Рыцари креста, стр. 40

— Нам нужно как можно быстрее запастись провиантом. — Я прислонился к стене караулки, приятно холодившей мне спину. — С приходом Кербоги пути снабжения будут перекрыты.

— Ты прав. — Сигурд вышел на залитую солнцем стену. — Берик, Свейн! Возьмите с собой дюжину воинов и отправляйтесь в город за провиантом. Овцы, козы, корм для лошадей — то же, что и обычно.

Он замолчал. Через дверной проем я видел, что он смотрит на вершину башни.

— Хорошо бы повесить там наше знамя, чтобы и франки знали, кто удерживает эти стены.

— Они могут понять тебя неправильно.

Я тоже вышел на широкую дорожку, соединяющую наши башни. Окинув взглядом город, я вновь увидел парящие над ним три пика горы Сильиий. Самое подходящее место для красного стяга было на вершине центрального пика, между двумя засохшими соснами.

— Вряд ли Боэмунд допустит, чтобы над Антиохией развевались какие-то другие флаги, кроме его собственного, — сказал я.

— Плевать на Боэмунда! Когда сюда придет император Алексей, над городом будет реять византийский орел, а не мерзкая норманнская змея!

— Он не поблагодарит тебя за напоминание об этом.

— В таком случае мне придется поучить его манерам при помощи топора.

— Хотелось бы мне посмотреть на это! Но вешать над башней наш стяг по меньшей мере глупо. Зачем лишний раз дразнить франков?

— Почему бы вам не повесить знамя с крестом? Я обернулся и увидел вышедшую из башни Анну.

Она занималась тем, что переносила в караульное помещение свои снадобья. Рукава ее туники были закатаны, а непокрытые волосы подвязаны ленточкой. Оставалось надеяться, что ее не успел заприметить ни один франк.

— Не стоит.

От одной этой мысли меня бросило в дрожь. Если честно, насилие, творившееся в Антиохии, мало чем отличалось от той жестокости, какую обычно позволяют себе победители, будь они франками, турками, сарацинами или даже византийцами. Когда император, которому я и поныне служил верой и правдой, захватил Константинополь, я трое суток охранял свой дом и семью от его воинов. Но франки отстаивали здесь не интересы короля или господина. Они претендовали на то, что воюют во имя Бога, и это меняло дело.

— Почему не стоит? Это ведь символ Христа, а не армии, и он не имеет никакого отношения к их беззакониям. — Она указала на крест, висевший на цепочке у меня на шее. — Ты же не снимаешь с себя креста, верно?

Я не ответил.

— Судить франков за то, что они творили во имя Господа, будет сам Бог. Не тебе судить о Его промысле.

— Скрывая свое знамя, мы все равно что предаем его, — настаивал на своем Сигурд.

Я поднял руки в примирительном жесте.

— Мы поднимем над башней знамя с крестом.

— Таких знамен у нас нет, — возразил Сигурд.

— Его сошьет Анна.

Анна сверкнула на меня глазами.

— Я привыкла зашивать раны, а не шить флаги.

— Представь, как будет выглядеть знамя, сшитое Сигурдом!

Напряжение спало, однако между нами осталась какая-то неловкость. В последнее время мы спорили по малейшему поводу, и это меня расстраивало. Анна все-таки согласилась сшить знамя и отправилась на поиски ткани, Сигурд вернулся к своей работе. За узкой улочкой, отделявшей стену от городских кварталов, виднелись красные черепичные крыши домов, стоявших по периметру просторного квадратного двора. В центре двора рос большой платан, его раскидистые ветви скрывали от нашего взора следы недавних бесчинств.

— С этой крыши враги легко переберутся на стену. Перекинул лестницу — и готово! — заметил Сигурд.

— Если враги дойдут до этой крыши, нам в любом случае не поздоровится, — откликнулся я, притворившись, что пошутил, однако ни один из нас не улыбнулся. — Кстати, в том дворике можно устроить хорошее стойло.

— Даже слишком хорошее.

Болезни и сражения сократили число наших лошадок до тринадцати, и я опасался, что это несчастливое число скоро станет еще более несчастливым.

— Будем надеяться, что Берик и Свейн вернутся с фуражом и с провизией для людей.

Свет стал помягче. Солнце уже клонилось к горизонту, заливая стену золотистыми лучами. Наверное, мне следовало бы счесть это благолепие знаком Божьего благоволения или венцом, коим Господь желал увенчать победителя, но оно вызывало у меня совсем другие чувства. Явление подобной красы в такой страшный день представлялось мне святотатством. Я нисколько не радовался солнечному сиянию, мне хотелось, чтобы светило поскорее скрылось за горизонтом и на землю опустилась ночь.

Одна осада вот-вот должна была смениться другой. Хотелось бы мне знать, предвещает ли это золотое светило нашу победу или прощается с нами перед тем, как мы рухнем в кромешную тьму?

Варяги вернулись поздно — в синяках и с пустыми руками. Осада, которая с внешней стороны стен представлялась столь бесплодной, была куда более тяжелой, чем мы полагали: город стоял на пороге голодной смерти. Берик сообщил, что им пришлось до самой ночи драться с франками за то немногое, что еще можно было обнаружить среди городских развалин. Подобное начало не сулило ничего хорошего.

Коль скоро нам суждено было оказаться запертыми в Антиохии, следовало найти хоть какое-то взаимопонимание. На следующее утро мы с Сигурдом спустились со стены и отправились на поиски военачальников, чтобы прийти к соглашению относительно общей обороны и снабжения провиантом. Я не видел ни одного из правителей с того самого времени, как Боэмунду удалось войти в город. Хотя перспектива встречи с виновниками разорения меня особенно не прельщала, я понимал, что мы не можем игнорировать друг друга. Подобно галерным рабам, мы были скованы вместе судьбой, и гибель одного тут же обернулась бы гибелью других.

Встречаться с Боэмундом мне, конечно же, не хотелось. Я решил разыскать Адемара.

Я входил в Антиохию не без опаски, однако новый день принес в город новую жизнь. Мир изменился, и, хотя погром оставил свои следы на каждой улице и каждом доме, появилось ощущение, что покой и порядок начали возвращаться. С заходом солнца улеглась и ярость франков, наутро они вновь стали смиренными. Городские улицы охранялись вооруженными рыцарями. Паломники и крестьяне собирали по улицам мертвых и грузили на ручные тележки. Они спешили похоронить их на полях прежде, чем трупы начнут разлагаться. Царившее накануне безумие улеглось, напряжение, копившееся в течение семи месяцев, разрядилось, и на лицах франков появилось мрачное или даже горестное выражение, словно они и сами не могли поверить в реальность овладевшей ими накануне ярости. На безлюдных улицах установилась скорбная тишина.

Краткие вопросы и имя Адемара в конце концов привели нас к огромному собору апостола Петра, который в течение какого-то времени был епископом Антиохийским. Это потрясающее сооружение поражало мощными колоннами и огромным серебряным куполом над центральной частью. Нечестивые турки осквернили его, воздвигнув рядом с куполом минарет и сбив со стен всю христианскую символику, которая не соответствовала их учению. Впрочем, внутри храма уже работали каменщики и подмастерья, пытаясь восстановить христианскую святыню.

Оставив Сигурда на площади перед собором, я перекрестился, открыл бронзовую дверь и вошел под высокие своды. Стараясь не обращать внимания на стук молотков и скрежет зубил, я помолился апостолу Петру. Повсюду виднелась пыль, она приглушала звук шагов и кружила в столбах проникавшего через окна солнечного света. Турки уничтожили все, что так или иначе было связано с христианством: они сняли иконы, разбили статуи и закрасили стенную роспись любимой исмаилитами хитроумной вязью. От иконостаса не осталось и следа, и поэтому я видел алтарную часть храма, где мастера, стоя на лестницах, сбивали штукатурку с украшенных резьбой стен святилища. Следя за тем, чтобы мне на голову не рухнул отбитый кусок, я направился к ним.

— Епископ Адемар здесь? — крикнул я работникам и тут же ощутил во рту вкус пыли.

— Недавно ушел.