голоском Катя Крылатова? Хорошая, крепкая темноглазая девчушка... Но что она говорит?
— Тогда и ты снимай пионерский галстук, — сказала ему Катя. — Ты тоже один ел, когда мы голодали.
Подошли Крылатов и Алеша. Андрей Михалыч движеньем руки остановил их:
— Подождите. Я хочу послушать. Я своего сына узнать хочу. Это не каждому отцу удается.
В комнате наступила тишина. Андрей Михалыч сжал губы, и жесткая морщинка у рта стала еще резче.
— Как? Когда? Ты что еще говоришь-то? — В Толином голосе зазвучало возмущение.
Однако ухо отца уловило в этом возмущенном окрике что-то неуверенное, какую-то опаску. Почему-то представилась собачонка, лающая на человека, которого сама боится. И лает, и отступает, и тут же виляет хвостом, готовая к любому компромиссу.
— А что?.. — в недоумении спросил Антон Теленкин. — А он разве... эта...
— Он один свой хлеб с вареньем съел, — с обидой сказала Светлана, — ни с кем не поделился даже!
— У вас тогда тоже был хлеб. И сало было, — возразил Толя, — и яблоки. Чего же мне с вами делиться? Вы и не просили! Я бы...
— У нас в это время ничего не было, — опять заговорила Катя, — у нас ни крошки во рту не было, а ты один съел большущий шоколад. Я видела. На вот бумажку — возьми. Ты уронил.
На стол с тонким звоном упала бумага с «золотцем». Кто-то начал расправлять ее ладонью на столе.