Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»), стр. 17

— Наша вера лучше вашей поганой веры! — скороговоркой кричал молодой. — Наш аллах — верный бог, великий бог, праведный бог. Кто верит в аллаха, тот побеждает. Сыны ислама покорили Азию, Аравию, Египет и Александрию, Алжир и Тунис, и Триполи… Кто верует в аллаха, творит молитву, вечернюю и утреннюю, слушает муллу и кади и не пьёт вина, тот будет достоин имени праведника и после смерти попадёт в рай. А кто исповедует вашу собачью веру, тот умрёт, как пёс, и сгниёт в могиле.

— Врут! Это ихняя вера собачья, — мрачно сказал соседу пленник с красным носом пьяницы. — Что за вера, если вина нельзя пить?..

— Слушайте все! — крикнул мулла. — Слушайте все слова аллаха и пророка его Мохаммеда!

Он поднял на вытянутой руке толстую книгу в сафьяновом переплёте.

— Слушайте все слова алкорана, книги откровения!

Другой рукой мулла, как фокусник, выхватил из рук служки деревянную подставку для корана и поставил её на землю перед старым муллой.

Двойная доска, щёлкнув, раскрылась. Он укрепил на ней книгу.

— Бисмиллах — рахами — рахим! — грозно начал седой.

Стража сдвинулась теснее. Пленники зашевелились. Они знали, что мирное чтение корана часто кончается ударами плетью.

Мигель торопился. Он нёс пленникам, засевшим в пещере, два свежих хлеба, кувшинчик с оливковым маслом и связку луковиц. Мигель не стал ждать, что будет дальше, и ушёл со двора Али-Каура.

Уже наступила ночь; темнело в Алжире быстро, как везде на юге. В одном из кривых переулков горного квартала Казбы Сервантес увидел длинную фигуру доминиканца Бланке. Неизвестно, когда и как Бланко выкупился, но, очевидно, был свободен и с сумкой сборщика пробирался к капелле Сан-Педро, единственной христианской молельне Алжира.

— Как тебе удалось так быстро добыть свой выкуп, мой отец? — не сдержавшись, спросил монаха Сервантес.

Бланко поднял на него бесцветные глаза. Досада и смутное опасение мелькнули в них.

— Я не знаю тебя, пленник, — сухо сказал Бланко.

— А я уже знаю тебя, отец, — с усмешкой сказал Сервантес. — Тебя зовут Бланко де ла Пас, ты приехал с доктором Созой на испанском судне «Сан-Пабло». Могу сообщить тебе и моё имя: Мигель Сервантес.

Бланко сделал равнодушное лицо и отвернулся. Но, когда Сервантес прошёл дальше, он долго смотрел ему вслед, вытянув свою змеиную голову.

Глава восемнадцатая

Расправа пиратов

Пленники в пещере начинали тревожиться. Второй месяц сидели они в сырости и темноте; подышать воздухом решались выходить только по ночам. А день отплытия Родриго всё откладывался и откладывался. Ко всему этому уходы Сервантеса за город стали затруднительны.

В городе было неспокойно. Толпы янычар бегали по улицам, из двора во двор, потрясали кривыми ножами и проклинали христиан.

До Алжира докатился слух, что на аутодафе в Валенсии испанцы сожгли корсара Ахмета, правоверного мусульманина и заклятого врага христиан.

Проклятые кафиры [24] могли жечь сколько угодно своих же неверных, если того требовала их вера. Но казнить правоверного мусульманина, да ещё пирата! Всё вольное пиратское племя возмутилось.

Это было в рамадан, девятый месяц мусульманского года, месяц поста и молитв. Всю ночь по домам горели огни, и всю ночь бродили толпы пиратов, заглядывая во дворы, в тюрьмы, обыскивая все углы. Они искали жертву — христианина, но не простого, а такого, которого стоило бы сжечь взамен Ахмета.

Из городских ворот не выпускали ни одного христианина ни днём, ни ночью, и пленникам в пещере грозила голодная смерть.

Родриго выручил Мигеля. Он раздобыл одного грека, перебежчика из Европы, который принял ислам, но тайно мечтал о возвращении на родину.

По профессии этот человек был позолотчик и в Алжире занимался тем же. Его так и звали: Дорадор. [25] Дорадор с радостью ухватился за возможность помочь бегству других пленников. Он надеялся благодаря этому выпросить на родине прощение за перемену религии. Такой человек был находкой для Сервантеса. Как мусульманина его пропускали везде; он без всякого риска мог ходить за город и держать связь с пещерой.

Пираты продолжали бесноваться. Они нашли жертву — испанского священника Мигеля Аранду, бросили его в мазморру и назначили день казни.

С утра в порту заготовили целую гору сучьев, укрепили в земле якорь потяжелее. Аранду раздели догола, вымазали дёгтем, вываляли в перьях и долго таскали по улицам. После полудня полуживого Аранду притащили в порт.

Мигель с Родриго и многие другие пленники, столпившись в сторонке, смотрели на происходящее. Даже Антонио Созу выпустили посмотреть, как горит на костре испанец.

Тело Аранды перехватили ржавой железной цепью, прикрепили цепь к якорю, врытому в землю.

Начальник янычарского отряда сделал знак. Затихшая толпа покорно расступилась, и высокий араб, брат сожжённого пирата, вышел из неё. Он наклонился, и большой серый булыжник, свистя, прорезал воздух. За первым камнем тучей полетели другие.

— Харала!.. Харала!.. [26] — кричали мусульмане. — Кафиры жгут наших братьев, наших сыновей! Отомстим же им! Харала!..

— Бисмиллах! — в исступлении вопил какой-то старик, тряся кулаками. — Бисмиллах! Кафиры узнают, сколько крови стоит один сожжённый правоверный. Мы перережем их пленников, мы наводним их берега, мы уничтожим их проклятое семя!

Аранда свесил окровавленную голову, но ещё стоял. Якорная цепь поддерживала его.

Сам мулла поджёг наваленные вокруг Аранды сучья. Первый язык дымного пламени лизнул его свесившиеся волосы и опалил лицо. Аранда пошевелил губами, точно хотел что-то сказать. Но тут густой дым закрыл его, и несколько секунд слышались только шипение огня и глухой рокот толпы.

Мигель закрыл глаза. Он вспомнил казнь еретика в Толедо. Мальчиком, восьми лет, Мигель раз видел аутодафе.

Такая же многолюдная, но более молчаливая, испуганная толпа. Процессия осуждённых. Бледные лица из-под размалёванных высоких колпаков. Жёлтые балахоны еретиков. Свечи зелёного воска в руках. Помост и крест над ним, обтянутый зелёным. Похоронное пение. Груды сучьев. Клубы чёрного дыма. Поднятые руки и ужасные стоны сжигаемых. Аутодафе.

Мигель открыл глаза. Аранда, весь обугленный, лежал почерневшей головой на шипящих раскалённых камнях.

— Неверные! Варвары!.. — сжал кулаки один из пленных, испанец, стоявший рядом с Родриго. — Мы им отомстим!

— Неверные?.. А мы, католики, разве лучше их? — громко по-испански сказал Соза.

Пленник замолчал.

— А мы разве лучше неверных? — так же громко повторил Соза. — Разве мы не жжём на кострах ни в чём не повинных людей?

— Вы правы, дон Антонио, — сказал тихий голос.

Это был голос испанца. Все оглянулись. Однорукий Сервантес стоял рядом с Созой, в полотняной шапке пленника.

Испанцы понимали, что Соза говорит правду, но отворачивались, не смея поддержать его. Даже в этом чужом, мусульманском городе, на краю света, на другом материке, они боялись попасться в лапы святого судилища.

И, может быть, осторожные были правы. Из соседних рядов высунулась змеиная голова монаха.

Родриго уезжал. Наступал срок для исполнения задуманного.

Стоял август. Море было тихо.

Весь Алжир занят был приездом нового паши. Паша сменялся каждые три года — его присылал турецкий султан.

Музыкой, кликами, парадом янычар встретили нового пашу. Все пятьдесят орудий на фортах и на судах береговой охраны салютовали его въезду во дворец. Легковерные алжирцы уже забыли жестокости старого правителя и от нового ждали льгот и послаблений.

Но они прогадали. Новый паша, Гассан-Ага, стоил десятка старых. Он обложил население неслыханными налогами. Он потребовал от пиратов пятой части добычи вместо седьмой. Он захватывал лучшие суда в свою пользу, скупал пленников и удваивал сумму их выкупа, забирал всё зерно, собирал разменную монету и с помощью европейских невольников переплавлял её. Он конфисковал товары на базаре, забирал для себя мёд, рис, масло, фиги и милостиво оставлял своим янычарам лук и капусту. Он заставлял окрестное арабское население платить налоги натурой, а потом их же продукты продавал им по учетверённой цене. Народ застонал, заволновались пираты, полетели жалобы в Стамбул, к самому султану. Но султан был глух: у Гассана-Аги были сильные заступники при дворе, и за своё место в Алжире он внёс султану выкуп в триста тысяч червонцев.