Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать, стр. 11
Превращениe третье
Сорокадневная война
Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.
Однако к вечеру ничего не уродили — ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.
На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнёсся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбёжке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвёл позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.
Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжёлым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чём дело.
Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал,
братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как чёрное ежевичное желе.
Шухлика одолевали сомнения. Ему ещё не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.
— Ну что, испугался?! — оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. — Сдаёшься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживём вместе!
Конечно, Шухлик не мог такого допустить — привести в Багишамал чудовищную образину.
Он заржал не своим голосом и бросился на Танба-ла, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.
— Могу тебя спасти, — подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. — И будем неразлучны!
"Нет уж, — думал Шухлик. — Лучше погибнуть! Всё равно рядом с таким уродом — это не жизнь, а сплошное мучение".
Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.
Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая верёвка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал верёвку за хвост.
— Выдержит ли? — волновался сурок.
— Верёвка-то крепкая! — отвечали еноты. — Не беспокойся!
— Меня тревожит хвост! — нервничал дядюшка.
— Да тащите уже! — воскликнул Шухлик, отплёвываясь песком, подступившим к морде. — Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!
Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.
Оставалось признать, что первая схватка проиграна.
Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалёку — потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где всё заранее известно.
— До завтра, родной! — помахал он пухлой ручкой. — На прежнем месте! А если не придёшь, сам пожалую в гости!
По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:
— Чего ты с ним связался? — спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. — Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нём!
Ослику не хотелось ни с кем разговаривать — настолько он был огорчён, унижен и подавлен. Пришёл к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.
"Не утопиться ли? — мелькнула мысль. — Да вряд ли получится — выдра Ошна спасёт!"
В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.
— Би-би! — приветственно погудел он. — Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.
— Анал-манал! — сокрушённо воскликнул дайди. — Опять двадцать пять — за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала — раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!
— Какой дедушка? — удивился Шухлик. — Я не слышал ни о каком дедушке.
— Сейчас не о нём речь, а о характере, — сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. — Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:
— Похоже, что вообще…
Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжёлой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.
Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.
— Значит, придётся выковать. Крепкий и надёжный. Нержавеющий, — вздохнул он.
И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживётся ли такой твёрдый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.
— Характер, любезный садовник, — это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.
Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.
— Настоящий твёрдый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, — продолжал рассуждать дайди. — Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.
Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.
— С таким характером беспокойно, зато весело, — говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. — Само слово «характер» пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало «чеканщика».
Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьёт молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.
Он достал щипцами из очага раскалённый уголёк и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что всё окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.
Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймёшь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.
Такого могучего дерева он никогда не видел. Ещё вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины — ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.
Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг оттого, что и он, рыжий ослик, — маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.
То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.
"Нынешнее поражение — сущий пустяк! — размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. — Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять".
Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:
— Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, — родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.
На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень ещё дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.