Французский палач, стр. 10

Однако Жан смог отправиться дальше только в середине дня. Как это часто бывает в такое время года, и особенно в этих местах, погода переменилась. Последний весенний холод исчез, и с юга прилетел теплый ветер, который принес с собой ароматы Африки. Это был день начал, и не будь его дело настолько важным, Жан насладился бы им в полной мере. А теперь он просто устремил взгляд к горизонту и зашагал вперед.

Жан уже выходил за околицу, когда из-за куста выскочил какой-то вихрь. Темный силуэт раскололся на две части. Верхняя закаркала и захлопала крыльями, нижняя — запрыгала и начала чесаться.

— Кар-кар! — заорал Фуггер, повторяя крики Демона. — Что примерно значит: «Что было в деревне? Ты принес нам еды? Куда нам надо и когда мы добудем руку-руку-руку?»

Жан стремительно выбросил руку и схватил Фуггера за горло. Он держал смотрителя виселицы несколько секунд, пока тот продолжал трястись и кудахтать. Наконец крики стихли. Тогда Жан медленно разжал пальцы, но руки не убрал.

— Никогда, — тихо проговорил он, — никогда больше не болтай об этом вслух.

Бессильно обвисший Фуггер кивнул.

— Мы с Демоном будем молчать. Мы ни разу не скажем о руке.

— Рука, рука! — закаркал ворон, кружась у них над головой.

— Клянусь грязнозадыми святыми! — заорал Жан, наклоняясь за камнем, чтобы бросить его в ворона, который спокойно перелетел над ним. — Что ты наделал?

— Ну, тебя так долго не было! — Фуггер говорил обвиняющим тоном. — Нам надо было о чем-то говорить!

— Господи помилуй! — в сердцах бросил палач и зашагал по дороге.

Он не оглядывался. В этом не было нужды. Теплый ветер, дувший из долины, нес с собой характерный запах смотрителя виселицы. Под горячим солнцем вонь становилась все гуще и ядренее. И мысль о том, что в обществе Фуггера не удастся пройти незамеченным, не поднимала Жану настроения. Обоняние заблаговременно предупредит всех встречных о приближении чего-то протухшего, так что к их появлению дубинки и камни уже будут наготове. Если Жан намерен сдержать данное Фуггеру слово (а он не считал возможным нарушать свои клятвы), то необходимо найти способ продвигаться дальше мирно.

Примерно через полчаса после выхода из деревни Жан не выдержал. Он неожиданно свернул с дороги и спустился к речке, вдоль которой они шли. Она чуть расширилась, образовав омут, затененный тремя ивами и окруженный душистыми кустами розмарина, в которые палач с облегчением уткнулся, растирая колючие, резко пахнущие листья. Наклоняясь, чтобы зачерпнуть пригоршню воды, он услышал приближение вихря, а потом вонь ударила ему в ноздри. Когда Фуггер принялся по-собачьи лакать воду, Жан встал, сделал шаг в сторону и пнул его сапогом прямо в зад.

Фуггер упал в воду, вынырнул, отфыркнулся и жалобно взвыл:

— Я тону, тону! Какой холод, все кости стынут! Дай мне выйти!

Жан встал на берегу и обнажил меч.

— Ты не выйдешь, пока не смоешь с себя эту вонь.

— Нет! — завопил Фуггер. — Я тону!

— Плевать, — ответил Жан.

Когда Фуггер попытался выползти на берег, Жан разрезал мечом мешковатые лохмотья, и в воде забилось голое почерневшее существо. Потом Жан ударил его по ляжке мечом шхашмя, снова заставив рухнуть в воду. В следующую секунду туда упали две большие ветки розмарина, которые Жан быстро срезал с кустов.

— Соскребай ими с себя всю грязь. А потом возьми глины со дна. Хорошенько разотри себя ею, особенно волосы.

Сам он в детстве мылся именно так.

— Я умру от холода.

— Умрешь, если не начнешь двигаться.

Дрожа, дергаясь и протяжно стеная, Фуггер принялся мыться, сначала довольно вяло. Но когда с него начали слезать слои грязи и вода вокруг замутилась, он замолчал и начал усерднее работать ветками розмарина. Потом снова начал издавать звуки, и Жан разобрал какую-то мелодию. Фуггер перешел на новое место, где вода оставалась чистой. Когда Жан решил, что его спутник отмылся достаточно хорошо, он позволил тому выбраться на берег и дал полученный на постоялом дворе плащ. Усадив своего трясущегося товарища на камень, Жан осведомился:

— А теперь, когда мсье отмылся, может, сменим ему прическу?

Не дожидаясь ответа, он принялся стричь голову несчастного большими ножницами. Клочья, колтуны и свалявшиеся пряди полетели на землю: Жан остриг голову почти наголо, потому что иначе от таких зарослей избавиться было невозможно. После этого он принялся за бороду, срезав ее до модной среди солдат длины.

Закончив, он отступил назад, чтобы посмотреть на результат.

Перед ним сидел очень испуганный молодой человек с высоким лбом, обрамленным ежиком волос — они оказались рыжеватыми, — и с рыжей бородой, которая сужалась под подбородком. Острые черты голодного лица; довольно заметные скулы, длинный узкий нос и пронзительные голубые глаза, которые нервно метались из стороны в сторону.

— Что ты со мной сделал? — вскрикнул Фуггер.

— Посмотри сам.

Жан указал ему на воду.

Осторожно, словно опасаясь нового толчка сзади, Фуггер наклонился, быстро взглянул на свое отражение, а потом надолго отвел глаза. Когда же он посмотрел на себя снова, то стал водить пальцами по лицу вверх и вниз, словно изучая его. Затем замер и просто стал смотреть на себя, пытаясь сделать вид, что больше ничего не происходит. Заметив, что из его глаз течет вода, капая в омут, Жан отвернулся и принялся запаковывать свои парикмахерские принадлежности.

— Спасибо, — проговорил наконец Фуггер. — Я думал, этот человек ушел навсегда. Видишь ли, его душу отняли вместе с… — Он поднял культю и показал ее Жану. — А теперь он вернулся.

И он заплакал по-настоящему, даже не пытаясь прятать слезы. Жан отошел в сторону, сел и стал ждать. Хотя времени у него не было, он знал, что некоторым людям, пережившим глубокое безумие после сражения или разграбления города, просто необходимо бывает вот так повыть. Один раз он и сам это делал — в горящей церкви в Тоскане, целую жизнь тому назад. И сделать ничего нельзя, можно только ждать — как тогда кто-то ждал его самого.

Наконец он заметил, что Фуггер дрожит уже не от рыданий, а от холода, и пошел за своим мешком.

— Держи. — Он бросил ему одежду немецкого солдата.

— Это мне?

Вопрос прозвучал изумленно, руки несколько раз ощупали материю со всех сторон.

— Он, наверное, немного великоват и ярок, — сказал Жан, — но качество хорошее. Видно, жилось этому типу неплохо.

Фуггер просунул голову в ворот шерстяной рубахи, потом нашел рукава. Жан выбрал ему самый маленький костюм, который все равно оказался огромным. Мешковатые штаны стянули в поясе веревкой. В носки тяжелых сапог пришлось запихнуть по несколько горстей травы. Рукава черно-алого камзола закатали, а наброшенный сверху плащ прикрыл все странности, отчасти скрадывая пестроту наряда.

— Недурно, — сказал Жан, глядя, как Фуггер обходит вокруг него. — И запах стал получше. Хотя и отдает немецким потом.

— Ну, тогда я к нему прибавлю и свой, — тихо отозвался Фуггер. — Потому что я тоже немец.

— Немец, а? Откуда?

— Из Мюнстера.

— А когда мы… э-э… вели переговоры у виселицы, почему ты не сказал, что ты — сын банкира?

— Я сказал.

Жан почесал в затылке.

— Я не люблю задавать вопросы и не лезу в чужие дела, — вымолвил наконец он. — Но скажи мне, ради усохших яиц доминиканца, как это немецкий банкир стал присматривать за виселицей во Франции?

Фуггер рассмеялся. Он чувствовал себя при этом довольно странно, пока не понял, что смеется просто от удовольствия.

— Вы очень странно ругаетесь, мсье.

— Наверное, я побывал в армиях слишком многих стран, мсье Фуггер.

Со смехом вернулось еще одно чувство, и Фуггер протянул Жану здоровую руку.

— Фуггер, содержавший виселицу во Франции? — произнес он. — Это долгая история. И странная.

— Вот и хорошо. — Жан встал. — Чем длиннее и необычнее она будет, тем лучше, потому что нам предстоит идти всю ночь. К рассвету нам надо быть в Туре.