Французский палач, стр. 54

— Ты еще не видел мой новый фокус? Гораздо лучше плети. Отойди в сторонку и посмотри. Да, и еще на шаг.

Петух подскочил в воздух, перепрыгивая с одной лапы на другую, кружась и высоко поднимая шпоры. Слуга жался к колонне, все еще закрывая поднятыми руками лицо. Клинок на левой лодыжке петуха отрезал ему мизинец.

— Кукареку! Еще победа на моем счету! — возгласила птица.

Когда шатающийся слуга выбежал из комнаты, поливая пол своей кровью, Чибо расхохотался:

— Как всегда, я рад тебя видеть, брат!

— А я тебя, — ответила птица, снимая соединенные вместе головной убор и маску. — Дай я тебя поцелую.

Этой минуты Чибо всегда ждал с ужасом, но как родственник и церковник он не мог отказаться обнять брата. На этот раз он с облегчением увидел, что появившееся из-под перьев лицо было не таким помятым, как обычно. Высокий лоб под копной темных волос был красным, огромный римский нос и обвисшие щеки не усеяны язвами. Франчетто уже никогда не станет тем Адонисом, каким был в юности: развратная жизнь оставила неизгладимые следы. Однако похоже, новое лечение французского недуга помогло: по крайней мере на время. Правда, архиепископ не знал, насколько велико улучшение. Кожа очистилась, но просветлел ли разум? Занимаясь своими исследованиями, Чибо часто замечал связь между гниющими лицами сифилитиков, их слепотой и безумием, которое поражало большинство больных. Однако в случае Франчетто развитие безумия было трудно наблюдать, поскольку он был сумасшедшим с рождения.

«И в то же время, — думал Чибо, — это не помешало ему стать самым влиятельным человеком Сиены. После меня. И добился он этого отнюдь не благодаря рассудительности и здравомыслию. По правде говоря, если учесть то, сколько крови пришлось пролить Франчетто, чтобы добиться власти, его безумие являлось преимуществом».

«Братья Чибо, — продолжал размышлять архиепископ, пока младший брат обнимал старшего, — снова вместе. Сиене возвращена власть. Два столпа общества, церковь и государственность. Джанкарло распоряжается церковной властью, а Франчетто — светской, как и задумывал наш отец».

Каждый раз после разлуки со своим младшим братом Чибо заново удивлялся их внешней несхожести. Конечно, дело было в матерях: это объясняло и его собственное аристократическое лицо, и крестьянскую грубость герцога.

Вознеся краткую молитву, выражавшую надежду, что их папочка, покойный Папа Римский Александр, наслаждается какой-нибудь особенной мукой в аду, архиепископ ответно обнял брата.

— Старший братец. — Франчетто уткнулся ему в плечо, а потом повернул голову, чтобы поцеловать его в шею и прошептать: — Я по тебе скучал. Мне столько надо тебе рассказать!

— А мне — тебе, младший братец. — Чибо высвободился из его объятий и повернулся к портному. — Оставь нас. Возвращайся за час до скачек.

Когда портной удалился, Чибо сбросил тяжелый шерстяной плащ и направился к столу, чтобы наполнить вином два хрустальных бокала. Он отнес их на подносе к креслу, на котором небрежно развалился его брат, перебросив громадные ноги через подлокотник и беспокойно ими болтая. Архиепископ знал, что ему не удастся надолго занять внимание Франчетто, особенно в день Палио.

— Выбирай, — сказал он.

Франчетто улыбнулся и выбрал левый бокал. В эту игру они играли постоянно, однако за игрой стояла серьезная история. Их отец умер, вереща от боли, отравленный братом. И не единокровным, а родным.

Отпив немного вина, Франчетто полюбопытствовал:

— Как твоя поездка? Успешно?

— В некотором отношении. Я столкнулся с кое-какими трудностями. Но зато добыл то, что мне требовалось.

— Вот как? — Голос Франчетто выдавал его скуку. — И что именно? Ты мне не рассказывал.

Вместо ответа Чибо бросил брату на колени бархатный мешочек и отошел к высоким окнам своей гардеробной. На улице за стенами дворца разряженные люди торопились по своим праздничным делам.

— Это — рука?

— Да.

— Ты ездил в Англию за рукой какого-то преступника? Мои палачи каждую неделю отрубают по полдюжины. Ты мог бы взять любую.

— Ты не заметил в ней ничего особенного?

Франчетто покрутил руку и так, и сяк. И наконец не без торжества объявил:

— Это — женская рука.

— Прекрасно. Еще что-нибудь?

На этот раз младший брат думал дольше, но потом начал сыпать громкими проклятьями.

— Да! Шесть пальцев! — Чибо продолжал смотреть на улицу. — И прежде они дергались на коленях у королевы Генриха, Анны Болейн.

— Ведьмы? Ее величества шлюхи? — Теперь Франчетто оживился. — Говорят, она использовала такие фокусы, каких не знает даже моя Цецилия. — Он со вздохом положил кисть себе на гульфик. — Если бы только мертвецы могли оживать, а?

Архиепископ отвернулся от окна.

— Вот это я и хотел тебе сказать.

Франчетто был озадачен.

— Но тебя не было почти два месяца. В чем ты ее хранил? — Он понюхал руку. — От нее не пахнет бренди. Пахнет… цветами.

— Я ее ни в чем не хранил.

— Значит… Иисусе! Святый Боже!

— И это я тоже хотел тебе сказать. Послушай, подними ее с пола и положи обратно в мешочек, ладно? Я не могу к ней прикасаться. Я даже смотреть на нее не могу. Сейчас расскажу почему.

И он кратко пересказал Франчетто историю о своей поездке, ее успехах и трудностях, закончив событиями, которые произошли прошлой ночью глубоко в подземелье. На его брата это произвело должное впечатление, но концовка его страшно позабавила.

— Ох, Джанкарло, старший братец! — Он утер слезящиеся глаза. — В самом сердце твоего дворца? В разгар оргии? А на тебе — голова оленя? Представляю себя, как ты был раздосадован! Но рука по-прежнему у тебя. Ты можешь попробовать еще раз. Девственницу я тебе найду, с удовольствием. Что еще тебе нужно?

Архиепископ с трудом сдержался. Франчетто был единственным, с кем ему приходилось сдерживаться. От этого у него всякий раз начинались рези в животе.

— Мне нужен Авраам. Без него я не смогу высвободить квинтэссенцию человечности, которую хранит эта рука. И которая сделает меня — и тебя, милый брат, — самыми влиятельными людьми Италии. Нет, всего мира!

Джанкарло Чибо снова отвернулся и стал смотреть на улицу.

— Прими к сведению, братец, — добавил он, — нам совершенно необходимо найти как иудея, так и тех псов, которые его спасли. Ибо когда эта рука откроет свои тайны, мы будем владеть не чем иным, как квинтэссенцией самой жизни.

Глава 7. ПАЛИО

День для скачек выдался отличный. На васильково-синем безоблачном небе светило солнце, однако жару умерял один из тех ветров, которые в Сиене звали «дыханием Богородицы». Напоенный запахом цветущего миндаля, он прилетал с холмов Тосканы. Фонтаны усыпали розовыми лепестками и наполнили настоем шиповника, так что город был полон аромата цветов. И это благоухание, смешавшись с мускусом отборных коней, по одному от каждой контрады, составило тот особый букет ароматов, который обожали все горожане. Они наполняли им легкие. Так цахнут деньги, которые можно будет заработать сегодня. Ибо это был тот единственный день в году, когда деньги лились в городе, словно струи тысячи фонтанов. Они перетекали из кошельков богачей и бедняков в мошну торговцев мясом и вином, к шлюхам и воришкам, фокусникам и клоунам, к людям, принимавшим ставки на скачки, и тем, кто пытался в них вмешаться, предлагая взятки наездникам, тренерам и конюхам. Состояния растрачивались и составлялись, репутации делались и погибали, жизни обрывались в трактирных драках и от ножей наемных убийц в переулках и зарождалась там же, когда страсть к деньгам сменялась плотской страстью. В этот день люди отказывались от своей личности и приобретали новую — вместе с маской, когда всяк наслаждался свободой, которую дарует личина.

Это был день Палио.

Но в конюшне дома Лукреции, в самом сердце контрады «Скорпион», думали не о деньгах — там думали о том, как бы выжить. Жеребец, на которого возлагали надежды столь многие, стоял в своем стойле без внимания, потому что один из братьев Лукреции был его тренером, а ее племянник — наездником. Они тоже сидели на полу конюшни, слушая повествование о ночи ужасов в подземелье дворца.