Камни и молнии (сборник), стр. 8

Пилот подошел к иллюминатору. Снаружи едва брезжил рассвет. Низко над космодромом стелился туман. Из рубки было слышно, как, с грохотом переставляя магнитные конечности, по кораблю из отсека в отсек бродит пунктуальный кибер-дефектатор. Это механическое существо первым встречало всех, кто возвращался из космоса. Быстрее и лучше кибера никто не мог оценить состояние корабля. Все неисправности фиксировались в его электронной памяти, а затем уже в виде технологической программы ремонта поступали в спеццентр космопорта. Робот-специалист делал свое дело; и, хотя Пер знал, что на корабле много поломок, сейчас ему казалось, что кибер слишком долго копается.

Разгоралась заря. Легкий ветерок понемногу рассеивал туман. Пилот все еще стоял у иллюминатора, с трудом сдерживая желание плюнуть на все формальности и сбежать с корабля: где-то там, на краю площадки, омываемой полынным морем, находилось место, которое они с Сольвейг облюбовали для своих встреч. Однако в розовом мареве, клубящемся над Землей, еще ничего нельзя было разглядеть, кроме смутного мелькания множества человеческих голов.

Наконец дефектатор вернулся в рубку, чтобы сделать отметки в бортовых документах.

– Послушайте, – спросил его Пер, – отчего сегодня с раннего утра на космодроме столько народу?

– Очередное чудо, – желчно ответил кибер. – Если бы люди смогли обойтись без чудес, это было бы самое великое чудо.

Никто еще не видел усмешки робота, но Пер по опыту знал: она непременно витает в воздухе там, где машины берутся судить о людях.

– Чудес не бывает, – бубнила машина. – И если в исключительном случае регенеративная связь вызвала у человека направленное изменение биопрограммы, то это лишь уникальный факт, который ничего не доказывает.

На груди робота зажглась фиолетовая лампочка, свидетельствующая о возбуждении схемы, – «ЧС».

Дефектатор исходил фиолетовым светом – признак старости машины: схема «ЧС» – заложенный в робота электронный «червь сомнения», – перевозбуждалась только на машинах, которые давно отработали свой срок.

«Сколько же тебе лет, дедушка? – подумал Пер, только теперь обратив внимание, как истерлась обшивка робота, и разболтались его шарниры.

«Я кончил! – неожиданно сообщил кибер, проколов последнюю дырку в перфокарте корабельного паспорта. Фиолетовое свечение погасло.

– Даю заключение! – продолжала машина без всякой паузы. – Исследование бортовой аппаратуры вашего корабля показало, что наиболее существенным дефектом следует считать выход из строя «регистратора разности времени».

«Так я и думал» – признался пилот. У него сразу отлегло от сердца: теперь все как будто становилось на свои места. Заключение дефектатора рассеяло тревогу Пера. От радости он готов был расцеловать это неуклюжее хитросплетение мысли и проводов, но старик уже погрузил себя в кабину лифта и унесся к земле.

Туман окончательно рассеялся. Первые лучи солнца осветили множество людей, собравшихся на краю космодрома. – Мы вас ждали, Пер! – произнес высокий, уже начинающий седеть человек лет девяноста. – Возьмите себя в руки. Вы должны знать: все, что произошло, – зто прекрасно! Да, да, прекрасно!

«Если все так прекрасно, насторожился Пер, – то почему я должен брать себя в руки? Что случилось?»

– Известил ли вас кибер-дефектатор, – продолжал незнакомец, – что бортовой «регистратор разности времени» вышел из строя?

– Я и без него это знал, – ответил Пер. – Когда прибор намотал лишних пять лет, я сразу понял, что с ним творится неладное.

– Лишних пять лет?! – переспросил седой человек. – Выходит, робот сказал не все!

– Вполне возможно, – согласился Пер. – Удивляюсь только, где вам удалось раскопать эту музейную древность.

– Как раз из музея мы его и взяли. Кибер находился там с тех пор, как поставили на прикол последний корабль того класса, на котором летали вы.

– Невероятно! Как могло случиться; что я об этом ничего не знаю? – удивился пилот.

– Вы и не могли знать, сказал человек. – Это произошло триста лет назад. Теперь судите сами, на сколько ошибся ваш «регистратор разности времени».

«Ну вот и все, – подумал Пер. – Случилось то, чего я больше всего боялся».

Мысль о том, что он может опоздать на несколько поколений, с самого начала не давала ему покоя. Но он упорно гнал ее прочь. Допустить такую возможность означало примириться со страшным поворотом судьбы, навсегда отнимающим у него Сольвейг.

Из толпы вышел сгорбленный старик.

– Пер, вам просто чертовски повезло! – произнес он скрипучим голосом. – Мне скоро двести. В старину таких называли патриархами, но я гожусь вам в правнуки. И, как мне ни тяжело двигаться, я не мог не прийти сегодня вместе со всеми на этот праздник победы над временем!

«Какой праздник? К чему все это? – думал пилот. – Что я могу им ответить? Неужели и в самом деле я кажусь им героем – победителем времени? Но ведь это всего лишь слепой закон, известный каждому школьнику. То, что произошло, вовсе не заслуга моя, а моя беда. И единственное, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое».

Пилот опустил голову. Все здесь напоминало ему о Сольвейг. Чувствуя себя одиноким среди ликующей массы непонятных и далеких ему людей, Пер уже не слышал, что говорили вокруг. Расслабленный, опустошенный, он не мог произнести ни слова, мечтая лишь о той минуте, когда ему наконец дадут возможность побыть одному.

Подняв отяжелевшие веки, пилот увидел вдруг, что люди перед ним расступились. Он глянул вперед и опустил голову.

«Что же это со мной происходит? Так нельзя! Я действительно должен взять себя в руки. Уже начинает мерещиться…. Нет, это невозможно…»

– Сольвейг! – неожиданно крикнул Пер и, сорвавшись с места, бросился туда, где только что перед ним мелькнуло знакомое платье. Еще издали он узнал ее по-детски чуть-чуть угловатую фигурку. Одинокая, хрупкая, она неподвижно стояла на том самом месте, где они когда-то расстались. Так продолжалось несколько мгновений. И вдруг на бледном ее лице вспыхнула задорная улыбка. Она подняла руку, и пилот услышал знакомый возглас: «Привет, Ёжик!»

Сольвейг медленно опускалась на землю. Пер подхватил ее на руки, и она открыла глаза. Лица пилота коснулись мягкие локоны, и он уловил знакомый аромат дикой полыни. Он слышал, как рядом часто-часто бьется ее сердце, а может быть, это кровь стучала в его висках.

– Это ты! Ты!.. – шептал Пер, еще не в силах поверить глазам. Он гладил ее нежную шею, покрытую золотистым загаром, и, задыхаясь, твердил:

– Это ты! Ты, Сольвейг, – такая же как всегда! Ты прекраснее, чем всегда! Разве это не чудо?!.

На бледном лице ее вспыхнул яркий румянец.

– Что ты, Ёжик? – тихо ответила Сольвейг. – Просто… я тебя очень ждала.

1970

ЖУРАВЛИК [3]

Мы давно не виделись.

– Все такой же безрукий? – спросила Нина, поправляя тонкими пальцами узелок моего галстука. Ее мальчишеская челка почти коснулась моей щеки.

Я совсем забыл, что она – орнитолог. Знай, что могу ее встретить, – отказался бы от задания.

– Здравствуй, – промямлил я. – Попросили вот… сделать очерк. Не знаю, смогу ли…

– Ну, ты у нас умница. Сможешь. – сказала она, поправляя мне волосы.

– Иван Петрович, где же вы? – позвал Веденский. Он стоял в конце галереи, как добродушный слоник в очках, и озабоченно морщил лоб. – Идите сюда!

– Иду! – крикнул я, принимая зов как спасение.

Нина смотрела с улыбкой, чуть-чуть прищурясь, точно хотела сказать: «Ну что, дружок, влип?»… Подумать только: порывистая, небольшого росточка, еще год назад она была для меня манящей загадкой!

Ежась от холода, орнитологи торопились в лаборатории. Когда я догнал Веденского и оглянулся, мне тоже захотелось поежиться: Нина стояла рядом с каким-то верзилой, и оба смеялись, глядя мне в след.