Фатерланд, стр. 64
Отмоется ли он когда-нибудь?
Потом лежал, словно утопленник, раскинув руки по краям ванны, откинув голову и глядя в потолок.
Часть шестая. Воскресенье, 19 апреля
Каким бы ни был исход войны, мы выиграли войну с вами; никто из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать, но даже если кто-нибудь останется в живых, мир ему не поверит. Возможно, будут подозрения, дискуссии, исследования историков, но не будет достоверных фактов, потому что мы вместе с вами уничтожим улики. И даже если останутся какие-то доказательства и некоторые из вас останутся в живых, люди скажут, что описываемые вами факты слишком чудовищны, чтобы им верить; они скажут, что это чрезмерные преувеличения союзной пропаганды, и поверят нам, тем, кто будет все отрицать, а не вам. Именно мы будем диктовать историю лагерей.
1
В июле 1953 года, когда Ксавьеру Маршу едва исполнилось тридцать и его работа пока ещё сводилась к вылавливанию шлюх и сутенеров вокруг гамбургских причалов, они с Кларой ездили в отпуск. Начали с Фрайбурга у подножия Шварцвальда, направились на юг к Рейну, потом на своем потрепанном «КДФ-вагене» повернули на восток к Боденскому озеру, и там в одной из прибрежных гостиниц в дождливый день, когда через все небо раскинулась радуга, они зачали Пили.
Он все ещё помнил это место: кованая балконная решетка, за ней долина Рейна, по водным просторам лениво движутся баржи; каменные стены старого городка, прохлада церкви; желтая, как подсолнух, длинная юбка Клары.
Он помнил кое-что еще: в километре вниз по реке, соединяя Германию со Швейцарией, поблескивает стальной мост.
Забудь о том, чтобы попробовать бежать через главные воздушные и морские порты: их охраняют не хуже рейхсканцелярии. Забудь о том, чтобы пересечь границу во Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Венгрию, Югославию, Италию, – это все равно что, перебравшись через стену одной тюрьмы, попасть в прогулочный двор другой. Забудь о пересылке документов из рейха по почте: слишком много отправлений по заведенному порядку вскрывается почтовой службой. Забудь о передаче материалов другим берлинским корреспондентам: перед ними встанут те же препятствия, и ко всему прочему, по словам Шарли, они так же надежны, как гремучие змеи.
Больше всего надежд сулила швейцарская граница, мост манил к себе.
Теперь надо спрятать. Спрятать все.
Он встал на колени и расстелил на потертом ковре лист коричневой бумаги. Сложил документы аккуратной стопкой, выровняв края. Достал из бумажника фотографию семьи Вайссов. Взглянул на неё ещё раз и приобщил к бумагам. Туго завернул весь комплект, многократно обернул клейкой лентой, пока сверток не стал плотным, как деревянный брусок. Твердый на ощупь, не бросающийся в глаза, прямоугольный, сантиметров десять толщиной.
Он облегченно вздохнул. Так-то лучше.
Обернул ещё одним слоем бумаги, на этот раз подарочной. Золотые витиеватые буквы «УСПЕХА И СЧАСТЬЯ!» извивались среди разноцветных шариков и пробок от шампанского позади улыбающихся невесты и жениха.
По автобану Берлин – Нюрнберг – пятьсот километров. По автобану Нюрнберг – Штутгарт – сто пятьдесят. От Штутгарта дорога вилась по долинам и лесам Вюртемберга до Вальдсхута на Рейне – ещё сто пятьдесят. Всего восемьсот километров.
– Сколько это в милях?
– Пятьсот. Как думаешь, справишься?
– Конечно. Двенадцать, часов, может, и меньше. – Шарли сидела на краешке кровати, наклонившись вперед, вся внимание. На ней было два полотенца – одно обернуто вокруг тела, другое – тюрбаном вокруг головы.
– Нет нужды спешить – у тебя сутки. Когда отъедешь достаточно далеко от Берлина, позвони в отель «Бельвю» в Вальдсхуте и закажи номер – теперь не сезон, сложностей не будет.
– Отель «Бельвю», Вальдсхут, – повторила она, запоминая. – А ты?
– Я буду ехать следом, отставая часа на два. Рассчитываю присоединиться к тебе в отеле около полуночи.
Марш видел, что она ему не верит.
– Если не боишься, – поспешно добавил он, – то, думаю, бумаги должны быть у тебя, а также вот это… – Он достал из кармана второй похищенный паспорт. Пауль Хан, штурмбаннфюрер СС, родился в Кельне 16 августа 1925 года. На три года моложе Марша. Он и на фотографии выглядел моложе.
– А почему ты не оставляешь его при себе? – спросила она.
– Если меня арестуют и обыщут, найдут паспорт. Узнают, под каким именем едешь ты. Пауля Хана нетрудно связать с Магдой Фосс.
– Ты, по-моему, вообще не намерен ехать.
– Нет, очень хочу.
– Считаешь, что с тобою кончено.
– Неправда. Но у меня меньше шансов, чем у тебя, проскочить восемьсот километров так, чтобы мою машину не остановили. Ты должна это понять. Поэтому и едем врозь.
Шарли недоверчиво покачала головой. Он сел рядом, погладил по щекам, повернул лицом к себе и посмотрел в глаза.
– Послушай. Ты должна ждать меня – слушай же! – ждать меня в отеле до половины девятого утра. Если я не приеду, ты пересечешь границу без меня. Дольше не жди – опасно.
– Почему до половины девятого?
– Постарайся попасть на пропускной пункт как можно ближе к девяти часам. – Ксавьер целовал девушку в мокрые щеки, продолжая объяснять: – В девять часов «любимый отец немецкого народа» выезжает из рейхсканцелярии, направляясь в Большой зал. Он уже много месяцев не появлялся на публике – это подстегивает возбуждение. Можно быть уверенным, что у пограничников на посту будет радио и они будут слушать Берлин. Лучшего момента не придумаешь. Они просто махнут рукой, давая знак проезжать.
Шарли встала и размотала тюрбан. В слабом свете чердачного помещения её волосы светились белым светом.
Она сбросила с себя второе полотенце.
Бледная кожа, белые волосы, темные глаза. Привидение. Ему требовалось убедиться, что она настоящая, что они оба живые; Марш протянул руку и дотронулся до нее.
Они лежали обнявшись на маленькой деревянной кровати, и Шарли шептала ему о будущем. Завтра под вечер их самолет приземлится в нью-йоркском аэропорту Айдлуайлд. Они направятся сразу в «Нью-Йорк таймс». У неё там знакомый редактор. Первым делом нужно снять копию – дюжину копий, – а потом как можно быстрее опубликовать. «Таймс» – самая подходящая для этого газета.
– А что, если они не станут печатать?
Мысль о том, что можно печатать что хочешь, не укладывалась у Марша в голове.
– Станут. Господи, да если они не опубликуют все это, я встану на Пятой авеню, как те чокнутые, которые не могут издать свои романы и раздают копии прохожим. Но не бойся – ещё как напечатают, и мы перевернем историю.
– Но поверит ли кто-нибудь?.. – Такое сомнение росло в нем с момента, когда они вытряхнули содержимое чемоданчика. – Разве этому можно поверить?
– Поверят, – сказала девушка убежденно, – потому что у нас на руках факты, а факты меняют дело. Без них ничего нет – пустота. Но предъяви факты – приведи имена, даты, приказы, цифры, время, адреса, карты, расписания, фотографии, диаграммы, описания – и сразу пустота приобретет объем, станет поддаваться измерению, превратится в нечто убедительное. Конечно, даже очевидную вещь можно отрицать, опровергать или просто игнорировать. Но любая из этих реакций сама по себе есть реакция, ответ на что-то реально существующее.
Некоторые не поверят – они не поверят, сколько бы улик им ни предъявляли. Но, думаю, у нас здесь достаточно всего, чтобы сразу же остановить Кеннеди. Не будет встречи в верхах. Не будет переизбрания. Не будет разрядки. А через пять лет или пятьдесят это общество развалится. Нельзя созидать, если фундаментом служит массовая могила. Люди все же лучше, чем кажутся, они должны быть лучше – я верю в это, а ты?