Мастер-снайпер, стр. 49
— Ну вот они и пришли, — повторил Репп.
В этот момент он был по-настоящему сосредоточен. Два пальца его правой руки легли на спусковой крючок.
— Ты что, с ума сошел? — хрипло прошептал «профессор». — Это же майор.
— Ну вот они и пришли, — снова сказал Репп. Теперь он ясно видел «кюбельваген»: машина неслась в их сторону по дороге, поднимая за собой шлейф пыли, ее желто-коричневая камуфляжная раскраска четко выделялась на фоне темноты. Фары снова один раз мигнули. Вилли Бухнер стоял, словно яхтсмен в кокпите своего корабля: руки лежали на раме ветрового стекла, волосы развевались на ветру, на лице застыло скучающее выражение.
Репп выстрелил.
«Кюбельваген» мгновенно превратился в яркую вспышку и высоко подпрыгнул с громким треском. Затем он повалился на бок и остановился, бензиновые баки вспыхнули ярким пламенем.
— Господи, — прошептал «профессор» в наступившей за этим тишиной, — вот бедняга…
— Какая сволочь стреляла? — взвыл сержант. — Сейчас я его прикончу!
Но тут начали открывать огонь и остальные. С грохотом и вспышками выстрелили еще два или три фаустпатрона, залаял пулемет на вершине баррикады, по всей линии обороны начали раздаваться выстрелы карабинов, и в самый кульминационный момент выстрелило 75-миллиметровое орудие одной из «пантер», выпустив из ствола длинный хвост пламени.
Репп грубо схватил «профессора» и притянул к себе.
— Пошли! Сейчас самое время. Держись ко мне поближе, и сумеешь выжить.
Он оттолкнул его, перелез через край окопа и пополз в сторону моста. Стрельба усиливалась, и Репп слышал, как сержант, пытаясь справиться с ней, кричит:
— Черт бы вас побрал, дурни, прекратите палить!
В этой суматохе Репп добрался до баррикады, чувствуя, что «профессор» старается не отставать от него. Он смело встал и зашел в пространство между «кюбелем» и мотоциклом на самом мосту.
Огонь прекратился.
— Кто стрелял? Кто стрелял? О господи, это же был майор Бухнер! — орал сержант на передней линии. — Будь я проклят, я всех вас, свиней, пристрелю, если вы не скажете мне, кто это сделал!
Репп сделал «профессору» знак головой, чтобы тот следовал за ним, и уверенно пошел вперед, словно был самим рейхсфюрером.
Из темноты материализовался солдат с карабином, направленным прямо в грудь Реппу.
— Куда это ты собрался, дружок? — спросил он.
Трубой от фаустпатрона Репп нанес ему смертельный удар сбоку по голове, в то место, где кончается шлем. От удара у него содрогнулась вся рука. Солдат тяжело упал на бок, его оружие загремело по мосту.
— Беги, — прошептал Репп, хватая «профессора» и выталкивая его на середину моста. — Быстрее!
Обезумев от паники, тот бросился вперед и уже набрал дистанцию.
— Вон он! Вон он! — закричал Репп.
К этому времени еще несколько человек заметили бегущего, и почти сразу же началась стрельба.
Когда ослепительный поток свинца, казалось, разорвал мир, в котором бежал «профессор», Репп проскользнул по наклонному спуску под мост и оказался у берега реки.
Там он обнаружил привязанный к одному из столбов плот, которым пользовались взрывники, забросил на него свой мешок и шлем, затем тихонько соскользнул в ледяную воду и поплыл сквозь темноту, держась за плот. Он уже почти пересек реку, когда подошли американцы и завязался бой. А к тому времени, когда он, продрогший и выдохшийся, вылез из воды, американские танки уже пристрелялись и начали разносить в щепки баррикаду.
Репп выбрался на берег. У него за спиной опускалось в розовом ореоле бесконечное множество маленьких солнц, а трассирующие пули мелькали над водой. Но он знал, что им до него уже не добраться.
И он все еще укладывался в свой график.
21
— Что ты здесь делаешь? — задал Литс единственный пришедший ему в голову вопрос.
— Работаю. Я здесь с полевым госпиталем.
— О господи, Сьюзен. Так значит, ты видела это, видела все это.
— Ты забыл, что я и так все знала.
— А мы никак не могли поверить.
— И теперь, конечно, уже слишком поздно.
— Наверное, да. Как ты здесь оказалась?
— В наказание. Я подняла шум. Большой шум. Я публично объявила о своей связи с сионистами. А затем умер Фишельсон, и Центр умер, а британцы начали высказывать недовольство, и меня послали в полевую часть, в лагерь для военнопленных. Британское влияние. Было сказано, что я не признаю Лондона. Когда я услышала про Бельзен, то попробовала попасть туда. Но он находился в британской зоне, и меня туда не пустили. Затем появился Дахау, в американской зоне. А мой доктор в полевом госпитале высокого обо мне мнения, и ему известно, как все это для меня важно. Поэтому он отдал мне соответствующий приказ. Вот видишь? Все просто, если иметь нужные связи.
— Здесь все очень плохо, правда?
— Плохо? Это чересчур мягко сказано. Впрочем, да, здесь все оказалось очень плохо. Однако Дахау ничто в сравнении с Бельзеном. А Бельзен — ничто в сравнении с Собибором. А Собибор — ничто в сравнении с Треблинкой. А Треблинка — ничто в сравнении с Освенцимом.
Литсу все эти названия были неизвестны.
— Ничего про них не слышал. Наверное, потому, что давно не читал газет.
— Наверное.
— Ты видела Шмуля? Он с нами. С ним все хорошо. Я же тебе говорил, что с ним все будет хорошо.
— Я слышала. Команда из ОСС с евреем в американской форме. Вот как мне это было преподнесено.
— Мы все еще гоняемся за ним, за тем немцем. Для этого мы сюда и приехали.
— За одним немцем?
— Да. Но это особый парень. С особыми…
— Джим, их были тысячи. Тысячи. Какая разница, одним больше или одним меньше?
— Нет. Этот — совсем другое дело.
— Нет. Все они одинаковы.
А Тони вовсе не занимался рапортом для ОААКТР. Он отвечал своему старшему брату на письмо, которое на днях наконец-таки поймало его.
Дорогой Рандольф!
Было очень приятно получить от тебя весточку. Я рад, что Лиссабон для тебя интересен и с Присциллой все в порядке.
Пожалуйста, не верь всяким слухам и не давай им расстраивать тебя. Я понимаю, что мое поведение в последнее время довольно трудно понять, и это вызывает много разговоров в определенных кругах. Я не сдался американцам. Я не сбежал от своего народа. Я вовсе не считаю себя очередным Робертом Грейвсом. Я не сумасшедший, хотя такого вопроса в твоем письме и не стояло; просто я ощущаю его за твоей манерой выражаться, сложившейся в стенах Министерства иностранных дел.
Со мной все хорошо. Я полностью поправился. Нет, я не встречаюсь с женщинами. Возможно, мне и следовало бы это делать, но я воздерживаюсь. Со старыми друзьями я пока тоже не встречаюсь. На мой несколько необычный вкус, они слишком добры. Я нахожусь среди американцев по своей воле, — потому что эти глупцы говорят только о себе. Словно дети, они безостановочно болтают о себе и своих городах, о своей стране, о прошлом, о будущем, производя шум из всех отверстий. Их ничего не интересует, кроме собственной шкуры. Мне не приходится давать каких-то объяснений. Я не выслушиваю длинных печальных заверений в соболезновании. Никто заботливо не расспрашивает меня, как я переживаю последствия…
Милый мой Рандольф, другие тоже теряют детей и жен при бомбежках. Дженифер и Тим ушли безвозвратно; я смирился с этим и почти не думаю об этом. Я не виню себя в том, что произошло, как это кажется тебе. Здесь все намного проще. Мы охотимся за ужасным фрицем. Это очень забавно, забавнее всего, что со мной было за всю войну…
Тони прекратил писать. Он чувствовал, что вот-вот снова начнет плакать. Он скомкал лист бумаги в шарик и швырнул его через всю комнату. Затем снова уселся и сжал пальцами переносицу. Боль никуда не ушла. Он сомневался, что она вообще когда-нибудь уйдет. Ему захотелось чего-нибудь выпить. Но он не стал этого делать. Подумал о том, что, может быть, стоит попробовать поспать. Где Литс? Нужно ли возвращаться в кабинет, где остались те двое евреев? Ему было просто необходимо чем-то заняться.