Пламя гнева, стр. 17

Потом в гостиную вошла горничная-голландка в кружевном чепце. Она церемонно присела и просила менгера Деккера «немного обождать».

Эдвард ждал долго, он уже не знал, что думать. Наконец, скрипнула дверь и вошла Лина.

Она была незавитая, в домашнем платье.

Лина не улыбнулась, увидев Эдварда, не протянула ему руки. Она присела церемонно, как перед чужим.

— Лина! — сказал Эдвард. — Я уж думал, что не увижу вас больше. Я был так несчастлив на Суматре, Лина. Меня несправедливо обвинили. Я расскажу вам всё.

Лина вспыхнула.

— Я не стану вас слушать! — сказала Лина. — Нет, нет!..

— Лина, что это значит? — Эдвард взял её за обе руки.

— Нет, нет!. — повторила Каролина, испуганно глядя на него. — Я не знала, что вы такой.

— Какой, Лина?.. Какой?.. — Сердце у Эдварда замерло; предчувствие новой неожиданной беды нависло над ним.

— Ужасный, бесчестный человек! — с усилием выговорила Лина. — Мне нельзя вас слушать! Мне запретили!.. — Она прикрыла лицо рукой и убежала.

Якоб Ферштег, бледный, в ватном сюртуке, весь обвязанный, вышел вслед за нею к Эдварду.

— Правда ли, Эдвард, — мигая от волнения, спросил Якоб Ферштег, — правда ли, Эдвард, что ты оказался недостойным слугою своего отечества, что ты дикарей хотел возмутить против своего законного короля?

— Тысячу раз я готов был сделать это! — сказал Эдвард. — Несчастные туземцы правы, когда бунтуют против столь подлого угнетения!

Якоб Ферштег встал, трясясь не то от лихорадки, не то от испуга.

— Оставь мой дом, Эдвард Деккер! — сказал Якоб Ферштег. — Или ты думаешь, что в честном голландском доме потерпят такого гостя?

Свёрнутая в трубку рукопись дрогнула в руке Эдварда.

— Прощайте, менгер Ферштег, — сказал он.

«Утрату чести» Эдвард унёс с собой на груди.

Глава тринадцатая

Конец карьеры

Один только раз после того Эдвард ещё увидел Каролину.

Он бродил без цели по улицам Батавии. Много дней уже он скитался без дела, без работы. Он ночевал в китайской ночлежке и ужинал печёными бананами. Его никуда не принимали на работу.

— Ваши бумаги? — спрашивали у Эдварда. Он смущался и уходил.

Батавская судебная палата сняла с него обвинение в растрате, но оставила в силе обвинение в небрежном ведении дел.

«Ввиду несовершеннолетия контролёра Деккера, — постановил суд, — от наказания его освободить, но недостающую по его небрежности в кассе сумму — две тысячи гульденов — обязать покрыть из собственных средств».

Две тысячи гульденов!.. Эдвард не мог бы в обоих карманах наскрести и гульдена с четвертью.

Много дней бродил он так, без денег, без работы. В Колониальном управлении его не брали даже на должность младшего писца.

Иногда он писал прошение на голландском языке для малайца на Старом базаре или переводил ему на малайский казённую бумагу, полученную из суда. Так он перебивался с полгода.

«Отчего твои дела так плохи? Твой брат Ян уже имеет в Рембанге [29] табачную плантацию», — писала ему из Голландии мать. Эдвард не спрашивал адреса Яна, — ему не хотелось увидеться с братом. Он почти не писал домой. У него не было постоянного жилья.

Бродя без цели, он забрёл как-то раз поздним вечером на широкую главную улицу Батавии. У генерал-губернаторского дома он увидел огни и экипажи в несколько рядов. Генерал-губернатор Ван дер Бош давал торжественный бал.

В свете огней, между колоннами, в грозной духоте тропической ночи, по мраморной генерал-губернаторской террасе проходили гости. Дамы приседали, господа кланялись, шаркали и потели в суконных европейских костюмах. Сияли золотые локоны и золото эполет, играла музыка. На террасе и в зале Ван дер Бош принимал гостей поважнее. Чиновники попроще сидели внизу, в собственных экипажах, рядами выстроившихся вдоль фасада дома; так водилось на приёмах в Индонезии.

В большом зале ужинали; ужинали и в колясках внизу. Коричневые босые лакеи выносили сюда вино и блюда с дичью.

Эдвард увидел здесь Каролину. Она сидела в коляске с матерью во втором ряду. У обеих были счастливые лица, обе радовались тому, что хоть и во второй ряд, но попали всё же на бал к самому генерал-губернатору. Из соседней коляски, перегнув тонкую талию, с Линой разговаривал смеясь молодой офицер. Эдвард вздрогнул: он узнал Ван дер Фроша.

— Лина! — сказал Эдвард. Он стоял близко, шагах в шести.

Лина увидела его; она побледнела и отвернулась к матери. Растерянность и сожаление выразились у ней на лице.

Ван дер Фрош поднял голову. Он стал с беспокойством осматриваться. Сделав усилие над собой, Эдвард отошёл в тень.

Каролина сейчас же успокоилась, лейтенант, пригнувшись, снова весело заговорил с нею. Лина прошептала что-то на ухо матери и больше не обернулась.

Колониальная карьера Эдварда была кончена.

Часть вторая

Раджа Лебака [30]

Глава четырнадцатая

Эвердина Ван-Винберген

Эвердина ступила на трап и остановилась в смущении Она увидела низкий берег, чужую страну и пальмы, похожие издали на гигантские метёлки с распущенными на конце петушиными перьями.

Эдвард надолго запомнил её такою: в гладком коричневом платье, с зубцами кружев у ворота, с дорожным саквояжем в руке, на трапе «Сенделинга». Так он увидел её в первый раз.

Никто не протиснулся к Эвердине из толпы встречающих, никто не назвал по имени, не бросился её обнять.

«Значит, сестра Генриетта не приехала встретить меня из Паракан-Салака?»

Эвердина обвела толпу уже испуганными глазами.

Что она будет делать здесь одна в чужой стране?

— Не нужно ли юфрау [31] носильщика? — Худой, плохо одетый человек протиснулся к ней из толпы.

Эвердина с удивлением смотрела на странного носильщика. Он загорел до черноты и был очень худ, но говорил вежливо и просто. У него были синие глаза северянина.

— Пожалуйста! — сказала Эвердина.

Носильщик скинул кожаный пояс, подхватил саквояж Эвердины и понёс его китайцу-извозчику.

— Если юфрау разрешит, я могу проводить её до гостиницы, — поклонился носильщик.

— Я буду очень рада, — робко сказала Эвердина.

Китаец-извозчик с длинной косой повёз их в город в крытой линейке, обвешанной бубенцами. Эвердина всю дорогу смотрела на жёлтую, медленную воду каналов, на тёмных, сожжённых зноем людей, на зелёное море, исчезавшее позади.

— Как здесь всё не похоже на Антверпен! — вздохнула Эвердина.

В гостинице её смутили чёрные сетки от москитов на окнах, удушающий запах незнакомых белых цветов, толпы босой коричневой прислуги во всех коридорах.

Носильщик внёс её саквояж на крытый двор гостиницы, поклонился и ушёл.

Только тут Эвердина вспомнила, что она не заплатила ему денег. Она выбежала из ворот с кошельком в руках, но странного носильщика уже не нашла.

Эвердина протомилась в гостинице до вечера, покорно съела весь рис и сладкий картофель с чесноком, которые ей подали на ужин, и легла спать.

Утром она пошла искать своего «носильщика». Она не знала ни имени, ни адреса, но храбро двинулась по широкой незнакомой батавской улице, заросшей травой.

Через минуту она увидела его: «носильщик» стоял и смотрел на окна её комнаты. Он тоже искал её.

— Это вы?.. Как я рада!.. Простите!.. — сказала Эвердина и смеясь и краснея сразу. — Вчера я осталась вам должна.

Она хотела вынуть деньги, но носильщик смутился ещё больше, чем она.

— Нет, нет, юфрау! — сказал носильщик. — У соотечественников я денег не беру! — И весело засмеялся.

— Я ещё не знаю, как вас зовут, соотечественник, — сказала Эвердина.

— Эдвард Деккер.

— Хорошее имя! — Больше Эвердина ни о чём не спрашивала.