Жарким кровавым летом, стр. 18

Он выбросил вперед кулак и довольно долго – что-то между пятью и шестью тысячными долями секунды – ощущал нарастающее удовольствие, которое всегда рождал в нем триумф в сражении, удовольствие от момента, когда он навязывал непослушному миру свою волю, от силы своей личности, от своей красоты, от своей хитрости, от всех качеств, несомненно нашедших в нем наивысшее воплощение. Он знал важных людей! Он знался с кинозвездами! Он трахал графиню, он трахал Уэнди Барри, он трахал сотни самых красивых во всем мире звездочек! Он был Багси, Багмен, Багхаус [19], друг Мейера и Лаки, он очень даже немало значил в этом мире!

А потом это ощущение исчезло. Со скоростью, которую он, пожалуй, даже не мог себе представить, ковбой подставил очень сильную руку под его запястье, чтобы не столько блокировать удар, сколько просто изменить его направление, а второй рукой ударил сам.

Багси не был трусом. Ему приходилось участвовать во множестве уличных драк, и в большинстве из них он одерживал победы. Он не знал усталости в драке, если ее результат имел для него значение, а его знаменитая ярость позволяла ему отключать чувство боли, так что та доходила до его сознания лишь спустя несколько часов. Ему приходилось получать множество ударов. Но такого удара, как сейчас, он еще никогда не получал. Это был короткий правый удар, нанесенный с расстояния, пожалуй, дюймов в десять, но нельзя было не почувствовать, что нанесен он с превеликим знанием дела человеком, обладающим несравненным опытом. Кулак попал чуть пониже сердца и, похоже, сломал сразу три ребра. Это был молот, поршень, звуковой удар реактивного самолета, атомная бомба. Этот удар сразу вышиб из него дух. Перед глазами Багси сначала покраснело, потом почернело, его ноги подогнулись, и он осел на платформу, испуская звуки, похожие не то на скрип, не то на дребезжание, чувствуя, как из его ноздрей течет желчь или кровь, грозящая бесповоротно уничтожить его любимый галстук-бабочку. В следующее мгновение его стошнило, и он изверг все, что съел за завтраком. Он забился в конвульсиях, прижал колени к груди, пытаясь отогнать боль, он отчаянно хватал ртом воздух и чувствовал нечто такое, о чем успел забыть за последние годы, – страх.

Его противник присел рядом с ним на корточки.

– Знаешь, что я тебе скажу? – произнес Эрл. – Я ведь ударил тебя только вполсилы. А если я еще раз увижу тебя в этом городе, то врежу тебе так, что у тебя кишки размотаются под ногами. Теперь садись в поезд и уезжай отсюда подальше. И не возвращайся сюда никогда, ни при каких обстоятельствах, ни по какому случаю.

Он выпрямился и взглянул Оуни прямо в глаза.

– Может быть, вы или кто-то из ваших парней хочет помериться со мною силами, мистер Мэддокс? Прошу.

Оуни и вся его команда, носившая одну фамилию Грамли, отступили.

– А я-то надеялся, – сказал Эрл.

Он усмехнулся, подмигнул рыжей красотке и пошел прочь.

8

После того как к Багси вернулась способность говорить и держаться на ногах, но не цвет лица, он обратил свой гнев на Оуни, требуя, чтобы тот немедленно сказан, кто этот наглый ковбой. Оуни сознался, что видел его впервые в жизни. Пока двое Грамли под руки вели Багси, изо всех сил пытавшегося превозмочь боль в боку, к пульмановскому вагону, он произносил фразы, которые следовало расценивать исключительно как эдикты, подкрепленные всей мощью восточных королей, стоявших за ним:

– Узнайте, кто этот парень. Выясните, где он живет, с кем и под кем ходит, чем занимается. Узнайте про него все до последних мелочей. Но не трогайте его даже пальцем. Я сам его трону. Он мой, вы меня понимаете?

Оуни кивнул.

– Любовь моя, – с деланным сочувствием вмешалась Вирджиния, – а чем ты собираешься его тронуть? Гаубицей? Атомной бомбой? Реактивным самолетом? – Она победным жестом отбросила назад волосы и рассмеялась громким грудным смехом, звучавшим сочно и хрипловато. – Дорогой, – продолжала она, отсмеявшись, – у тебя же кишка тонка снова полезть за колотушками, вот что я тебе скажу. Ха! Как же он тебе врезал! Ты бы видел себя, когда он тебе заехал! Бедный старикашечка. Вот ты и дожил: белый приложил тебя так, что ты чуть не отбросил копыта!

– Вирджиния, заткнись, – приказал Багси. – Это ты во всем виновата.

– По-твоему, я могла предполагать, что он сильнее Джека Демпси? Нет-нет, ты сам оказался идиотом и стал задираться. Ты что, сам не видел, что это крутой парень? По нему сразу видно. Он стоял как крутой. И разговаривал как крутой. И, радость моя, кулаки у него тоже крутые!

– Не хотите пригласить доктора, старина? – спросил Оуни. – Мы могли бы задержать поезд.

– И позволить этому олуху еще раз посмеяться надо мной? Чтобы какой-то деревенский костолом указывал на меня пальцем? Нет, Оуни, бо-ольшое спасибо. Вы говорили, что держите весь город в руках. Вы говорили, что нам здесь не угрожает ни малейшая опасность, что в городе, принадлежащем Оуни, ничего не происходит без его согласия. И тем не менее кое-что происходит. Какой-то громила. Он наверняка боксер-профи. Никогда не видел парня, который умел бы так быстро махать руками, и еще ни разу в жизни ни один долбак не долбал меня так сильно. Так что, может быть, у вас не такой уж безопасный город и работа ваша не так уж хороша.

С этим он решительно, хотя и сильно хромая, вскарабкался по лесенке в тамбур спального вагона поезда «Миссури – Тихий океан» и был почтительно препровожден в купе целой толпой негров-проводников.

Вирджиния последовала за ним, но, поставив ногу на ступеньку, обернулась и шепотом обратилась к Оуни, который тоже до сих пор не пришел в себя от потрясения.

– Скажите этому ковбою, чтобы держал ухо востро. Проклятый Багмэн злопамятен, как черт. И еще передайте этому милашке, что, если его когда-нибудь занесет в Лос-Анджелес, пусть разыщет там меня!

Вскоре после этого поезд тронулся, и Оуни позволил себе в глубине души понадеяться, что он навсегда распрощался с Бенджамином Сигелом по прозвищу Багси, который приезжал «отдохнуть и принять лечебные ванны» по настоянию Мейера Лански и Фрэнка Костелло, которые являлись очень важными персонами в Нью-Йорке.

– Ладно, – сказал он, проводив взглядом последний вагон и обращаясь не столько к стоявшим вокруг него Грамли, сколько к самому себе, – теперь понятно, что здесь что-то происходит. Узнайте, кто такой этот парень, причем узнайте быстро. Но не трогайте его! Здесь творятся какие-то дела, и я должен знать, что за дерьмо заваривается у меня под боком.

Он был не на шутку встревожен: назревали большие перемены, он это знал наверняка, и, чтобы удержаться на гребне волны, он был обязан добиться того, чтобы его дела шли без сучка без задоринки. Хот-Спрингс должен был оставаться маленькой, абсолютно спокойной империей, где никогда не случается ничего непредвиденного, куда парни, принадлежащие к самым разным бандам, могут спокойно приезжать и спокойно развлекаться, встречаться и общаться между собой, не имея никаких проблем со стороны закона. Именно это он продавал. Это был его главный и неповторимый продукт. Все, чем он обладал, появилось благодаря этому. Если же он этого лишится, значит, он лишится всего.

– Мистер Мэддокс, он давно уже ушел, – сообщил Флем Грамли, один из сыновей Папаши Грамли, самый старший из братьев. – Он так затерялся в толпе, что мы даже не успели заметить, куда он направился. Кто бы мог подумать, что у какого-то парня хватит смелости помять ребра Багси Сигелу?

– Найдите его.

Это было все, что смог ответить Оуни.

Они отъехали от станции молча. Эрл хмуро смотрел вперед. Его рука немного ныла. Он подумал, что утром она разболится по-настоящему.

– Знаете, что я вам скажу? – нарушил наконец молчание Ди-Эй. – Я никогда еще не видел, чтобы один человек так сильно ударил другого. Вы, наверно, занимались боксом.

– Немного, – проронил Эрл.