Д'Артаньян в Бастилии, стр. 87

— Ну да! Бастилию. Не пойму, почему вас это так волнует. Черт возьми! Последний возглас свидетельствовал, что волнение передалось также и Портосу. — Черт меня побери со всеми моими кишками. Сейчас я вижу башни… Ту самую… Теперь другую, на них несколько человек… Нечетко…

— Это можно отрегулировать. Настройте-ка ее, — подсказал Арамис, подхвативший мысль Атоса на лету. Но Портос уже и сам догадался, как получить сфокусированное изображение.

— Портос, — стараясь говорить спокойно, произнес Атос. — Заключенных Бастилии выводят на прогулку в середине дня… Заключенные, содержащиеся в самих башнях, могут прогуливаться на них же… Кто знает, быть может…

— Вот! — заорал Портос. — Вижу! Вижу его!! Ха-ха!

Д'Артаньян, мы тут! Мы тебя видим! Сто чертей и одна ведьма! Ура-аа!!

— Силы небесные! — вскрикнул Арамис. — Пустите меня, Портос.

— Тысяча чертей!! Вот он — д'Артаньян!

— Бог и все его ангелы!!

— Д'Артаньян! Гасконская голова!! Мы здесь, тысяча чертей и одна ведьма!

Звонарь в ужасе выпустил веревку из рук, и слушая взрыв этих «мушкетерских» восклицаний и бессвязных ликующих возгласов, часто крестился.

— А еще ученые люди! Ох! Последние времена настают… Cessat doctorum doctrina, discipulorum desciplina, [24] — проговорил он.

Глава пятьдесят шестая

Что видно с башни, или о пользе прогулок на свежем воздухе

Д'Артаньян продолжал свои ежедневные прогулки на верхушке башни, исходя из той нехитрой житейской премудрости, что следует пользоваться любой возможностью разнообразить рутину тюремной жизни. Кроме того, моцион полезен для здоровья!

Лишенный контактов со своим прежним тюремщиком, месье Буало, Д'Артаньян мог единолично расправляться со своими обедами, а также завтраками и ужинами, но зато он не мог теперь даже изредка получать и передавать послания.

Теперешний страж его, строго предупрежденный тюремным начальством о необходимости быть бдительным вдвойне, так как арестант чуть было не совершил побег, одним своим видом отбивал всяческую охоту вступать с ним в контакт.

Зато наш гасконец был целиком предоставлен самому себе и мог размышлять о различных метафизических вопросах сутки напролет. «Только бы не сделаться философом, — говорил Д'Артаньян себе безмолвными и бессонными ночами. — В этом случае меня непременно отправят в отставку — кому нужен философствующий лейтенант мушкетеров!

И мне придется умереть с голоду — обычная участь большинства философов, насколько мне известно. В то время как сегодня на обед я ел пулярок в белом вине. Надо думать, господин дю Трамбле, чувствуя свою несомненную вину передо мной, не слишком экономит на моем содержании. Он позволяет себе удерживать не более трех ливров из тех пятнадцати, что господин суперинтендант финансов отпускает ежедневно на нужды господина д'Артаньяна. Зато у других бедняг он уж наверняка крадет все пять».

Д'Артаньян поздравлял себя с этим утешительным соображением и принимался «философствовать» дальше. «Однако, — думал он. — Призрак голодной смерти предстанет передо мной лишь в том случае, если мне удастся выбраться отсюда. О, мои бедные друзья! Что сталось с вами, живы ли вы сейчас?! Не обошлась ли вам самим попытка освободить меня слишком дорого?»

Такие мысли нагоняли на него меланхолию, а этого как раз не следует допускать ни под каким видом, особенно если вы находитесь в Бастилии. Чтобы развеять меланхолию, Д'Артаньян при любой возможности поднимался на крышу башни, где и разгуливал, созерцая Париж с высоты в сто пятьдесят футов и вспоминая легенду об Икаре.

Обитатели Бертодьеры не слишком охотно поднимались наверх и нечасто пользовались предоставляемой им тюремным начальством возможностью поразмять кости. Их было пятеро или шестеро — Д'Артаньян точно не знал. Впрочем, он быстро убедился, что новое общество ему не по душе и в нем нет другого Ла Порта. Двое арестантов были слишком стары и с наступлением непогоды даже носа наверх не высовывали. Один из заключенных вскоре исчез — то ли был выпущен на свободу, то ли заболел или умер. Двое-трое других не привлекли внимания д'Артаньяна, оказавшегося в полном одиночестве.

Разгуливая под моросящим дождем, загнавшим под крышу и тюремщика, Д'Артаньян в сотый раз спрашивал себя, неужели кардинал решил таким способом свести с ним счеты. Неужели он совсем не нужен королю, а вернее, господину де Тревилю, который всегда относился к нему очень тепло и должен был, по мнению д'Артаньяна, отыскать способ повлиять на короля. Наконец, оставалась еще королева!

Но тут же гасконец вспоминал о Ла Порте, который был самым верным слугой Анны Австрийской. «Плохи твои дела, Д'Артаньян, друг мой, — говорил он себе. — Если бы кардинал всего лишь хотел проучить тебя за строптивость, ты уже давно вышел бы из этой проклятой крепости, которую превратили в тюрьму. Если бы король помнил твое имя, ты уже давно бы снова дежурил у него в приемной! Если бы господин де Тревиль, черт возьми, нуждался во мне или, быть может, не умер, как это ни печально, ты бы уже давно оказался на свободе!»

День проходил за днем, но все оставалось по-прежнему.

Как-то раз у него в камере появился г-н дю Трамбле с усиленной охраной.

— Вы решили предпринять очередной обход, господин дю Трамбле? осведомился Д'Артаньян, увидев перед собой коменданта тюрьмы.

— Не совсем так, господин Д'Артаньян, не совсем так.

Я посещаю лишь тех, кто заслуживает особого внимания.

— Значит, я удостоен такой чести?

— Как видите.

— Похоже, этот комплимент с двойным дном, — проворчал Д'Артаньян. — В устах тюремщика он звучит зловеще. Надеюсь, есть и другие заключенные, которых вы осчастливите своим посещением?

— Разумеется.

— Кто же эти избранники? Если, конечно, это не секрет.

— Для вас — нет, милейший господин Д'Артаньян. Это господин Ла Порт, госпожа де Гравель…

— Боже милосердный! Неужели пересажали всех мужчин, что принялись за дам?!

-..а кроме того, господин Бассомпьер, — закончил дю Трамбле, сделав вид, что не замечает язвительных слов д'Артаньяна.

— Да-да! Как я мог забыть про маршала Бассомпьера!

Ну и что же говорит Бассомпьер?

— Он дал обет не бриться, пока не выйдет на свободу.

— Бедняга Бассомпьер! Ну и длинная борода отрастет у него!

— Вы полагаете? Xa-xa! Я тоже так думаю!

— Однако, любезный господин дю Трамбле, я полагаю, что из Бастилии вы выйдете вместе с нашим маршалом.

Ведь после смерти кардинала его освободят, а вас уволят.

— И вы туда же! — в сердцах проговорил дю Трамбле и быстро ретировался. — Стерегите этого господина с особенным вниманием, распорядился он, сводя, таким образом, счеты с задиристым гасконцем.

Подобные развлечения выпадали на долю д'Артаньяна нечасто. Поэтому он развлекался или, точнее, отвлекался от невеселых мыслей и созерцания серых тюремных стен лишь во время традиционной прогулки. Так тянулось время.

Но однажды ему было отказано в ежедневной полуденной прогулке. Гасконца не пустили наверх.

— Что за чертовщина?! Почему мне нельзя подняться на крышу башни?! возмутился д'Артаньян. — Я пожалуюсь коменданту!

— Жалуйтесь хоть Папе Римскому, — отвечал хмурый страж. — Господин комендант сам же и распорядился не выпускать сегодня арестантов на верхушку башни.

— Любезный, но ведь во всем должна быть хоть какая-то логика! Отчего же то, что было вполне возможным и доступным вчера, возбраняется сегодня?!

— Сегодня в Бастилии сам господин интендант фортификаций с инспекцией. Вы можете погулять в тюремном дворе, а на башню никого выпускать не велено.

— Черт бы побрал вашего господина интенданта со всеми его фортификациями, — искренне пожелал д'Артаньян и бросился на жесткое тюремное ложе. Ему вовсе не улыбалось повстречаться с мэтром Бонасье во время прогулки по тюремному двору.

Глава пятьдесят седьмая

Голубиная почта

Мушкетера информировали верно. Первую тюрьму Франции посетил г-н интендант фортификаций Пьер Пети, уже известный читателю по ученому кружку отца Мерсенна. Однако, если в монастыре миноритов г-н Пети предавался любимому занятию и коротал часы досуга в кругу единомышленников, то теперь, напротив, он находился при исполнении служебного долга. Он явился с целой свитой, состоящей из главного тюремного архитектора, нескольких инженеров и их помощников и г-на начальника артиллерии. Последний тотчас же отправился в крытую галерею, соединявшую крепостные башни между собой и обильно уставленную пушками, чьи черные жерла так мрачно глядели на особняки, окружавшие Королевскую площадь. Именно этим пушкам суждено было отправлять свои ядра в королевские войска по приказу фрондирующей дочери Гастона Орлеанского — м-ль де Монпансье. Сейчас же эти орудия, сделавшиеся предметом инспекции г-на начальника артиллерии, неподвижно замерли у орудийных бойниц, храня безмолвие, но готовые изрыгнуть дым и пламя, вкупе со смертельным снарядом, при первой же необходимости.