Французский палач, стр. 95

Спустя час в хижину вернулся Хакон, наблюдавший за тем, как Франчетто, Генрих и тридцать их солдат проехали мимо тропы. Он даже короткое время следовал за ними, чтобы удостовериться в том, что они действительно потеряли их след. Он обнаружил, что оба его товарища лежат без чувств. Бекк, зарывшаяся под кучу шкур и одеял, походила на двенадцатилетнего парнишку, а ее обычно хмурое лицо улыбалось во сне. Жан, хоть и обезображенный ранами и синяками, по крайней мере, снова стал узнаваемым. Он лежал на постели из мягкого лапника, и тело его с ног до головы было обернуто лентами белой ткани. Хакон увидел, что все повязки влажно поблескивают, а дотронувшись до них, обнаружил, что они теплые.

— Ай! Что это за запах?

Ханна рассмеялась:

— По отдельности каждое растение пахнет чудесно. Вот только соединяются они… неудачно. Но каждое действует по-своему, и каждое необходимо.

— Он будет жить?

Ханна встала и подошла к рослому воину — и оказалось, что даже рядом с ним она не выглядит низкой. Его можно было бы принять за ее сына.

— Сильно изранен. Я вправила ему руку и ногу и перетянула ребра, но у него очень много других повреждений, снаружи и внутри. Однако он выдержал такое, что убило бы большинство других. Наверное, у него имеется на то веская причина.

— Верно. — Хакон широко зевнул и встал. — Ну, я сосну часок, а потом снова буду сторожить.

— Почему?

— Потому что мне надо бы поспать.

— Нет, почему так мало? Они не вернутся еще несколько дней.

— Откуда тебе знать?

— Я вижу это в огне. — Тут Ханна указала на свой очаг. — Так же, как увидела ваш приезд. — Прочтя в усталых глазах скандинава недоумение, она пожала плечами и добавила: — Друг, тебе сон нужен не меньше, чем этим двоим.

— И все же…

Ханна подняла руку.

— Как хочешь. Просто выпей вот это. Так ты лучше выспишься.

Хакон был слишком измучен, чтобы спорить. Он сделал большой глоток того же настоя, какого отведала Бекк, и, найдя его вкусным, осушил всю фляжку. А потом он свернулся на овечьей шкуре на соседней с Бекк лавке.

— Разбуди меня ближе к полудню, — успел проговорить он прежде, чем глаза его закрылись.

— Конечно, — ответила Ханна, а потом шепотом добавила: — По крайней мере, я могу попробовать.

Но она даже не стала пробовать. Эти трое проспят весь день, весь вечер — и, возможно, не пробудятся до рассвета. «Целительный сон, — подумала Ханна. — Такой же действенный, как все, что хранится в моем ящике с целебными травами».

Она взяла своего полосатого кота, Филомена, который, воспользовавшись привилегиями солидного возраста, проспал все эти волнующие события, и положила его себе на колени. Подложив в огонь яблоневое полено, целительница села прямее и стала смотреть, как оно расцветает гирляндой алых цветов. В пламени она найдет ответы. И когда пламя охватило яблоневое дерево и обняло его малиновыми и оранжевыми руками, она стала думать об истерзанном человеке и странной руке, которую он вез. Да, она сказала великану правду: она узнает, когда преследователи будут возвращаться. Она увидит это в дыму и огне.

— Сосна, — фыркнул следопыт, коренастый баварец, служивший при собственном охотничьем доме Генриха, передавая ему фляжку. — Мы часто мажем ею сук, чтобы к ним до срока не лезли кобели. А потом мы ее смываем, оставляя совсем чуть-чуть. Они ее обожают.

Поскольку отряд преследователей нуждался в отдыхе, а Фенрир не замедлял бега, пса настигли только на закате следующего дня. Две гончие подобрались к нему в зарослях кустарника, где он спал, и поплатились за это жизнью. При этом они стащили у него с ошейника фляжку, а потом Фенрир бежал от превосходящего численностью противника.

Генрих выругался:

— Значит, мы все время ехали по ложному следу?

— Да. Кто-то помог им нас провести, — хмыкнул его соотечественник, отодвигаясь за пределы досягаемости своего командира.

Хотя правая рука Генриха была на перевязи, левая могла нанести не менее жестокий удар.

Генрих шагнул было к виновнику своей очередной неудачи, но эти слова его остановили.

— Им кто-то помог? Конечно. Они не смогли бы увезти его намного дальше. Пленник был едва жив. — Он несколько секунд ходил взад и вперед. — Они где-то спрятались. Позади. Ты, — он ткнул пальцем в одного из своих людей, — немедленно вернешься в Виттенберг. Ты должен встретить архиепископа уже в дороге. Мы будем ждать его на перекрестке дорог у того места, где мы въехали в лес. А вы, отребье, в седла! Едем.

Солдаты, которым удалось поспать считанные часы, надеялись на отдых. Однако они знали, что перечить или ворчать нельзя. Следопыт, будучи не лишен хитрости, знал, как задать очевидный вопрос:

— Хозяин, лес-то позади нас большой. Как мы узнаем, где начать искать?

Генрих презрительно усмехнулся:

— А еще называешься следопытом! Мы ищем знак. Очень ясный. — Он посмотрел на фляжку, а потом ударил ее о ствол дерева, разбив ее на куски. Собаки заскулили, пытаясь спрятаться от сильного, неотвязного запаха сосны. — Когда твои гончие снова начнут вести себя так, мы поймем, что приехали.

Генрих прыгнул в седло и вдавил пятки в бока лошади. Та сразу перешла на галоп, и его солдаты, ворча вслед удаляющейся спине, поехали за ним.

Как это ни странно, первым из трех проснулся Жан. Пробуждение не было трудным: ему не пришлось карабкаться из глубин и вырываться из объятий вязкого моря видений. Насколько он мог вспомнить, он ничего не видел во сне. Его не тревожили иллюзии, в которых бы его преследовали враги, реальные или вымышленные. Его не пробудили какие-то звуки. И дело было не в том, что он больше не мог бы спать: какая-то часть его существа не хотела просыпаться. Она пыталась закрыться от мира, сдвинув занавеси ресниц. Но нечто властно требовало, чтобы он проснулся.

Он стал искать ее, как только его веки разомкнулись, — и сразу же увидел, словно кто-то предусмотрительно положил ее так, чтобы первый же его взгляд упал именно на нее. Она лежала на подушке подле его постели из лапника, выжидающе расправив пальцы. И именно это сразу же по пробуждении убедило его в том, что случившееся — не часть утешительной грезы из тех, какие Господь порой посылает мученикам. Будь греза нереальной, то рядом бы оказалась вся Анна. Она стала бы говорить с ним так, как разговаривала в темнице, — утешая и успокаивая. А сейчас рядом лежала только рука.

Тут оказалась и еще одна женщина. Живая, настоящая женщина. Она сидела за столом и тихо напевала, растирая высушенные травы в ступке, а потом высыпая их в котелок, который тихо булькал на огне. Красивая, несмотря на немалый возраст, статная и грациозная. Она протянула руку назад, откинула длинную косу, свисающую вдоль спины, и, положив ладонь на поясницу, стала ее растирать, потягиваясь.

Жан наблюдал за ней, пока она не почувствовала его взгляд. И в тот же миг она отложила черпак, которым мешала отвар в котелке, и подошла к нему, чтобы положить одну руку ему на лоб, а вторую — на сердце.

— Как ты, сынок? — спросила Ханна.

— Хорошо, — ответил он. — Только пахну немного странно.

Она улыбнулась:

— Ты пахнешь гораздо лучше, чем тогда, когда только ко мне попал. По-моему, теперь все яды перешли из твоего тела в мои повязки.

Ханна отошла к очагу, налила в чашку отвара, который помешивала над огнем, и стала смотреть, как Жан медленно пьет, неловко удерживая чашку теми пальцами, которые остались не сломанными и не были зафиксированы на щепках.

— Он снова заставит меня заснуть? — спросил Жан, вдыхая ароматный пар.

— А ты хотел бы? — ответила она.

— Увы…

Продолжать не было нужды.

— Не заставит. Но он даст тебе силы бодрствовать.

— В этом случае, — он допил отвар, — еще, пожалуйста.

Женщина налила чашку и себе, и несколько минут они уютно молчали и медленно пили. Наконец Ханна сказала:

— Я не хочу выпытывать лишнее, сынок. Но эта рука… Ты собираешься делать с ней Божье дело?