Д'Артаньян в Бастилии, стр. 31
Его нечистая совесть не дает ему покоя — вот он и озирается.
И д'Артаньян, положение которого невольно располагало пофилософствовать, надолго умолк, раздумывая о превратностях судьбы, собравшей воедино и победителя, и плененного им противника, и кардиналиста Бонасье, и роялиста Ла Порта, и уравнявшей всех в правах, сделав заключенными Бастилии. Д'Артаньяну предоставилась полная возможность поразмышлять об этих материях в уединении, так как время прогулки подошло к концу и грубоватый тюремщик велел им спускаться вниз, что оба незамедлительно выполнили, так как дождь усилился.
Оставшись в одиночестве, д'Артаньян, изрядно промокший и озябший, попытался развести огонь поярче, но отсыревшие дрова дымили и почти не давали тепла. Это обстоятельство усилило философское настроение д'Артаньяна и, так как ему давно уже не хотелось стучать в дверь кулаками или швырять в стену табуретом, он глубоко задумался и провел в таком задумчивом состоянии остаток дня.
Глава двадцать четвертая
План Портоса
Энергия Портоса, если он начинал действовать, могла сравниться только с его же исполинской силой. Он взялся за дело с удвоенным рвением, поскольку речь шла о д'Артаньяне. Первым делом великан отправился к нему домой, где обнаружил вовсе не Планше, как он ожидал, а какого-то неизвестного малого, готовившего себе скудный обед с непередаваемым выражением лица. На этом лице чувство долга боролось с желанием пообедать как следует, что было трудно выполнимо для лакея, хозяин которого долгое время находится в тюрьме и, следовательно, лишен возможности платить ему жалованье.
Итак, Портос посетил опустевшую квартиру своего друга как раз в тот момент, когда чувство долга, призывавшее Жемблу (а это был он) сохранять верность хозяину, вместо того чтобы дать стрекача, готово было капитулировать перед чувством голода.
— Может быть, тебе известно, где находится один парень по имени Планше, любезный? — пробасил Портос, убедившись, что названное лицо в квартире на улице Могильщиков, вне всяких сомнений, отсутствует.
— Этот лоботряс, сударь?! — живо откликнулся малый, скорчив кислую мину. — В своей казарме, где же еще! С тех пор как он стал сержантом Пьемонтского полка, он там днюет и ночует, а дом-то сторожу я.
— И кто же ты такой?
— Меня зовут Жемблу, сударь. А вы случайно не полицейский комиссар?
— Ты хочешь сказать, что я похож на комиссара полиции, бездельник?!
— Нет-нет, я сказал не подумав, сударь! По вашему виду всякий поймет, что вы настоящий вельможа!
— Какого же дьявола ты тогда задаешь такие дурацкие вопросы?!
— Просто я опасаюсь визитов, сударь. Боюсь, что полиция и до меня доберется.
— А зачем ты ей нужен? Украл что-нибудь?!
— Вот уж нет, сударь! Никогда! Разве что в годы ранней юности. В настоящий момент я предпочитаю честно брать взаймы у простаков с Нового Моста.
— Отчего же ты боишься полиции?
— Да уж больно полицейские любят этот дом. Наш хозяин, ну тот, который сдавал нам квартиру, чем-то им не угодил: они упекли его за решетку. Затем настала очередь моего хозяина. Соседи говорят, что еще раньше полиция забрала жену бывшего хозяина дома, хотя та и состояла при бельевой королевы в Лувре и приходилась крестницей господину Ла Порту. доверенному лицу ее величества.
— Ну, теперь добрались и до самого Ла Порта, — сказал Портос.
— Эх, вот напасть! Всех пересажали! Но главное — мой хозяин в Бастилии, а я остался тут сторожить дом. На этого индюка Планше нет никакой надежды, хоть он и появляется тут пару раз на неделе только затем, чтобы придраться ко мне из-за какой-нибудь ерунды.
— О, теперь я все понял, — сказал Портос. — Ты, верно, новый слуга д'Артаньяна. Мушкетон рассказывал мне про тебя. Как, говоришь, тебя зовут?
— Жемблу, к вашим услугам, сударь.
— Это ведь ты научил Мушкетона обращению с затяжной петлей?
— Да, сударь. В Новом Свете ее называют лассо.
— Ага… тем лучше. В таком случае я тебе кое-чем обязан, парень, сказал Портос добродушно. В его памяти всплыли воспоминания о бутылках, добытых Мушкетоном через отдушину погреба постоялого двора в Шантильи, благодаря науке, преподанной ему Жемблу.
— Вовсе нет! Что вы такое говорите, сударь!
— Ладно, Жемблу, речь сейчас не об этом. Твое умение может пригодиться.
Произнеся эти слова, Портос глубоко задумался, пытаясь сообразить, какую пользу можно извлечь из Жемблу. Кроме того, ему стало ясно, что первоначальный план должен быть скорректирован с учетом вновь открывшихся обстоятельств.
— Так ты говоришь, что Планше надо искать в казармах пьемонтцев?
— Правильно, сударь.
— Отлично. Хочешь помочь своему господину?
— Еще бы, сударь, — искренне отвечал Жемблу, вспомнивший о невыплаченном жалованье.
— В таком случае ты отправишься в эти самые казармы, разыщешь Планше и приведешь его сюда.
— Но, сударь…
— Ты еще здесь?!
— Почтительнейше осмелюсь заметить…
— Мне нравится твой тон, но претит нерасторопность.
Чего ты хочешь, говори, да побыстрее!
— Я в некотором роде единственный сторож… э-э, весь дом на мне.
Портос расхохотался:
— Ступай, любезный, я обещаю, что ничего не утащу в твое отсутствие, а наоборот, покараулю.
— Это будет очень кстати, сударь, если я и в самом деле отлучусь ненадолго, надо же, чтобы за домом кто-нибудь присмотрел…
— Что же ты медлишь?! Поторапливайся! Я не люблю повторять дважды.
— Ох, сударь, я это вижу, но все же осмелюсь почтительнейше заметить, что мне будет спокойнее… если…
— Если?!!
-..если вы сообщите ваше имя.
— В любом другом случае я собственноручно бы удавил тебя за дерзость, мошенник, но сейчас не время потакать своим желаниям. Ведь д'Артаньян еще не на свободе. Сначала — дело, а уж потом — удовольствие.
Выслушав эту тираду, Жемблу побледнел и отступил на шаг к дверям, но сумел справиться с желанием поспешно ретироваться.
— И все же, сударь, прошу простить мою невольную дерзость, но раз уж вы не полицейский комиссар и не кардиналист, вам, верно, не составит труда назвать свое имя?
— Меня зовут дю Баллоном! — проревел Портос, надвигаясь на несчастного Жемблу. — И если я не дождусь Планше через тридцать, нет, двадцать минут, д'Артаньян, бедняга, уже сегодня недосчитается одного из своих лакеев, и этим лакеем будешь…
— Лечу, сударь! — на бегу крикнул Жемблу и выскочил вон.
— Как ты думаешь, Планше, трудно ли раздобыть в Париже арбалет?
— Это, наверное, нелегко, господин дю Валлон, ведь арбалетами не пользовались уже во времена Лиги, но, если постараться, достанем.
— А может ли стрела, выпущенная из арбалета, попасть в окно тюремной камеры, если стрелять снизу вверх с расстояния в триста — четыреста шагов?
— Если стрелок хороший, сударь.
— Ты, например.
— Господь с вами, сударь. В Пьемонтском полку я командую копейщиками.
— Вспомни зимний поход, Планше, — вмешался Атос. — Ты потому и сделался сержантом копейщиков, что стрелял без промаха.
— Когда речь шла о драгоценной жизни кавалера Рошфора, — ядовито присовокупил Арамис.
— Ах, сударь! — вскричал расстроенный Планше. — Нельзя же все время попрекать человека его ошибками. Я сам казню себя с тех самых пор, как мне случилось совершить такой непростительный промах!
— Как раз промаха-то и не было, любезный. Была исключительно меткая стрельба с твоей стороны. Но оставим это.
Ты хочешь помочь своему господину?
— Да разве же я… Да ведь я, сударь!!.
— Да или нет?!
— Да, сударь, но ведь Бастилия…
— Понятно, — сказал Атос с брезгливым выражением на лице. — Он струсил и думает только о своей шкуре. Слово «Бастилия» лишило его рассудка.
— Ах, сударь!
— Понятно, — пробасил Портос. — Он был слугой нашего друга, а сделался сержантишкой какого-то дрянного полка.
Он предал д'Артаньяна.