Завтра не наступит никогда, стр. 23
– Все в порядке, – досадливо крякнув, успокоил ее Орлов, ничего-то от нее не утаишь, от этой глазастой. – Так что узнала-то? Докладывай! Хотя дело это, скорее всего, останется в другом районе.
– Ага, – согласно кивнула Удалова. – Если только оно никоим образом не стыкуется с нашим утренним убийством.
– Ты знаешь что! – вспыхнул Гена и шлепнул ладонью по столу. – Говори, да не заговаривайся! Стыкуется оно у нее! Я вот тебе состыкую!
Прикрикнуть-то прикрикнул, а сам уже уверен был почти, что одно без другого не случилось бы. Да и характер нанесенных увечий был почти идентичен. Кстати…
– Добрый вечер, Михалыч, – поздоровался в телефон Орлов, кое-что снова вспомнив. – Как там у вас?
– Как в морге, Гена! – пошутил его собеседник и заржал. – Чего звонишь?
– Утрешняя женщина от чего умерла, скажи-ка мне. Твой шеф на выезде подробности опустил, а они мне ох как нужны.
– Это Шлюпикова? Здоровенная такая бабища? – уточнил Михалыч и вздохнул. – Столько плоти пропало! Любвеобильная тетка была, чую!
– Ближе к делу, Михалыч, – скрипнул зубами Орлов.
– Скорее к телу, Гена, скорее к телу. К остывшему теперича телу, – пропел тот.
– Шутки у вас, ребята! – качнул головой Орлов, покосившись на притихшую Владу.
В бумажках копается, но он-то знал, что слушает. Любознательная какая…
– Так вот, Гена, Шлюпикова твоя умерла от инъекции… – и помощник эксперта быстренько зачитал ему витиеватое название по-латыни.
– А проще можно?
– Можно, – снова заржал Михалыч и выдал ему знакомое название. – Доза, скажу, лошадиная. С ног свалила бы кого угодно.
– Так ты считаешь, что сначала ей вкололи эту дрянь, а потом уже по голове надавали?
– Ничего я не считаю, Ген! – возмутился, шумно сопя, Михалыч. – Это тебе устанавливать. Но рана на голове пустяковая. Обильная кровопотеря вызвана была, скорее всего, тем, что знали, куда бить.
– То есть?
– Так аккуратно стукнули, прямо-таки ювелирно приложились. Для мозгов никакого урона, а крови много.
– Могла она упасть и сама удариться?
– Нет, не могла. Ее именно по головушке саданули. И саданули чем-то деревянным, а кабина лифта вся сплошь в пластике.
– Ага… – Орлов покручивал в пальцах авторучку, бездумно рассматривая Удалову. – А может, уважишь старослужащего, Михалыч, обмолвишься словечком до официального заключения про вновь поступившую, а?
– Быстрову? – тот самодовольно улыбнулся. – Ее уже родственники – сестра, кажется, – опознали. Такая красотка!
– Так что скажешь, Михалыч? Характер нанесенных ударов по голове не похож на утренние?
– Не-а, даже не мечтай, Орлов, – хихикнул тот. – Вечерний – левша. И ударил он всего один раз. Точно ударил, профессионально. Если утром вдарили аккуратненько, будто по заказу для картинки, то вечером точно хотели убить. И убили.
– Орудие убийства?
– Так ты же выезжал, чего пристаешь-то?
Закапризничал вдруг Михалыч, явно вымогал банку кофе и пачку сахара. С этим обычно к ним являлся Орлов, когда выступал в роли просящего.
– Или за компанию туда ездил, Гена? И личиком там приторговывал, так?
– Так, Михалыч, так, – захныкал Орлов, придуриваясь.
А потому что по-другому никак нельзя, по-другому разговорить настырного патологоанатома было невозможно.
– Скорее всего, кастетом упокоили голубушку, – смилостивился Михалыч. – Кастетом или чем-то очень его напоминающим.
– Утром, значит, деревяшкой, а вечером кастетом? Утром один, вечером другой. Точно так?
– Абсолютно точно! – подтвердил Михалыч и тут же спохватился: – Ты не забудь про кофеек и сахарок, Гена.
– Не забуду, не забуду. Да, чуть не забыл. Как сестрица себя вела на опознании?
– Сестрица-то? – Михалыч тут же посерьезнел. – Повидал всяких, поэтому знаешь, Гена, что от чего отличить могу.
– Да знаю, знаю! И?!
– Потрясением для нее смерть двоюродной сестры явилась страшным. И еще… Но предупреждаю, Гена, кофе только настоящий, никакого кофейного напитка!
– Идет! Так что?!
– Она за что-то просила у нее прощения, Гена. В полный голос просила, со слезами и рыданиями. Так-то… Не забудь про кофе!..
Глава 12
Марк сейчас мало напоминал самодовольного преуспевающего бизнесмена, предпочитавшего выходить к завтраку полностью одетым и даже в галстуке. Сейчас он напоминал…
Нет, она никогда не делала этого раньше, не сделает и теперь. Она же всегда опасалась классифицировать его. Боялась ошибиться. К тому же сам Марк, все его поступки, его поведение, отношение к ней мало поддавались анализу. Он как-то ускользал из ее сознания. Таял, как мираж, стоило ей к нему подобраться поближе.
Нет, ему, как и Шлюпиковой, не было места в ее тайном списке. И если Шлюпиковой там не было места по причине того, что Эмма испытывала к ней гадливость, то с Марком все обстояло иначе. Здесь без опасения дело не обошлось.
Его она даже немного любила в то время, пока они жили вместе. Уважала очень, а вот любила немного. Потому что опасалась его, и еще ускользал он, постоянно ускользал.
– Эмма, – позвал он ее слабым голосом. – Эмма, ты здесь?
Она, конечно, была рядом. Где же ей еще надлежало быть, как не подле убитого горем вдовца? После опознания она сразу поехала к нему, нет, к ним с Ингой домой. Застала его в совершенно разбитом состоянии, долго отпаивала лекарствами, горячим чаем, все что-то говорила и говорила. Потом затихла в другой комнате.
Она выдохлась. Все, что нужно было сказать, она уже повторила раз десять. Нет, много больше. Он не унимался, стонал, плакал и все время повторял:
– Ну почему она, Эмма?! Почему она?!
В какой-то момент она даже не выдержала и воскликнула:
– Ну а кто, по-твоему, должен был быть на ее месте, Марк?
– Я не знаю, не знаю!!! – Он уронил лицо в ладони. – Может быть, ты! Это же в твоем подъезде случилось, в твоем!!! Значит, это ошибка! Какая-то чудовищная ошибка! На ее месте должна была быть ты, Эмма! Почему она, господи, почему?!
– Ну, прости, Марк, что это не я, – воскликнула тогда Эмма с горечью и тут же ушла от него в другую комнату.
Уходить из квартиры она пока не стала. Ждала приезда старшей сестры Марка. Та обещала приехать, присмотреть за ним. Но говорить с ним теперь, после его заявления, Эмме расхотелось.
Горе горем, но нельзя же так жестоко!
Они и так обошлись с Эммой не очень хорошо, когда объявили ей о своей любви. Нет, к тому времени у Эммы с Марком все было закончено. Он уже собрал свои вещи и переехал к себе, но то, что к нему тут же переехала Инга, для Эммы явилось новостью.
– Мама! – восклицала она с нервным изумлением. – Мама, они давно уже обо всем договорились!
– И что? Разве для тебя это имеет значение?
– Но как так?! Это же… Это же отвратительно!
– Отвратительно, дорогая, что ты не можешь удержать подле себя ни одного мужика, – мать тогда была с ней до жестокого прямолинейна. – Ты же не замечала Марка последние месяцы.
– С чего ты взяла? – изумлялась Эмма.
– С того, что он сам мне говорил об этом, – мать прятала от нее глаза, значит, знала что-то еще.
– А про Ингу он тоже тебе говорил?
– Нет, но… – мать пожимала плечами. – Но я догадывалась, что между ними что-то назревает.
– И мне не сказала???
– А зачем? Для чего, дочка? Ты же все уже к тому моменту для себя решила.
– Что решила? – Эмма растерянно смотрела на мать.
– Что ты с Марком расстаешься.
– Ну кто тебе сказал об этом? Кто?!
– Мне сказал об этом твой скучающий вид, твое постоянное нежелание быть с ним рядом. Он везде бывал один в последнее время. Ты всегда отказывалась. И Инга… Она его сопровождала туда, куда неприлично было являться без спутницы. Ты добилась того, чего хотела…
Эмма не хотела, чтобы было именно так. Она хотела с Марком расстаться, поняв, что им неуютно рядом. Но хотела, расставшись, навсегда вычеркнуть его из своей жизни, памяти. А как же его вычеркнешь, если он женился на твоей двоюродной сестре?