Ганнибал: Восхождение, стр. 21

– "Один ее аромат способен унести прочь все лагерное зловоние". Могу я спросить – вы пишете стихи, господин инспектор?

– Ты убил мясника?

– Поль Момун сам себя убил. Он погиб из-за своей тупости и грубости.

У инспектора Попиля был богатый опыт и обширные познания в том, что касается ужасного; голос, который он сейчас услышал, был тот самый, которого он ждал: тембр голоса чуть изменился, и было странно, что он исходит из тела тринадцатилетнего подростка.

Попиль никогда раньше не слышал голоса, звучавшего на этой специфической волне, но сразу распознал его, как голос другого. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он испытывал волнение охотника перед охотой, предвкушение схватки с цепким и сильным, противостоящим ему разумом. Он ощутил, как натянулась кожа на голове, как напрягаются руки. Ради этого он и жил.

Какой-то частью своего существа инспектор очень хотел, чтобы мясника убил взломщик. Какой-то частью своего существа он сознавал, как одинока будет леди Мурасаки, как ей необходимо будет чье-то участие и общество, если племянника отправят в колонию для несовершеннолетних преступников.

– Мясник ловил рыбу. У него на ноже остались кровь и чешуя, но рыбы при нем не оказалось. Ваш повар сказал мне, что ты принес к обеду замечательную рыбину. Откуда ты взял эту рыбу?

– Поймал, господин инспектор. Мы на реке, за эллингом, постоянно держим в воде лесу с наживкой. Я вам покажу, если захотите. Господин инспектор, а вы сами выбрали военные преступления?

– Да.

– Потому что потеряли родных на войне?

– Да.

– А можно спросить – как?

– Некоторые погибли в бою. Других отправили на восток.

– Вы поймали тех, кто это сделал?

– Нет.

– Но это были вишисты – люди вроде мясника?

– Да.

– А мы с вами можем честно говорить друг с другом?

– Вполне.

– Вам жаль, что Поль Момун мертв?

На дальней стороне площади, там, куда выходила окаймленная пышными деревьями небольшая улица, появился деревенский парикмахер месье Рубин. Он совершал свой всегдашний ночной обход, прогуливая карликового терьера. После того как месье Рубин целый день разговаривал с клиентами, он не мог остановиться и по вечерам продолжал беседовать с терьером. Он потянул за поводок, оттаскивая собаку с зеленого газона перед почтой.

– Тебе следовало выполнить свой долг на лужайке Фелипе – там тебя никто не видел, – говорил месье Рубин. – А здесь ты можешь подвергнуться штрафу. Но ведь у тебя денег нет. Платить придется мне.

Перед зданием почты на столбе висел почтовый ящик. Терьер натянул поводок, бросившись к столбу, и поднял лапу. Увидев над почтовым ящиком чье-то лицо, месье Рубин сказал:

– Добрый вечер, месье! – А затем обратился к собаке: – Смотри не запачкай господину ноги!

Терьер заскулил, и тут Рубин заметил, что никаких ног на земле с другой стороны почтового ящика нет.

Мопед мчался по мощеной дороге, чуть ли не обгоняя тусклое пятно света от собственного фонаря. Один раз, когда на другой стороне показалась идущая навстречу машина, седок укрылся среди деревьев, росших за обочиной, и вывел мопед на дорогу только тогда, когда габаритные огни машины скрылись из виду.

В темном сарае за замком фонарь мопеда угас, мотор слабо пощелкивал, остывая. Леди Мурасаки сняла широкополую шляпу и одним движением поправила прическу, подняв наверх волосы.

Лучи полицейских фонарей ярко освещали голову Поля Момуна, стоявшую на крышке почтового ящика. Через весь лоб, чуть ниже волос, шла надпись большими печатными буквами "BOSCH" [24]. Вокруг стали собираться запоздалые пьянчужки и ночные рабочие – посмотреть.

Инспектор Попиль подвел Ганнибала поближе и наблюдал за ним в свете, отражавшемся от лица убитого. Никаких изменений в выражении лица мальчика он так и не заметил.

– Движение Сопротивления добралось-таки наконец до Момуна, – сказал парикмахер и принялся объяснять всем и каждому, как он обнаружил голову, тщательно избегая упоминаний о правонарушениях, совершенных терьером.

Некоторые в толпе полагали, что Ганнибалу не следует смотреть на голову убитого. А одна пожилая женщина, ночная сиделка, возвращавшаяся домой с дежурства, сказала об этом вслух.

Попиль отправил его домой в полицейской машине. Ганнибал подъехал к замку, когда занималась розовая заря. Прежде чем войти в дом, он срезал несколько цветов и, держа в руке, расположил их по высоте стеблей. Стихи, которыми их следовало сопроводить, пришли ему в голову, когда он, подравнивая, подрезал стебли. В мастерской он взял кисточку леди Мурасаки – тушь на ней еще не высохла – и написал:

Цаплю в ночи озарил

Свет полноокой луны —

Кто же прекрасней?

Днем Ганнибал спал, и сон его был легок. Ему снилась Мика – Мика в то лето перед войной. Няня вынесла ее ванночку в огород за охотничьим домиком, на солнцепек, чтобы солнце нагрело воду, белые бабочки-капустницы вились вокруг Мики, сидевшей в воде. Перочинным ножиком он срезал для сестренки баклажан, и она прижала к себе этот темно-фиолетовый плод, теплый от солнца.

Когда он проснулся, под дверью лежала записка с приложенным к ней цветком глицинии. В записке говорилось: "Осажденный лягушками выбрал бы цаплю" [25].

26

Чио готовилась к отъезду в Японию и потому стремилась как можно быстрее натаскать Ганнибала в элементарном японском: она надеялась, что тогда он сможет хоть как-то беседовать с леди Мурасаки по-японски, тем самым избавляя ее от скучной необходимости все время говорить по-английски.

Чио нашла в нем весьма способного ученика, особенно в том, что касалось традиции стихотворного общения, сохранившейся со времени эпохи Хэйан [26], и устроила ему постоянную практику обмена стихами, признавшись Ганнибалу, что неспособность к такому общению – главный недостаток ее будущего жениха. Она заставила Ганнибала поклясться, что он всегда будет блюсти интересы леди Мурасаки, заботиться о ней; она заставила его клясться на различных предметах, которые, как ей представлялось, могут быть священными для западных людей.

Она потребовала от него и клятв перед алтарем на чердаке, и кровавой клятвы, для которой обоим нужно было уколоть палец булавкой.

Однако как бы они того ни желали, остановить время они не могли. Когда леди Мурасаки и Ганнибал стали упаковывать вещи для переезда в Париж, Чио готовилась к отъезду в Японию. Серж с Ганнибалом погрузили дорожный сундук Чио в поезд на Лионском вокзале, а леди Мурасаки сидела с девочкой в купе, держа ее руку в своих до самой последней минуты. Посторонний наблюдатель, видя их расставание, решил бы, что они вообще лишены всяких чувств, так спокойно они обменялись прощальным поклоном.

На пути домой леди Мурасаки и Ганнибал остро чувствовали отсутствие Чио. Теперь их осталось только двое.

Парижская квартира, которую отец леди Мурасаки покинул перед войной, казалась очень японской – так тонка была в ней игра теней и лака. Если мебель, с которой постепенно снимались чехлы, и вызывала у леди Мурасаки воспоминания об отце, она никак этого не проявила.

Вместе с Ганнибалом она раздвигала тяжелые шторы, впуская в дом солнце. Ганнибал смотрел в окно, на площадь Вогезов, на это свободное, полное света пространство, на теплый красный кирпич зданий, наслаждаясь видом одной из самых красивых площадей Парижа, пусть даже сад все еще оставался непричесанным после войны.

Это здесь, внизу, на этом поле, король Генрих II [27]бился на поединке в честь Дианы де Пуатье и пал, получив смертельное ранение в глаз, так что даже сам Везалий [28], призванный к его постели, не мог его спасти.