Жарким кровавым летом, стр. 64

Теперь Френчи усердно изучал схемы соединений. Он очень быстро сообразил, что значок в виде небольшого черного ромба, какими на географических картах обозначают месторождения алмазов, указывает на наличие телефонного разветвления, и предположил, что центральную контору должна отличать необычно крупная россыпь черных ромбов. Поэтому его глаза искали на схемах группы черных алмазов. Но проблема состояла не в том, что их было трудно найти. Напротив, подобных месторождений было слишком много. Казалось, они были на каждой страничке, порой даже по нескольку штук, и довольно часто Френчи распознавал их по адресам – одно, например, находилось в военном госпитале, что, конечно же, имело смысл, потому что раненым, все еще не оправившимся после войны, необходимо было поддерживать постоянные телефонные контакты с родными и близкими. Поэтому Френчи искал россыпь черных алмазов, возникшую без очевидной с первого же взгляда причины.

Эта работа показалась бы стороннему наблюдателю очень скучной и действительно стала бы такой для большинства людей. Но для Френчи она оказалась самым настоящим счастьем. Она позволила ему забыть о том, кем он был и что ему приказывали его демоны, о его паранойе, его страхах, о непрерывно накапливавшемся в его душе чувстве обиды на весь мир, о постоянной нервозности его бравады, которую ему лишь частично удавалось скрывать. Он работал стремительно, напряженно и тщательно, делая время от времени паузу, чтобы записать адрес кучки ромбов, которую он не мог идентифицировать.

Так он продолжал трудиться, пока небо на востоке не начало светлеть. Он посмотрел на часы. Они показывали ровно шесть утра, и скоро должна была прийти дневная смена. У него остались необследованными пять ящиков, но времени уже почти не было.

Френчи решил возвратиться на следующую ночь, а может быть, и на следующую за ней, если возникнет такая необходимость. Быстро закрыв ящик, с которым закончил, он осмотрелся, проверяя, не оставил ли каких-либо следов своего пребывания, ничего не заметил и уже собирался уходить.

Но вдруг сказал себе: а чем черт не шутит?

Резким движением он открыл один из неисследованных ящиков и вытащил стопку схем, действуя словно во сне. Он даже не стал внимательно просматривать каждую из бумаг, а просто быстро пролистал их, придерживая большим пальцем край стопки и глядя краешком глаза. Единственным, что привлекло его внимание, была большая чернильная клякса. Кто-то допустил неряшливость. Он пролистал пачку до конца.

И тут ему пришло в голову: да ведь это же единственная попавшаяся ему за все время помарка!

Он быстро пролистал пачку задом наперед, нашел привлекшую его внимание страницу и – о Мария, Матерь Господа нашего Иисуса Христа! – это оказалась не клякса, а такое интенсивное скопление ромбов, что оно походило на пятно Роршаха [41]. В этом пятне Френчи увидел свое будущее.

Он записал адрес и сказал себе: «Ну конечно!»

29

– Нет, – заявил Бен, – нету здесь никаких брызг. Нет брызг, и все тут. Никаких брызг.

– Но что же тогда здесь есть, любимый? Ты должен мне помочь, мой милый маленький пупсик, – откликнулась графиня.

– Слушайте, голубочки, – вмешалась Вирджиния, – вам, наверно, все это дерьмо кажется чертовски забавным! А я уже ног не чую. Мы шляемся здесь целых десять лет.

– Вирджиния, я же говорил тебе, чтобы ты не надевала туфли на очень высоких каблуках.

– Зато выглядит она великолепно, дорогой, – сказала графиня. – Она куда привлекательнее, чем любая из этих картин, и мне очень нравится тон лака, которым покрыты ноготки на пальцах ее ног.

– Дороти, оказывается, это тебя нужно называть Багси. Ты достаточно чокнутая, чтобы честно заслужить такое прозвище.

Две женщины и мужчина стояли в отведенном под современную живопись крыле лос-анджелесского музея, где была выставлена изумительная коллекция новейших произведений декадентского искусства. Картина, на которую они смотрели, могла бы изображать взрыв хиросимской бомбы на фабрике краски: пигмент остервенело бросали на холст, пока каждый квадратный дюйм не оказался покрыт хаотично расположенными пятнами.

– У этого парня, похоже, серьезные проблемы, – предположил Багси.

– Он подонок. Испанский мерзавец, который сотрудничал с нацистами и избивал всех своих женщин. Но он самый знаменитый художник в мире. Цыпочки так и толпятся вокруг него.

Бен немного наклонился, чтобы прочитать имя.

– Никогда не слышал о нем, – сказал он. – Ему нужно брать уроки рисования.

– Он никогда не слышал! Да ты никогда не слышал ни о чем, кроме дамы да пиковой десятки! – раздраженно фыркнула Вирджиния.

Будь оно все проклято! Тонкий ремешок ее правой босоножки никак не хотел держаться на месте, все время сползал в ямку у основания мизинца и уже натер там болезненное красное пятно. Ей приходилось то и дело наклоняться и поправлять ремешок. Вот и сейчас она наклонилась, стоя спиной к своим спутникам, и услышала, как ее любовник Бен сказал своей дорогой приятельнице Дороти, графине:

– А вот это настоящее искусство!

– Ты испорченный еврейский мальчишка, – откликнулась Вирджиния. – Бен, у тебя ужасно низменные мысли. Ты пришел, чтобы смотреть картины, а все время пялишься на мою задницу!

– Он просто мальчишка, – отозвалась графиня. – Вирджиния, а чего еще ты от него ожидала? Именно за это мы его так любим.

– Да, Дороти, но тебе больше не приходится с ним трахаться. А мне все еще приходится.

Графиня рассмеялась. Общение с беспутными друзьями вызывало у нее подлинное веселье. Они были, конечно, куда забавнее, чем надутые олухи из округа Датчесс, вместе с которыми она росла.

– И все же, дорогой, есть брызги или нет?

– Нет. Никаких. Я вот что скажу: это похоже на Ньюарк с деревом.

– Ньюарк?

– Я была в этом городе, – сказала Вирджиния. – Это как Нью-Йорк без Бродвея. Это Бронкс навсегда. Итальяшки и стрельба. Я ни за что не вернулась бы туда.

– Ньюарк? И что же здесь ньюаркского?

– Плоское, темное, грязное, тесное, бурое. Не знаю, почему мне в голову пришел именно Ньюарк.

– О, это же совершенно очевидно. В твоем маленьком крысином мозгу, дорогой, Нью-Йорк все еще привлекателен и полон очарования. Но если убрать неон и прочую мишуру, то у тебя останется только масса грязных зданий. Voila [42] Ньюарк.

– Жаль, что я не могу вспомнить это гребаное имя. Он же называл мне его, но оно сразу же вылетело у меня из головы. Вирджиния, может быть, ты помнишь? О нет, конечно же, ты в это время терлась титьками об Алана Лэдда.

– Не думаю, что он это заметил. Он никогда не пригласит меня в картину. Его женка ему не позволит.

– Мы снова отвлеклись, вам не кажется? – деликатно заметила Дороти. – Давайте вернемся к первоначальной теме.

– Это может вообще не иметь теперь значения, – сказал Багси. – Он по уши завяз в какой-то дурацкой войне. Одиннадцать его парней откинули копыта в грязном негритянском притоне. Все считают, что ему скоро конец.

– Ковбой может по-настоящему достать его, – согласилась Вирджиния. – Дороти, наш герой когда-нибудь рассказывал тебе, как он познакомился с этим ковбоем на вокзале в Хот-Спрингсе? Парень дал мне огня прикурить, а Бенни решил поиграть в крутого и полез на него. Но ковбой на это не купился. Тогда Бен решил заехать ему в зубы. Только это тоже не прошло, и ковбой сам врезал Бену, да так, что его еле-еле отскребли от асфальта. Бен потом полтора месяца плакал, как маленькая деточка, и я заметила, что он что-то не торопится вернуться в Хот-Спрингс. Он не хочет возвращаться туда, пока кто-нибудь не разделается с ковбоем.

– Вирджиния, каждый раз, когда ты рассказываешь об этом, он бьет меня все сильнее и сильнее, – умиротворяющим тоном произнес Бен. – Это ее любимая история. Она рассказывает ее по всему городу. Уже дошло до того, что мне звонят парни из Нью-Йорка и спрашивают, когда же я наконец рассчитаюсь с ковбоем.