Крутые белые парни, стр. 82

— Нет, — настаивал он на своем, — в остальном у меня все прекрасно. Я просто хочу отдохнуть и узнать из газет, как они возьмут Лэймара. Клянусь тебе, что это так.

В ответ она промолчала. Это молчание тяжким грузом повисло в воздухе. Бад понял, что больше ничего не сможет сказать.

Когда они подъехали к дому, Бад заметил у подъезда машину с официальным номером властей штата.

— Давно они здесь? — спросил он.

— Да. Там двое из OSBI. Неподалеку стоит еще одна машина. Я пригласила их в дом, но они сказали, что будут сидеть в машине и наблюдать. Ты думаешь, что он замыслил что-нибудь против нас?

— Кто? Лэймар? Не знаю. Сомневаюсь.

— Ну если ты так считаешь...

— Конечно, ничего нельзя сказать наверняка. Но ребята пресекут любую попытку нападения.

Бад помахал рукой двоим в машине. Лица их были исполнены сознания собственной значимости, на головах красовались ковбойские шляпы. Они кивнули ему в ответ и продолжили наблюдение окрестностей.

Бад вошел в дом — какое же это было неизъяснимое блаженство подниматься по ступенькам родного дома, несмотря на то, что каждый шаг отдавался болью во всем теле. Он почувствовал прилив сил. Он пережил кошмарную перестрелку и вернулся к себе, где все было так же, как тогда, когда он уходил. Чистюля Джен содержала дом в идеальном порядке, и в комнатах стоял только запах мальчиков — неповторимый и родной. Было такое чувство, что с плеч упал тяжкий груз.

Он подошел к сейфу, где хранилось оружие, достал оттуда охотничье короткоствольное ружье, пять патронов, заряженных крупной дробью. Он не стал заряжать ружье, а запер дверцу сейфа, бросил патроны в шкаф, а ружье прислонил к стене.

— Джен, девочка моя, я тут выставил ружье из сейфа. Оно не заряжено, патроны лежат в шкафчике, чтобы были под рукой в случае чего. Ладно?

— Ладно, Бад.

— Где у нас газеты?

— В гостиной.

— Я возьму их в спальню.

Она не ответила.

Бад взял газеты и направился в спальню. Он разулся, принял очередную дозу перкодана и лег в постель. Он прочитал все, что было написано в газете о его приключениях, причем в статьях его называли по имени и писали, что он действовал как переодетый полицейский и инкогнито — вот, оказывается, в чем вся штука! — и отзывы полковника и полудюжины других офицеров о том, какую титаническую работу он проделал. В газетах помещалась его смазанная и нечеткая официальная фотография.

В целом отзывы в прессе были достаточно доброжелательные. О нем писали почти как о герое, и никто не обмолвился словом о том, что именно он был тем патрульным полицейским, которого Лэймар и Оделл обвели вокруг пальца три месяца назад. Это было хорошо. Во всяком случае, никто не смог бы упрекнуть его в том, что он действовал из соображений личной мести. Может быть, репортеры оказались слишком тупыми, чтобы собрать воедино все факты, но это вряд ли. Скорее всего, кто-то сказал им, что надо обойти этот острый угол, и они согласились.

Ему очень не понравилось, как газетчики раздули историю о пальцах Лэймара. Они вообразили, что все было очень забавно. Репортеры преподнесли это, кан шутку меткого стрелка. Эх, если бы он был метким стрелком, то уложил бы Оделла первым же выстрелом, а не тридцать третьим, а Лэймара убил бы со второго выстрела.

Около часа он уснул. В три проснулся и обнаружил на письменном столе записку Джен: она ушла по делам. Расс и Джефф должны вернуться поздно, они собирались пойти вечером в магазин Меера. Интересно, они ушли? Может, остались?

Бад перевернулся с боку на бок и набрал номер Холли.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

— О, Бад, все говорят, что ты великий герой! Бад, ты стал знаменитым.

— Какая ерунда. Эти болтуны забудут обо мне таи же быстро, как они все это написали.

— Ты в порядке?

— В полном, клянусь тебе. Повязку с глаза я уже снял, но на физиономии у меня полно царапин, а на левой ноге — повязка. Нога еще отечная и немного болит, но, кажется, я оказался крепок, как бык. Лэймар не смог меня убить. Правда, ради справедливости надо сказать, что и я не смог убить его.

— Бад, когда мы увидимся? Я так хочу быть с тобой. Я ужасно по тебе соскучилась. Я хочу ухаживать за тобой.

— Да что ты? Не надо за мной ухаживать. Радость моя, со мной все в полном порядке. Я же тебе сказал, я скоро поправлюсь — это вопрос нескольких дней, вот только царапины затянутся. Ты подождешь, правда? Мы же с тобой так близки.

— Бад, значит, ты все-таки решился? Мы только пока не вместе, а потом ты собираешься быть со мной навсегда? Я не могу вынести саму мысль о том, что нам придется расстаться. Я так боюсь, что ты переменишь свое решение и вернешься к жене. Ведь тебе легче так поступить.

Бад знал, что он никогда не обещал ей оставить свою семью. Он не смог бы заставить себя это сделать. Разница была, может быть, не очень велика, но граница между двумя решениями очень четко пролегала в его сознании: между банальной супружеской неверностью и нарушением обетов.

В то же время в голосе Холли звучала такая покорность, такое желание и такое отчаяние. Как она может так сильно любить его? Она что, сошла с ума? Что произойдет, когда она увидит его таким, каким его видит Джен? Увидит, что он малоподвижный и инертный, нелюдимый чурбан, который дает слишком мало, но не забывает многого требовать, который в свободное время обожает копаться в своем оружии. Это его несколько напугало. Но он ничего не сказал Холли, чтобы не обидеть ее и не причинить ей боль.

— Нет, я как раз занят тем, что работаю над этим. Ты знаешь, когда эти ребята стреляли в меня, я думал о тебе.

— Здорово, Бад. Я очень рада это слышать.

— Скоро, Холли, скоро, я клянусь тебе. Он повесил трубку и встал. Прошелся по пустому дому, чувствуя, как при каждом шаге в теле отдается боль. Он выглянул в окно, посмотрел на машину OSBI с двумя антеннами и двумя увальнями внутри. Опять в его жизни не сходятся концы с концами, снова он слишком возбужден, чтобы спать, и слишком слаб, чтобы куда-то ехать и что-нибудь предпринимать. Он спустился вниз и включил телевизор. Передавали шестичасовые известия. Бад посмотрел, не покажут ли чего-нибудь новенького о Лэймаре.

О Лэймаре не показали ничего. Самой главной новостью сегодня стал культ Лэймара. Опять испоганили стены школы.

Кто-то огромными буквами написал на белой кирпичной стене спортивного зала: «ОДЕЛЛ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ». Рядом с этой надписью была другая: «ЛЭЙМАР ЕЩЕ ВЕРНЕТСЯ».

Глава 25

Лэймар думал, что сможет превозмочь все. Рана на руке затянулась и покрылась корочкой. Инфекция его миновала. Рука только болела, болела дьявольски, но боль можно вытерпеть. Разочарование, которое Лэймар испытывал, глядя на незаконченную татуировку у себя на груди, где были только намечены грубые и сырые контуры льва, конечно, весьма чувствительно, но как человек, большую часть своей жизни проведший в тюрьме, он привык терпеть и поэтому понимал, что разочарование со временем пройдет, как проходит на свете все.

С горем, которое он испытывал, было сложнее. За свои тридцать восемь лет привычный к насилию Лэймар ни разу не испытывал настоящего горя. Его отца убили, когда до рождения Лэймара оставалось еще четыре месяца, так что по этому поводу он не испытал горечи утраты. Имелась еще мать — блеклая и болезненная женщина, в которой не было ничего от самостоятельной личности. Она сдала маленького Лэймара на руки теткам и двоюродным сестрам и не особенно о нем беспокоилась. Он пребывал в интернате, когда она умерла смертью пьяной забулдыги в какой-то канаве вместе с каким-то пьянчугой. Когда она умерла, он не почувствовал ничего, даже намека на одиночество. Во время смерти мамы Оделла Камиллы они с Оделлом отбывали восемнадцать месяцев за убийство со смягчающими вину обстоятельствами. Вот тогда он испытал боль. Она была самая лучшая женщина, какую он когда-либо знал, добрая и мягкая, она очень любила своего малышку Оделла, но не настолько сильно, чтобы остановить изверга-мужа, который связывал Оделла цепью и бил его ремнем, на котором правят бритвы. Лэймар разобрался с ним сам. Но та боль была, как мимолетный холод, который обжег сердце изнутри и прошел. Боль пришла и ушла навсегда, не оставив после себя никакого следа.