Фатерланд, стр. 2
– Еще один снимок вот отсюда, – указал Марш. – И отсюда.
Шпидель снова выругался, вытаскивая из грязи промокший ботинок. Дважды сверкнула вспышка.
Марш наклонился и взял тело под мышки. Оно было жестким, словно резина на холоде, и скользким.
– Ну-ка помогите.
Полицейские с обеих сторон ухватили труп за руки, пыхтя приподняли его и поволокли по грязному берегу на пропитанную водой траву. Разгибаясь, Марш поймал взгляд Йоста.
На старике были спустившиеся до колен голубые плавки. В ледяной воде половые органы съежились – в черных волосах белели крошечные яички.
Левая ступня – до низа икры – отсутствовала.
Так и должно быть, подумал Марш. День будет непростым. Начинаются интересные события.
– Герр доктор, будьте любезны, ваше мнение.
Не скрывая раздражения, Эйслер грациозно шагнул вперед, снимая на ходу перчатку. Не отпуская зонта, тяжело наклонился и ощупал пальцами культю.
– Гребной винт? – спросил Марш. Ему встречались тела, вытащенные из водоемов с оживленным движением – озера Тегелер и реки Шпре в Берлине, из Альстера в Гамбурге, – которые выглядели так, будто над ними поработали мясники.
– Нет, – Эйслер отнял руку, – давнишняя ампутация. Правда, довольно умелая. – Он с силой нажал кулаком на грудь мертвеца. Изо рта и пузырями из ноздрей хлынула грязная вода. – Трупное окоченение, довольно длительное. Смерть наступила двенадцать часов назад. Возможно, позднее.
Он снова надел перчатку.
Сквозь деревья позади них послышался шум дизеля.
– Санитарная машина, – сказал Ратка. – Не слишком-то торопятся.
Марш подозвал Шпиделя.
– Сделайте ещё снимок.
Следователь закурил, глядя на труп. Затем присел на корточки и долго глядел в открытый глаз покойника. Он оставался в таком положении довольно долго. Еще раз сверкнула вспышка фотоаппарата. Лебедь, взмахнув крыльями, приподнялся из воды и повернул к середине озера в поисках пищи.
2
Штаб-квартира крипо расположена на другом конце Берлина, в двадцати пяти минутах езды от Хафеля. Маршу требовались показания Йоста, и он предложил подбросить его до казармы, чтобы тот переоделся, но Йост отказался, ему хотелось поскорее с этим покончить. Поэтому, как только тело погрузили в «санитарку» и отправили в морг, они в маленьком четырехдверном «фольксвагене» Марша принялись кружить по забитым машинами улицам города.
Наступило мрачное утро, какие бывают в Берлине, когда широко известный «берлинский воздух» не столько бодрил, сколько был просто пропитан влагой, которая тысячами морозных иголок колола лицо и руки. На Потсдамском шоссе редкие прохожие жались к стенам домов, спасаясь от струй воды из-под колес проходивших мимо машин. Сквозь испещренные дождем стекла они представлялись Маршу слепцами, нащупывающими дорогу.
Во всем этом не было ничего из ряда вон выходящего. Но именно это позднее поразит его больше всего. Все равно что попасть в тяжелую аварию – до неё ничего необычного, потом сам несчастный случай и только после – навсегда изменившийся мир. Ибо то, что из Хафеля выловили тело, было вполне будничным явлением. Такое случалось по крайней мере дважды в месяц – бродяги и разорившиеся бизнесмены, неосторожные ребятишки и безнадежно влюбленные подростки. Несчастные случаи, самоубийства и убийства; отчаяние, глупость, горе.
Телефон зазвонил в квартире Марша на Ансбахерштрассе в четверть седьмого. Звонок его не разбудил. Он лежал в полумраке с открытыми глазами, прислушиваясь к дождю. Последние месяцы он плохо спал.
– Марш? Нам сообщили, что в Хафеле нашли тело. – Это звонил ночной дежурный крипо Краузе. – Съезди взгляни.
Марш ответил, что его это дело не интересует.
– Интересно это тебе или нет, вопрос другой.
– Мне не интересно, – повторил Марш, – потому что сегодня не мой день. Я дежурил на прошлой и позапрошлой неделе. – И за неделю до того, мог бы он добавить. – Сегодня у меня выходной. Посмотри ещё раз в свой список.
На другом конце замолчали, потом Краузе снова взял трубку и неохотно извинился.
– Твое счастье, Марш. Я смотрел график на прошлую неделю. Можешь снова спать. Или… – хихикнул он, – или продолжать свое занятие.
Порыв ветра хлестнул дождем по окну и застучал о раму.
При обнаружении мертвого тела следовали принятому порядку: на место были обязаны немедленно выехать патологоанатом, полицейский фотограф и следователь. Следователи выезжали в порядке очередности, установленной в штаб-квартире крипо на Вердершермаркт.
– А кто дежурит сегодня, ради интереса?
– Макс Йегер.
Йегер. Марш сидел с ним в одном кабинете. Он взглянул на будильник и представил маленький домик в Панкове, где жил Макс с женой и четырьмя дочерьми: по будням он их видел только за завтраком. А Марш разведен и живет один. Он освободил вторую половину дня, чтобы побыть с сыном. Но пока предстояли долгие утренние часы, пустое время. Он подумал, что неплохо для разнообразия чем-нибудь заняться.
– Ладно, не трогай его, – сказал он. – Я все равно не сплю. Беру.
Это было почти два часа назад. Марш взглянул в зеркальце на своего пассажира. С тех пор как они покинули Хафель, Йост не произнес ни слова. Он напряженно сидел на заднем сиденье, глядя на проплывающие мимо серые здания.
У Бранденбургских ворот полицейский на мотоцикле флажком дал ему знак остановиться.
На Паризерплатц под старый партийный марш, топая по лужам, кружили оркестранты СА в промокшей коричневой форме. Сквозь закрытые окна «фольксвагена» доносились приглушенные звуки барабанов и труб. У Академии искусств, съежившись под дождем, собралось несколько десятков зевак.
В это время года, проезжая по Берлину, нельзя было не встретить подобных репетиций. Через шесть дней наступит день рождения Адольфа Гитлера – День Фюрера, национальный праздник, – и все оркестры рейха выйдут на парад. Стеклоочистители отмеряли время, словно метрономы.
– Вот самое убедительное свидетельство того, – пробормотал следователь, глядя на толпу, – что при звуках марша немцы теряют голову.
Он повернулся к Йосту. Тот ответил слабой улыбкой.
Мелодия завершилась бряцанием тарелок. Раздались жидкие аплодисменты. Капельмейстер повернулся к публике и поклонился. А за его спиной музыканты кто шагом, кто бегом поспешили к автобусу. Полицейский на мотоцикле подождал, пока не очистится площадь, потом дал короткий свисток. Махнув одетой в белую перчатку рукой, он пропустил их через Бранденбургские ворота.
Впереди открывалась Унтер-ден-Линден. Она утратила свои липы в тридцать шестом – результат официального вандализма в канун берлинских Олимпийских игр. На месте срубленных деревьев гауляйтер города Йозеф Геббельс воздвиг по обе стороны улицы десятиметровые каменные колонны, на каждой из которых, распахнув крылья, взгромоздился партийный орел. Сейчас с их клювов и кончиков крыльев капала вода.
Марш притормозил у светофора на перекрестке у Фридрихштрассе и свернул направо. Две минуты спустя они были на стоянке напротив здания крипо на Вердершермаркт.
Это было уродливое строение – шестиэтажное, массивное, закопченное чудовище времен Вильгельма, стоявшее на южной стороне площади. Последние десять лет Марш бывал здесь практически семь дней в неделю. Как часто жаловалась бывшая жена, он знал это место лучше собственного дома. Внутри здания, сразу же за скрипучей вращающейся дверью и часовыми-эсэсовцами, висела доска, оповещавшая, насколько тревожна ситуация с терроризмом. Четыре цвета по возрастающей обозначали степень опасности: зеленый, синий, черный и красный. Сегодня, как всегда, вывешен красный.
Двое часовых в стеклянной кабине при входе в вестибюль тщательно проверили документы. Марш предъявил удостоверение и расписался за Йоста.
В крипо было оживленнее обычного. В неделю, предшествующую Дню Фюрера, нагрузка на полицию увеличивалась втрое. По мраморному полу стучали каблучками секретарши с коробками личных дел. В воздухе стоял густой запах сырой одежды и мастики для пола. Группки служащих орпо в зеленом и крипо в черном перешептывались о свежих преступлениях. Над их головами с противоположных сторон вестибюля смотрели друг на друга пустыми глазницами бюсты фюрера и руководителя службы безопасности рейха Рейнхарда Гейдриха.