Завтра не наступит никогда, стр. 40
– Почему? – пыталась она еще протестовать, прикрывая свой стакан ладошкой. – Мне больше не надо.
– Ладно тебе, не надо! – фыркал он, без особых усилий убирая ее ладонь со стакана и наливая туда очередную порцию самогонки. – Нам с тобой никогда не бросить пить, и таким, как мы, тоже.
– Но почему?!
Она не понимала, честно. Смотрела в глубину плескающейся сизой мути и не могла понять, с чего это она вдруг снова выпила. Пускай плохо все у нее в последнее время складывалось, но завтра ей будет еще хуже. Много хуже, чем было вчера. Она же ненавидеть себя станет за малодушие и…
И как же теперь Орлов? Он же теперь не станет ей помогать, чтобы вернуть Гаврюшку, вот! Он же ей не поверит, что она выпила из благих намерений. Не поверит, что она для него старалась, пойдя на поводу у Валерки.
– Потому что жизненная философия наша такая, Машка, – рассуждал Валерка, выскребая остатки картошки со своей сковороды. – Нам все подло, все мерзко, все гадко. Нам надо забыться, чтобы гнуси этой житейской не видеть! А забыться мы можем, только выпив.
– Но ведь бросают же некоторые, – пыталась она протестовать и против слов его, и против рук, забравшихся к ней слишком высоко под юбку.
– Бросают! Ты вот бросила, надолго? – Он послушно отодвинулся, когда Маша ударила его по руке. – Ненадолго. А почему все?
– Почему?
Ей тоже важно было это понять. Очень важно. Сама не додумалась, может, алкаш Валерка со своей убогой философией поможет.
– Потому что снова подлость вся, что вокруг нас, в глаза полезла. Мы бросаем, но до первого толчка. Как только он случается, так мы не выдерживаем и заливаем глаза водкой. А почему мы так делаем, почему другие не делают, а мы – да? – Он уже говорил непонятно с кем, опьянев настолько, что глаза остановились, глядя в одну точку. – Потому что мы очень ранимы! Очень мы проницательны и зрячи! Мы видим то, что другим толстокожим не видать. Вот они и не пьют, потому что их все устраивает. А мы пьем, потому что больно нам за всех! И пить мы будет всегда…
Слава богу, Валерка отключился раньше того, как принес еще бутылку. И она смогла остановиться. Доплелась кое-как до ванной, сунула голову под ледяную струю и стояла так, подвывая от холода и мерзости собственной, минут пять. Потом сползла по стене на пол, зажмурилась и, кажется, отключилась на какое-то время. Очнулась от грохота в кухне. Поднялась с трудом, дошла туда, поняла, что загромыхал, опрокидывая табуретку, Валерка. Упал просто с нее на пол и сбил ее ногами.
Маша окинула взглядом следы их недавнего пиршества, и ее затошнило.
Зачем она?! Зачем снова начала жить так, как раньше?! Неужели ее пустые кастрюли и пропавшие из-под скатерти деньги много хуже этой изрезанной клеенки на столе? Ее одинокая, несуразная и полуголодная жизнь разве хуже этого заплеванного пола, грязных заляпанных стаканов, опустевших к этому часу? Нелепые обвинения в ее адрес разве не стоят того, чтобы пытаться оправдаться? Разве проще и милее залить все это водкой, спасая «ранимую душу»?
– Какое дерьмо, – проговорила она, пятясь с Валеркиной кухни. – Нет никаких ранимых душ с тонкой организацией, а есть слабые никчемные люди, забывшие, что такое настоящая жизнь…
Ее почему-то сильно развезло после того, как она вышла от Валерки. То ли потому, что расплакалась, то ли потому, что холодно сделалось. Но по лестнице к себе спускалась почти на четвереньках. И все время бубнила, будто урок зубрила наизусть, что нужно позвонить Орлову. Нет, сначала надо открыть дверь, найти номер его телефона под скатертью и позвонить ему непременно. И пускай язык у нее будет заплетаться, пусть он даже орать на нее начнет, что она снова напилась и звонит так поздно. Она все равно ему позвонит и все расскажет. И про то, кто виноват в смерти Марго, и про то, почему выпила.
Он простит. Он хороший мужик, этот Орлов. Простит и поймет, только бы до двери добраться да еще сбросить с шеи какой-то странный шарф или полотенце, которое дышать мешает. И откуда он взялся? Может, когда умывалась, у Валерки из ванной прихватила? Так не было у него уже сто лет никаких полотенец и шарфов. Что же тогда на шею давит до звона в ушах? И в глазах мутно, мутно… Что ж так тяжко-то? Не оступиться бы…
Глава 18
Орлов метался возле подъезда, из которого не так давно выволакивали грузное тело погибшей Маргариты Шлюпиковой, а теперь выносили погибшую Машу Гаврилову, и боялся открыть рот, чтобы начать говорить.
Почему? Да потому что боялся, что начнет орать на всех подряд, да так, что потом рапорт придется на стол об увольнении класть. Боялся не сдержаться. Тут еще как на грех Влада под ногами путается и путается. И смотрит так, что внутри все переворачивается.
– Ну чего ты так на меня смотришь, а?!
Улучив момент, он поймал ее в коридоре первого этажа, прижал к стене, вцепившись ей в плечи, и зашипел, зашипел на ухо:
– Я не мог всего предвидеть, поняла?! Не мог! Хоть я и профессионал! Я же не святой дух, чтобы уметь…
– Гена, не ори, – произнесла Влада со вздохом. – Ты чего мечешься? Чего маешься? Виноватым себя считаешь? В чем, интересно? В том, что бывшая алкоголичка снова развязала? Так это закономерность.
– Нет, не так! Она собиралась сына забрать из дома ребенка. Она… Ей просто плохо было, и все было против нее. Она хорошим человечком была, эта Машка Гаврилова.
– Да, поэтому она напилась, пошла вниз по лестнице, оступилась, упала и сломала себе шею. – Влада попыталась вырваться из его рук. – Перестань меня мять, Орлов! Тут полно наших и прокурорских, заметят, что тогда?
– Да плевать! – Он нехотя оторвался от нее. – Пускай смотрят! Стыдишься, что ли?
– Нет, но… Не по уставу как-то. – Влада улыбнулась, тронув пальцами его губы. – Успокойся, Орлов, успокойся. Маша Гаврилова закончила так, как и должна была закончить. Хорошо еще, что ребенка при ней в этот момент не было. Соседей опросили?
– Это ты у меня спрашиваешь? – притворно возмутился Гена и, бросив быстрый взгляд себе за спину и убедившись, что там никого нет, шлепнул ее по попке. – Это я у тебя должен спрашивать, а не наоборот.
– Так тебе же некогда, ты угрызениями совести страдаешь. Ладно, пойду опрашивать…
Поквартирный опрос вели сразу несколько человек. Влада взяла на себя жильцов коммуналки, где проживала Маша Гаврилова, спьяну сломавшая себе в эту ночь шею на лестнице в подъезде. Орлов пошел наверх. Туда, где предположительно Маша могла минувшим днем напиться.
Квартиру эту ему и раньше, еще когда Марго погибла, указал участковый. Только вот не было там никого, сколько бы он туда ни наведывался. То ли за дверью затаивались, то ли блудили где-то обитатели притона.
– Кто там? – прошамкал из-за двери сиплый голос. – Чего надо?
– Милиция, открывай! – заорал Орлов так, как ему давно уже хотелось заорать. – И побыстрее, а то дверь твою к чертовой матери вышибу сейчас!
– А ты не хулигань, – неожиданно выразили ему протест из-за двери. – Подумаешь, милиция! Мы про ваш беспредел много чего знаем, и знаем, куда обратиться нужно…
Вместо препирательств Орлов так саданул по двери, что та чудом удержалась на петлях и хлипком замке. И через мгновение уже распахнулась.
– Здрасьте.
Валерка, а это был он, конечно же, пьяно щурился на Орлова. Свет из подъездного окна мешал ему рассмотреть гостя, тут еще голова от вчерашней вечеринки разламывалась. Хотел поутру Машку за опохмелкой послать, а она смылась.
– Здорово. – Орлов потеснил его плечом и вошел в квартиру. – Один?
– Один. А с кем еще-то?
– А собутыльники твои где?
– Какие собутыльники? – Валерка втянул голову в плечи, выпятил нижнюю губу и замотал головой, стараясь казаться донельзя убедительным. – Никаких собутыльников, начальник. Мы же все про правила общежития знаем и не нарушаем.
– Ага, а это что? – Орлов как раз добрался до кухни и указывал хозяину на второй стакан на столе и вторую вилку, опершуюся зубцами о край чугунной сковороды. – Кто был в гостях, признавайся.