Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян., стр. 21

А слуга три шага шагнул, остановился. Сам себе говорит:

— Кармелюк дурень… Да сам ты дурнем не будь!

Разодрал на себе одежду, лицо расцарапал, перепрятал деньги за голенище сапога и побежал обратно к панскому дому. Помещице в ноги повалился:

— Так и так, отнял злой разбойник Кармелюк деньги, что выизволили братцу посылать. Отбивался я, словно пёс от волка, да одолел он меня. Еле живой ушёл.

Разгневалась пани:

— До каких пор злодейства терпеть будем! Надо за солдата ми посылать!

В тот же вечер является к пани полковник. Усы подкручены, пуговицы на шинели начищены, шпоры так и звенят. Поцеловал, как положено, ручку у пани. А она ему:

— Ах, пан полковник, вовремя вы приехали. Житья нет от злодея. Изловить бы его да повесить.

— А я за тем и приехал, — полковник отвечает. — Прикажите слугу позвать, того, что сегодня ограбили.

Ну, слуга, ясное дело, стал полковнику расписывать, как Кармелюк на него напал, как бил-колотил, как деньги отнимал.

— А можешь его узнать? — полковник спрашивает.

— Как не признать, — слуга говорит. — Страхолюдный такой. Глаза, что у дикого зверя, горят, зубы, что волчьи клыки. И свитка рваная.

Полковник распахнул шинель.

— Эта свитка, что ли?

Побледнел слуга, ровно холст белёный. Достал пачку денег из сапога и не знает, кому отдавать, то ли хозяйке, то ли Кармелюку.

Пани так в деньги и вцепилась. А Кармелюк говорит:

— Не торопитесь, ваша милость. Столько кругом сирот бедняцких да вдов солдатских, что и этой тысячи не хватит. Выходит, с вас кроме этой ещё тысяча причитается.

Делать пани нечего. Побежала она из ларца вторую тысячу доставать. А Кармелюк размахнулся да и отвесил две плюхи слуге.

— Одну — за жадность, — сказал. — А вторую — за то, что хотел опозорить моё честное имя. Хорошо ещё, я про твою брехню прослышал, а то и вправду могли подумать, что Кармелюк бедняка обидел.

Взял Кармелюк две тысячи и ушёл. На прощанье сказал пани:

— За деньги спасибо. Да не вздумайте, ваша милость, немилостивой к слуге быть. Я сам с ним уже рассчитался.

А откуда же Кармелюк про слугу узнал? Да в каждом панском дворе, в каждой бедняцкой хате у него друзья-помощники были.

Как пан в грехах каялся

Жил один пан, смирный-пресмирный, ласковый-преласковый, тихий-претихий. Всё обходительно, да со вздохом, да с поклоном. Но только люди того тихого боялись больше, чем огня немилосердного, больше чумы и мора лютого. Потому что было у него сердце жёстче камня, что слезами не прожжёшь, мольбами не смягчишь.

Не выйдет крестьянин на барщину — то ли сам занеможет, то ли кто из семьи сляжет, — в тот же день панский верный пёс-эконом отберёт четверть хозяйства: овец уведёт, курам головы свернёт. Во второй раз бедолага не выйдет — половины хозяйства лишится. А станет роптать — отберут горшки-плошки, ряднину последнюю — и спать не на чем, и сварить не в чем.

А ругать, розгами сечь, как другие помещики, — этого у пана, упаси бог, в заводе не было.

Вот как-то поехал пан в церковь исповедоваться. Рассказал про все грехи попу, получил от него отпущение и домой отправился.

Выехал за село, вдруг слышит — кричат сзади. Оглянулся — дьяк его догоняет, путается в длинных полах рясы. Придержал пан коней. А дьяк подбежал да и говорит:

— Постойте, ваша вельможность! Послал меня к вам батюшка-поп. В каких вы грехах каялись, запамятовал он. А ведь ему ваши грехи замаливать надо.

— Что ж, — отвечает пан, — грехи мои тяжкие. Как-то в пятницу, в постный день, кусок поросятинки съел. Кошку свою ненароком обидел — на хвост ей наступил. Да бранное словечко воронесказал: она-то кричала «кра!», а я подумал: «украл!»

— Ага! — сказал дьяк. — И это все грехи?

— Все до единого, — пан говорит.

— Малость подзабыли, ваша вельможность, — тихо так дьяк напоминает. — Забыли, сколько горя люди через вас хлебнули, сколько слёз кровавых пролилось, сколько сирот бездольных осталось, у которых вы отцов да матерей замучили. Тот грех забыли, что богатство нажили на людской беде.

Тут дьяк сорвал с себя дьякову одежду. Громко закричал от ужаса пан — узнал Кармелкжа.

А Кармелюк могучей рукой пригнул тополь к земле, пану петлю на шею накинул и отпустил верхушку. Высоко взлетел на верёвке пан, а Кармелюк говорит:

— Поднимайтесь, ваша вельможность, к небу. Там ваши грехи и замолите.

Злая изменница

Собрали как-то паны силу большую — и казаков и полицию — Кармелюка с друзьями-товарищами ловить. К самому лесу подступили, где Кармелюк со своим отрядом скрывался.

Узнал про то Кармаль и велел своим людям уходить в дальнюю пущу.

— Сам я, — сказал, — последним выйду.

Окружили вороги лес, все тропы перекрыли — птица не пролетит, заяц не проскочит.

Подался Кармелюк к одной опушке, слышит — кони казацкие ржут… В другую сторону побежал — шашки брякают… Неужто пропадать Устину?!

Вдруг навстречу ему идёт молодица белолица, вязанку хвороста несёт.

— Ой, Кармаль, тебя ловят, а мне лихо. Не выбраться тайком из лесу.

— А ты-то чего боишься? — спрашивает Устин.

— Да я в панском лесу сухие сучья подбирала. А на опушке не одни солдаты, паны съехались, и мой там. Увидит меня, разгневается.

— Рад бы тебе помочь, женщина, да сам я — как зверь в западне. За моей головой охота. Лучше держись от меня подальше, а не то и тебя в разбойницы запишут.

Молодица говорит:

— Коли мне от тебя не помощь, так я тебе помогу. Не побоюсь панского гнева, вперёд пойду, а ты за мной крадись, хоронись за кустами, чтоб раньше времени тебя не приметили.

И пошла прямёхонько к опушке. А там полиция, солдаты… Паны ждут, когда Кармелюка повяжут.

Как гадала молодица, так и сталось — её пан к ней подскочил.

— Ты что, такая-сякая, в моём лесу хворост крадёшь! Да я тебя…

Подошёл офицер, пана в сторонку отвёл.

— Не до хвороста сейчас! — И к молодице: — Скажи, добрая женщина, не видала ли в лесу разбойников, не встречала ли Кармелюка?

— Разбойники навстречу не попадались. Кармелюка сроду невидывала… А что-то страхолюдное мимо протопало, к болоту бежало. Чуть сердце со страху не оборвалось.

Медведь, что ли? — офицер спрашивает.

— Какой медведь! — молодица отвечает. — То страхолюдное на двух ногах бежало.

— Он это! — закричал офицер. — Злодей Кармелюк! Веди нас к болоту.

Молодица и повела к болоту.

А болото такое, что за один день не обойдёшь. То вода, то трясина и только посредине кусок сухого леса, ровно остров.

— Ясное дело, — офицер говорит, — там и схоронился Кармелюк. Думает, нам туда не пробраться. Да просчитается. Где с кочки на кочку скоком, где вплавь, где вброд, а до его шкуры доберёмся.

Скинул мундир, чтобы в грязи не перепачкаться, команду подал, и двинулись к острову.

Тут молодица махнула белой рукой. Вышел из-за кустов Кармелюк, скорее свитку сбросил да офицерский мундир надел. Такой бравый вояка! Загляделась молодица.

Вдруг подскакал на коне полковник и спрашивает:

— Поймали Кармелюка?

— Так точно, господин полковник, — отвечает Кармелюк. — Вон на том островке его схватили.

«Эге! — полковник подумал. — Меня там не будет, так и награды мне не видать!» И — к болоту. А Кармелюк ему вслед:

— Верхом туда не добраться, господин полковник. Коня погубите и сами увязнете.

Полковник бросил поводья Кармелюку и зашагал по кочкам на длинных тонких ногах. Чистый журавль!

Кармелюку только того и надо было. Вскочил в седло, молодицу за собой посадил и рванул коня. Где солдат увидит, где полицию — кричит, командует, распоряжается. Ему все честь отдают, робеют.

Так и ускакали.

Как выехали на безлюдное место, Кармелюк сказал молодице:

— Спасибо тебе, хорошая моя! Спасла ты мне жизнь. Что хочешь, для тебя сделаю.

Женщина отвечает:

— Коли так, женись на мне. Давно ты мне полюбился.