Северный полюс. Южный полюс, стр. 30

Ледяной обрыв на леднике Хаббарда

На протяжении четверти мили берег по соседству с «Рузвельтом» был уставлен ящиками, причем каждый вид припасов и снаряжения складывался отдельно. Этот поселок из упаковочных ящиков мы окрестили Хаббардвилл, в честь генерала Томаса Хаббарда, президента Арктического клуба Пири. Выгрузив с передней палубы ящики, служившие ложем для эскимосов, мы тщательно отмыли и отскребли палубу, затем построили из досок новое ложе, разделили его перегородками для каждой семьи и навесили у входа занавески. Под постелью оставалось свободное пространство, куда эскимосы могли складывать кухонные принадлежности и предметы личного обихода. Привередливому читателю, в случае если он будет шокирован предложением хранить сковородки под кроватью, следовало бы увидеть эскимосскую семью в ее доме из камней и земли, 8 футов шириной, где мясо и питьевая вода, мужчины, женщины и дети зимою из месяца в месяц смешиваются не разбери поймешь.

Затем мы выгрузили около 80 тонн угля; таким образом, в случае если бы нам пришлось жить в домах, построенных из ящиков, у нас было бы достаточно топлива. В это время года здесь не очень холодно. 8 сентября термометр показывал 12° выше нуля, на следующий день – 4°.

Большие ящики, содержащие банки с беконом, пеммиканом, мукой и так далее, мы использовали наподобие гранитных глыб при сооружении на берегу трех домов размерами 15 x 30 футов каждый. Все припасы были специально упакованы для этой цели в ящики определенных размеров – вот еще одна из бесчисленных деталей, обеспечивших успех экспедиции. При возведении домов ящики ставились верхней частью вовнутрь, крышки с них были сняты, и содержимое вынималось по мере надобности, как с полок; таким образом, дом представлял собой нечто вроде бакалейной лавки.

Паруса, натянутые на шлюпочные выстрелы и прочее рангоутное дерево, служили крышей; позднее мы нагребли на крыши и стены плотный слой снега и поставили в домах печки, чтобы использовать дома под мастерские, если все пойдет хорошо.

Итак, мы высадились, целые и невредимые, на мысе Шеридан, в пределах досягаемости цели, к которой стремились. На этот раз были предусмотрены все обстоятельства, преградившие нам путь к полюсу в 1906 году. Мы точно знали, что и как надо делать. Лишь несколько месяцев ожидания, осенняя охота и долгая темная зима отделяли меня от конечного броска. У меня были собаки, люди, опыт и твердая решимость (тот же импульс, который гнал корабли Колумба по неисследованным просторам Атлантики), а исход был в руках Судьбы, благосклонной к тем, кто не отступается от своей веры и своей мечты до последнего вздоха.

Глава четырнадцатая

На зимних квартирах

После разгрузки Бартлетт подвел судно значительно ближе к берегу, и оно стало носом почти точно на север. Это подбодрило нас, ибо такова была его постоянная привычка, в которой впору было усмотреть чуть ли не намерение живого существа. В это, как и в первое северное плавание в 1905 году, всякий раз, когда «Рузвельт» застревал во льдах и мы теряли над ним контроль, он сам собой разворачивался носом на север. Если нас зажимало во льдах в тот момент, когда судно шло курсом на запад или на восток, давлением льда его вскоре разворачивало таким образом, что его нос снова смотрел на север. Точно так же оно вело себя и при возвращении на юг в 1906 году, словно сознавая, что не выполнило своей задачи. Матросы подметили это и говорили, что «Рузвельт» недоволен, что он понимает, что не справился со своей работой.

Когда мы подвели судно как можно ближе к берегу, команда начала готовить его к зиме. Механики продували котлы и консервировали механизмы, удаляя из трубопроводов всю влагу, чтобы их не разорвало в зимнюю стужу; матросы снимали паруса и ослабляли оснастку, чтобы она не повредилась от сжатия на морозе.

Прежде чем снять паруса, их все распустили, чтобы солнце и ветер основательно просушили их. Корабль являл собою красивое зрелище, напоминая яхту с надутыми ветром парусами, крепко удерживаемую в объятиях льда.

Пока велись эти работы, небольшие группы эскимосов посылались на охоту в район озера Хейзен, но им не повезло. Они добыли лишь несколько зайцев, а мускусные быки, по их словам, словно вымерли. Это встревожило меня. Я начал опасаться, что мы либо перебили всех животных в мою прошлую экспедицию, либо заставили их переменить место обитания.

Женщины-эскимоски ставили вдоль побережья, на протяжении 5 миль в обе стороны, капканы на песцов и оказались удачливее мужчин: за осень и зиму им удалось добыть около сорока этих животных. Помимо того, эскимоски ходили ловить рыбу в окрестных озерках и приносили много прекрасного гольца.

Эскимосы своеобразно ловят рыбу. Рыба здесь не берет приманку. Поэтому во льду делают прорубь и опускают в нее маленькую рыбку, сделанную из кости. Когда рыба поднимается на поверхность, чтобы разглядеть диковинного гостя, ее бьют острогой. Эскимосская острога представляет собой древко с острым куском железа, обычно старым гвоздем, на конце. С каждой стороны древка привязано по куску оленьего рога, концами вниз, а в рог вбиты острые гвозди остриями вовнутрь. Когда острога ударяет рыбу, рога расходятся, центральный гвоздь вонзается в спину, а гвозди, вбитые в рога сбоку, смыкаются и не дают рыбе выскользнуть.

Голец, обитающий в водоемах Земли Гранта, – красивая пятнистая рыба весом до 11–12 фунтов. На мой взгляд, по плотности и вкусовым качествам розовая мякоть этой рыбы, вытаскиваемой из воды температурой не более 35–40° по Фаренгейту, не имеет себе равных на свете. В мои прошлые экспедиции в эти края я, бывало, наколю острогой одного из этих красавцев, выброшу его на лед, чтобы подмерз, затем поколочу об лед, чтобы размягчить, и положу в сани, а уезжая, отщипываю кусочки розовой мякоти и кладу их в рот, словно землянику.

В сентябре 1900 года мой отряд из шести человек с 23 собаками кормился гольцом в течение десяти дней, пока мы не нашли мускусных быков. Мы били рыбу острогой, как научили нас эскимосы.

Новым членам экспедиции, естественно, не терпелось осмотреть достопримечательности мыса Шеридан. Макмиллан болел гриппом, однако Боруп и доктор Гудсел обрыскали все окрестности. Хаббардвилл не мог, конечно, похвастаться ни Вестминстерским аббатством, ни Триумфальной аркой, но зато с корабля видны были гурии «Алерта» и «Рузвельта» и могила Петерсена, датского переводчика английской экспедиции 1875–1876 годов. Она находилась в полутора милях к юго-западу от места нашей стоянки. Петерсен погиб, не вынеся тягот санного перехода, и был похоронен напротив места зимней стоянки «Алерта». Могила прикрыта широкой и плоской каменной плитой, в головах ее установлена доска с медной пластиной из кочегарки «Алерта», на которой выгравирована надпись. Если на Земле и существуют более одинокие могилы – я таких не знаю. Ни один исследователь, пусть самый молодой и беспечный, не может не испытать чувства почтения и благоговения перед этим «немым напоминанием о костях героя». Есть что-то грозное в этом силуэте, темнеющем на белом снегу, – таинственная Арктика словно предостерегает пришельца, говоря ему, что он может быть следующим в списке тех, кто остался с нею навеки.

Неподалеку от могилы находится гурий «Алерта»; я взял из него записку в 1905 году, а Росс Марвин, согласно обычаю всех исследователей, положил на ее место копию. Если вспомнить о его трагической смерти весной 1909 года, – севернее того места, где он погиб, не умирал ни один человек на Земле, – то посещение Марвином окрестностей могилы Петерсена приобретает особо патетический смысл.

Гурий «Рузвельта», сложенный Марвином в 1906 году, находится в миле от берега прямо напротив стоянки «Рузвельта» в 1905–1906 годах, на возвышенности, примерно в четырехстах футах над уровнем моря. Записка вложена в банку из-под чернослива, лежащую у основания горки из камней, ее писал Марвин графитовым карандашом. Гурий увенчан крестом, сделанным из дубового полоза саней. Крест смотрит на север, в месте пересечения крестовин вырезана большая буква «R». Вскоре после нашего прибытия на мыс Шеридан я наведался к гурию. Крест наклонился на север, словно от трехлетнего напряженного вглядывания в северный горизонт.