Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»), стр. 8

Глава девятая

Бегство

«Прекрасный выход, — думал Мигель, придерживая коня на спуске. — Прекрасный и неожиданный. Через сутки я буду в сорока милях от Мадрида, а через неделю вне королевства. Если потом, через полгода, и откроется что-нибудь, в свите папского посла в Риме меня не тронут».

Мигель с невольной улыбкой вспомнил ужас дона Лопеса, которого он случайно встретил перед выездом из города. Старичок ехал в карете делать визиты своим друзьям. Как широко открылись глаза бедного профессора, когда в кавалькаде отъезжающего итальянского прелата он увидел его, Мигеля, в ливрее пажа. Мигель ещё успел подъехать к нему, объяснить, что он уезжает с Аквавивой в Италию, и попросил сообщить об этом родным в Алькала.

Аквавива сразу подружился с новым пажом и болтал с ним всю дорогу. Прелат был очень доволен собой и тем, как он исполнил поручение папы.

— Я везу с собой сведения из первых рук, — хвастал Аквавива.

И действительно, прелат знал все подробности трагической смерти принца.

Тогда, после ночного ареста, Карлоса перевели в северо-восточную башню дворца, глухой каменный мешок с одним узким оконцем.

Карлоса мучили ежедневными допросами, исповедовали каждый час. Два раза в день заставляли отрекаться от своих убеждений, проклинать Лютера и присягать на верность отцу — королю. Карлос хотел заколоться, но у него забрали шпагу. Тогда он отказался от пищи. Семьдесят часов не ел, исхудал, день и ночь трясся в лихорадке, не спал. В конце концов не выдержал голодовки и начал есть. Принц бился головой о гладкие каменные стены, но не мог нанести себе серьёзной раны. В отчаянии он проглотил кольцо с большим бриллиантом — единственную, случайно оставленную ему драгоценность. Кольцо не причинило вреда. Тогда Карлос попробовал ещё один способ. Лекарь сказал ему, что излишества в еде после голода могут быть опасны для жизни. Карлос опять не ел двое суток, потом попросил много еды сразу — горячего жаркого, подогретого вина. Поев и разгорячившись, он выпил несколько стаканов воды со снегом и лёг на политый холодной водой каменный пол башни. В ту же ночь у принца началась горячка, воспаление брюшины, и через двое суток всё было кончено. Филипп освободился от непокорного сына.

— Мы, итальянцы, не столь жестоки, — смеялся Аквавива. — У нас иные нравы. В Риме, если человек делается неудобен, ему подносят розовое питьё в изящной хрустальной вазе, а к утру он умирает в судорогах.

Они ехали горным перевалом. Свита Аквавивы и возок с вещами ушли далеко вперёд. Прелат стегнул коня, чтобы нагнать их. Уже стемнело; мрачная тень от гор ложилась на узкую дорогу. Мигель вздрогнул.

Горы в этих местах были опасны. За каждым уступом скалы, за каждым камнем их могли — поджидать разбойники.

Вдруг конский топот послышался позади. Аквавива схватился за пистолет, Мигель нащупал рукоять шпаги.

Всадник показался из-за поворота дороги. Но он и не думал нападать. Он поднял руку в знак мирных намерений и что-то кричал и кивал Мигелю.

— Хосе! — вскрикнул Мигель. — Как ты попал сюда?

— С трёх часов гоню без перерыва, едва догнал вас, дон Мигель, — сказал Хосе, подъехав, и начал рыться у себя за пазухой.

Видя смущение Мигеля, Аквавива отъехал в сторону.

— Письмо к вашей милости, дон Мигель, спешное, тайное, от моего хозяина, — зашептал Хосе, вытаскивая из-за пазухи запечатанный конверт. — Дон Лопес так и сказал мне: гони и гони без перерыва, Хосе, пока не нагонишь дона Мигеля. А как нагонишь, отдай пакет и не проси ответа, а поворачивай и гони назад. И в деревнях нигде не останавливайся, никого не расспрашивай и ни с кем не болтай, — сказал дон Лопес…

Уже совсем стемнело. Мигель, не вскрывая, спрятал пакет на груди.

— Спасибо, Хосе, — спокойно сказал Мигель и тронул коня, чтобы догнать Аквавиву.

— Прощайте, ваша милость. Добрый путь!

Кавалькада остановилась на ночлег в маленькой горной венте. «Сено и вода для лошадей, постели и ужин для людей», — прочёл Мигель незатейливую надпись над воротами. Испуганный хозяин при виде таких важных гостей бросился собирать лучшие перины в доме. Работник вышел во двор распрягать и поить лошадей. Он укрепил у колодца смоляной факел.

В дымном и колеблющемся свете этого факела Мигель сорвал печати с пакета и прочёл:

«Сигура не убит, а тяжело ранен. Он пришёл в себя и назвал твоё имя. Де Иварра настаивает на усиленных розысках. Спеши как можно скорее покинуть пределы Испании».

«Скорее, скорее, скорее!» — звучало теперь в сознании Мигеля день и ночь. В каждом топоте он слышал погоню, в каждом взгляде — подозрение. Скорее, скорее!..

Аквавива тоже торопился. Через неделю они были в Валенсии, откуда должны были отплыть к берегам Италии.

В Валенсии, приморском городе, соборов и монастырей было меньше, зато больше таверн и матросских кабачков; на улицах пахло солёным морским ветром, смолой и устрицами. Они отплывали вечером. Мигелю отвели крохотную каморку рядом с богатым, просторным помещением прелата. Зажглись кормовые фонари, и судно взяло курс на восток. Уже совсем в темноте, лёжа, Мигель слушал, как волны ударяют в борта, как скрипит, вздрагивая всем телом, старый, давно не смолённый корабль.

«Или церковь, или море, или двор короля, — вспомнил он, засыпая, любимую поговорку отца. — Море, море, наконец-то море!..»

В этот самый час в Мадриде ещё заседал королевский суд. Преступника не изловили, его судили заочно. Дело было серьёзное: оскорбление и тяжёлое ранение Антонио де Сигуры, капитана королевской охраны. Чтец королевского суда хриплым от недосыпа голосом читал приговор:

«… а виновнику, Мигелю Сервантесу, приняв все меры ко изловлению, с поношением публичным отрубить правую руку и изгнать его из пределов королевства сроком на десять лет…»

Глава десятая

У прелата

В Риме всё пошло совсем иначе. Сначала Аквавива вовсе позабыл о новом паже, потом вспомнил и нагрузил скучными и унизительными обязанностями.

Кончились снисходительные дорожные разговоры о литературе и нравах. Мигель должен был подавать прелату утром апельсинный сок с водой, полотенце и таз для умывания, следить за порядком в гардеробной, докладывать о посетителях. Последнее было труднее всего.

Аквавива, в миру герцог Атрийский, делал головокружительную карьеру. В 24 года он уже метил в папские кардиналы. В приёмных залах его богатого дома день и ночь толпились льстивые патеры, заискивающие монахи, влиятельные светские люди. Мигель должен был докладывать, провожать, передавать поручения, извиняться, лгать. Он томился невыносимо.

Но идти было некуда. Возвращение на родину было невозможно.

В свободные часы Мигель бродил по улицам древнего города.

На площадях из открытых пастей бронзовых львов неустанно били серебряные струи. Крутые мосты гляделись в жёлтые воды Тибра. Рим восхищал Мигеля величием своих руин, великолепием мраморных обломков. Холм Квиринальский, поле Марса, Латинские ворота — самые названия улиц казались Мигелю живой историей.

Всё это время он много читал и учился. Была неделя, когда Мигель ходил, как одержимый: он прочёл «Освобождённый Иерусалим» на итальянском языке.

Мигеля поражали вечно оживлённая, жестикулирующая, страстная речь итальянцев и простота их уличной жизни. Он вспоминал города родной Кастилии, закрытые двери, занавешенные окна, дома, похожие на монастыри, монастыри, похожие на крепости. Вспоминал мрачные фигуры испанских идальго, их чёрные плащи, их гордую походку и сдержанную, медлительную речь. Дома только иногда, через случайно приоткрытую на улицу дверь, можно было увидеть угол внутреннего дворика, где замкнуто протекала жизнь семьи. А здесь, в Италии, в узеньких улочках окна глядели в окна; соседки, высовываясь до пояса, во всеуслышание делились новостями, а развешанное тут же на протянутых верёвках бельё словно подчёркивало это отсутствие тайн друг от друга.