Жарким кровавым летом, стр. 106

Наконец, ближе к завершению курса, инструктор отозвал его в сторону. Его обращение заметно изменилось по сравнению с первыми днями.

– Вы чертовски хорошо поработали, Шорт. И произвели кое на кого неплохое впечатление.

– Благодарю.

– Теперь многие из этих парней разъедутся для работы под прикрытием посольств в различные концы мира, где будут руководить агентами, вербовать местных или составлять рапорты. Некоторые никуда не поедут, и учебный лагерь будет их единственным прикосновением к реальной работе; их направят в штаб, где они станут по большей части аналитиками.

– По мне, это должно быть немыслимо скучно.

– Да, я тоже так считаю. В вас есть что-то ковбойское. Может быть, вы и впрямь ковбой. Вы из Техаса?

– Нет, сэр.

– Но я могу сказать, что у вас мозги полевого оператора. И очень хорошие навыки стрельбы. Очень хорошие.

– Да, сэр.

– Вас рекомендовали для Планового отдела.

– Планового? – переспросил Френчи. – Судя по названию, это не слишком забавно.

– Вам нужно хорошенько запомнить одну вещь, Шорт: в нашем бизнесе названия – это одно, а суть – совсем другое. Понятно?

– Да, сэр.

– Мистер Даллес считает Плановый своего рода оперативной единицей.

– Вроде рейдовой команды?

– Именно так. Работа будет происходить во время обычных или партизанских войн, иногда за линией фронта. Все бегом. Вероятно, потребуется много полного контакта. Много стрельбы. Много съемов часовых, установки мин, пересечения границ. Ну как, это звучит поаппетитнее?

– Еще как.

– Имеете что-нибудь против армейской парашютной школы?

– Нет, сэр.

– Имеете что-нибудь против похода коммандос вместе с британцами? Отличная подготовка.

– Звучит заманчиво.

– У вас есть проблемы с изучением языков?

– Я... э-э... Я говорю по-французски и чуть-чуть по-немецки.

– Подумайте о китайском, Шорт. Или каком-то из индокитайских. Или греческом. Или корейском. Или русском, если когда-нибудь дойдет до серьезного дела.

– Да, сэр, – отозвался Френчи.

– Отлично, – похвалил его инструктор.

В итоге для Френчи определили курс обучения. Ему предстояло стать специалистом в выполнении той необходимой работы, которую следовало делать под влиянием не чувств и эмоций, а твердых рациональных размышлений, предстояло научиться тщательно взвешивать риск, овладеть ловкостью грабителя и решимостью убийцы. Но на этом этапе подготовки он наметил для себя еще один пункт, связанный с той частью его карьеры, которая воплотилась в участии в рейдовой команде округа Гарленд, – своего рода заключительный аккорд, который он должен был исполнить самостоятельно. Время для него подошло несколько месяцев спустя, через неделю после того, как он лучше всех закончил учебу в группе 004 (секретные методы), и до того, как его откомандировали в Форт-Беннинг, где ему предстояло пройти парашютную подготовку. Он провел это время в Вашингтоне, округ Колумбия, и в течение нескольких дней бродил по городу, разыскивая в газетных киосках литл-рокские «Арканзас гэзетт» или «Демократ». Ни той, ни другой газеты в Вашингтоне не оказалось. Тогда он отправился в Библиотеку Конгресса, заказал несколько подшивок «Нью-Йорк таймс» и, разыскав несколько заметок, захороненных на последних страницах, узнал о судьбах Ди-Эй и парней. «БЫВШИЙ АГЕНТ ФБР ПОГИБ В СЛУЧАЙНОЙ ПЕРЕСТРЕЛКЕ». Френчи заметил, что имени Эрла в списке погибших не было, равно как и имени Карло Хендерсона, и сделал из этого вывод, что им каким-то образом удалось уцелеть. Это следовало предположить. Нельзя было убить ковбоя. Возможно, это могло удаться Багси Сигелу (как предсказывал Джонни Испанец), но Оуни оказался неспособен на это даже с помощью предательства Френчи.

Если бы вы могли его увидеть, когда он сидел в просторном куполообразном зале на Капитолийском холме позади Конгресса, перед вами предстал бы серьезный, спокойный молодой человек, полный здоровья и жизненных сил, но уже примеряющий на себя воинскую печальную отчужденность от окружающего обыденного мира. И по крайней мере в тот момент – поскольку тогда он еще не полностью овладел искусством подавления своих эмоций – вы могли бы заметить в нем еще и немного сожаления. Возможно, даже нечто похожее на горе.

Эрл начал пить почти сразу же, как только тронулся с места. Бурбон обжигал, как короткое замыкание между двумя проводами, обрушивался в его пищевод, порождая целые снопы сверкающих искр, и тек, и плыл, и мягко, но неотвратимо подталкивал его куда-то туда, где, как он очень надеялся, пребывала бесчувственность. Однако никакой такой чертовой удачи ему ниспослано не было. Он пил лишь для того, чтобы забыть, но, конечно же, единственное, что мог сделать бурбон, это заставить его вспоминать все больше и больше, и чем больше он пил, чтобы забыться, тем больше воспоминаний приходило ему в голову.

Он не поехал на запад по 270-му шоссе в направлении Уай-Сити, откуда нужно было свернуть на 71-е, а оттуда на Форт-Смит и в Кемп-Шаффе, где находились его жена и будущий ребенок, где его ожидала новая жизнь или что там еще. Он почему-то не мог направиться туда. Он был совершенно не в том в состоянии, чтобы встретиться с ними лицом к лицу: те эмоции, которые он так мастерски сдерживал на протяжении четырех дней, теперь опасно подошли к грани взрыва. Он знал, что сделался злобным и бесчувственным и омертвевшим, как скала. Из Маунт-Иды он свернул на юг по 27-му, выехал на 8-е шоссе и поехал по нему на запад. Он точно знал, куда направлялся, хотя и не мог произнести этого вслух или даже признаться себе в мыслях.

Когда Эрл добрался до Борд-Кемпа, приближалась полночь. Здесь смотреть было вовсе не на что: поселочек даже меньше Маунт-Иды. Эрл проехал по главной и единственной улице и, отъехав на несколько миль дальше в сторону центра округа Блу-Ай, увидел на правой стороне старый почтовый ящик, на котором, как и много лет назад, было написано «Суэггер».

Он свернул направо и съехал с шоссе на грунтовую дорогу, следя за тем, как свет фар пронизывает темноту и наконец озаряет дом, где он рос, где жило его семейство, где жил его отец, где умер его брат. Яркие столбы света уперлись в стену.

Они осветили разбитые окна, сломанные доски, разросшиеся сорняки, заглохший сад, облупившуюся краску, мертвенность заброшенного жилья. После смерти отца мать Эрла просто бросила дом и переехала в город. Он так и не увидел ее снова: он лежал в госпитале после Таравы, когда туда пришло известие о ее смерти.

Эрл подогнал машину к сараю, бывшему когда-то хлевом, и, когда свет фар упал внутрь, увидел ту же самую разруху. Сарай остро нуждался в покраске, его окружило море амброзии и много лет не кошенной неопрятной травы. Отец изошел бы дерьмом, если бы увидел это. Отец всегда держал хозяйство в очень хорошем состоянии. Вернее, отец следил за тем, чтобы его поддерживали в хорошем состоянии. Все должно было содержаться идеально, и одной из постоянных обязанностей Эрла было подстригать лужайку, и только Бог мог спасти его, если он забывал об этом или делал свою работу недостаточно хорошо. Лужайке надлежало быть идеально ровной, саду идеально ухоженным, все должно быть прямым и красивым, как приличествует владениям важного человека.

Эрл выключил свет и открыл дверь машины. В темноте надрывались сверчки, арканзасскую ночь заполнял мягко веющий ветерок, хотя, возможно, это был только намек на движение воздуха. Дом был большим, с четырьмя спальнями на втором этаже. Когда-то это был самый роскошный дом в восточной половине округа Полк, окруженный широкими и очень хорошими землями. Но так уж получилось, что кто-то из предков Суэггера еще в прошлом столетии отказался от сельскохозяйственного бизнеса, не успев по-настоящему войти в него, и переключился на бизнес по надзору за законом и порядком, потому что мужчины Суэггеры всегда были охотниками, всегда имели своего рода врожденный инстинкт обращения с винтовкой и исключительное умение ориентироваться на местности. Никто не знал, откуда эти таланты взялись, но мужчины из этого рода были солдатами и охотниками, сколько они себя помнили, а это длилось ровно столько, сколько они жили в этих краях. Среди них никогда не было фермеров.