Завтра не наступит никогда, стр. 16
Пить она, видите ли, бросила! Головешку свою отмыла! Глазенки просветлели у нее! Скажите, что делается! Сыночка своего, что ли, решила себе вернуть, так? А вот хрена ей! Марго никогда не проигрывала. И она не позволит, чтобы начатое ею дело вдруг было загублено Машкой из-за того, что та лишилась своего пьяного сумасбродства. И еще Марго не позволит, чтобы ее парни засматривались на эту худосочную засранку.
Марго тут же вспомнила встречу в общем коридоре. Каким неприятным открытием для нее было то, что соседка ее весьма и весьма молода и еще очень симпатичная. Серега не зря на нее засмотрелся. Еще пару месяцев трезвой жизни, и у Марго появится серьезная соперница.
Конечно, никто из этих альфонсов от нее никуда не денется, деньгами-то избалованы. Но ведь могут завернуть к соседке, пока Марго под шелковыми простынями остывает после бурных встреч? Могут. И в ее отсутствие к ней могут в постель нырять.
Нет, пора было съезжать из этой коммуналки. Развлеклась достаточно. Жало свое наточила здесь до такой степени, что еще лет на десять хватит жалить всех подряд.
Всех подряд неинтересно, ухмыльнулась Марго своему отражению. Интересно со смыслом, со значением, чтобы удовлетворение переполняло и деньги при этом текли рекой.
Итак, на завтра у нее три мишени.
Первая – Марков, но этот так, чисто из денежного интереса, вопрос пустячный.
Вторая – Эмма Быстрова. Тут все намного серьезнее. Готовилась к этому удару Марго долго. Слушала, опрашивала, подпаивала, заставляла проболтаться, собирала информацию, анализировала. Возможен был, конечно, призовой фонд, но вряд ли. Да здесь даже не в деньгах дело было, а в том, чтобы Эмму Быстрову заставить страдать. Ох, как Марго этого желала! Кто бы знал, как желала!
Подумаешь, красавицей она родилась! Подумаешь, высокородной красавицей! Папа с мамой имели каких-то титулованных предков. Ведь ходит-то как?! Она же ни земли, ни людей, ползающих по этой земле, не видит! Она же себя лучше всех других мнит, хотя это и не так!
– Завтра, милочка! Уже завтра я растопчу твое доброе имя. – Марго затрясла головой, приводя в движение густую рыжую шевелюру, будто пламя заплясало. – И тебе его никогда не восстановить, никогда! Так… А почему, собственно, завтра-то?! Эта тварь станет спокойно спать в то время, когда я проворочаюсь без сна до утра? Ну-ка, ну-ка! Эти до завтра подождут, им нагнетать ничего не нужно, за глаза хватит, а вот Эмма пускай посопит в подушечку свою атласную…
Почему-то Марго всегда казалось, что Эмма спит среди множества маленьких атласных подушечек, вышитых шелком. Что ходит по дому в кружевном чепце, ест на золотых тарелочках и пьет росу.
За это она ее тоже ненавидела, поэтому, возможно, подстегиваемая непонятным внутренним протестом, и жила среди этих уродов второй год, хотя смело могла бы жить у отца. Да, жульничала она с бригадами строителей, потому и ремонт затянулся в ее квартире. Но ведь у отца-то могла бы жить? Могла. И квартиру отдельную могла бы снять. А она непонятно кому назло жила в этом гадюшнике и извращенно наслаждалась отсутствием нормальных бытовых удобств, вечной толкотней, очередностью, дежурствами какими-то нелепыми по мытью полов в коридоре, ванной, кухне и туалете.
Почему? Да потому, что Эмма не смогла бы здесь жить! Она нет, а вот Марго жила. И даже верховенствовала тут с первого дня. Пускай вот эта леди попробует. Нет, позвонить ей надо непременно.
И, воодушевленная приступом отвращения к высокородной сучке, Марго потянулась за мобильным телефоном…
Глава 9
Бывает же так, что день не задастся не с утра, а еще с ночи, которая предшествует злополучному дню. Когда ложишься в постель, укрываешься одеялом, включаешь светильник в изголовье кровати, достаешь книгу с намерением прочесть с десяток страниц, прежде чем уснуть, и когда совсем не думаешь о том, что будет завтра, и почти забыла, что было днем минувшим.
В это время она любила дрейфовать, как пират в нейтральных водах. В это промежуточное время между двумя днями – прошедшим и грядущим, – состоящее из двадцати с небольшим минут, не было проблем, исчезали вопросы, растворялось недовольство. И его она стерегла всегда, не позволяя никому испортить.
Так нет же, нашлись желающие. Позвонили в тот момент, когда она дочитывала последний абзац и уже, кажется, тянулась к выключателю. Еще минута, другая – и она бы уже спала. Но Марго…
Это рыжеволосое чудовище, которому не нашлось места в ее секретном классификаторе, взяло и позвонило.
– Спишь, красавица? – поинтересовалась она, забыв извиниться за поздний звонок.
– Собираюсь, а в чем дело, Маргарита?
Эмма захлопнула книгу, положила ее на тумбочку, выключила бра и прикрыла глаза. Она совершенно искренне надеялась, что Марго в пьяном кураже и звонит ей из какого-нибудь ресторана. Звонит для того, чтобы предупредить о завтрашнем своем опоздании. Такое случалось, к этому привыкли.
– Ты погоди спать, Эммочка, разговор есть.
– Говори, повременю.
– А ты не заносись, красавица, не заносись, – попросила Марго таким противным голосом, что Эмма сразу поняла – Марго трезва и разговор будет долгим и неприятным.
Но почему в такое время?! Нельзя было отложить до утра?
– А мне, может, не терпится тебя обрадовать, – хмыкнула рыжая. – Чтобы с утра ты была во всеоружии или…
– Или что? Говори, Марго, или я отключаюсь, – поторопила ее Эмма вежливо, хотя начала уже заводиться.
Ее до сих пор колотило при мысли о том, что Сергей пришел работать к ним в фирму. И обустроился, между прочим, в кабинете по соседству с ее приемной. И произошло это не без помощи Марго.
Она позволила себе сильно гневаться, когда узнала об этом. И позволила себе резкость в отношении Шлюпиковой. Сергею досталось отдельно. С ним она не особо церемонилась в выражениях. Он, как всегда, молча выслушал, покивал и даже не посмел ей возразить поначалу.
– Как ты был мебелью, так мебелью и остался! – закричала она напоследок, впервые обнародовав то, что тщательно ото всех скрывала.
Человек – мебель! Так она окрестила Сергея, пожив с ним какое-то время. Он был совершенно безобиден, незлобив, необременителен. И он добросовестно служил ее комфорту все то время, пока был рядом. Никогда не спорил с ней, не запивал, не изменял ей. Ей иногда казалось, что она находит его дома в том же месте, где оставила перед уходом.
Он мог быть неплохим дополнением к ее интерьеру, был атлетически сложен, красив, неплохо воспитан, превосходно готовил, терпел ее капризы, но…
Но лишней мебели ей в доме было не надо. Она все время натыкалась на него взглядом, коленками, боком, спиной. Поначалу это веселило, потом стало раздражать. Эмма начала к нему придираться по мелочам, он терпел. Потом пыталась закатывать ему истерики, он все равно терпел. А затем ей вдруг стало казаться, что ему совершенно плевать и на гнев ее, и на слезы, он не видит, не слышит и не воспринимает ничего этого, потому что он… мебель.
– Почему? – спросил ее Сергей, когда она сболтнула ему про мебель в неосторожном своем запале. – Почему ты считаешь меня мебелью, Эмма?
– Потому! – закричала она, даже не боясь, что их услышат в коридоре. Сильно она тогда гневалась, очень сильно.
– Почему потому? – проявил настойчивость Сергей, впервые, наверное, проявил, незнакомо это было для нее. – Ты считаешь меня мебелью потому, что я терпел все твои художества?
– Художества?! – ахнула она тогда потрясенно, совершенно справедливо считая себя человеком, не способным на это. – Что ты называешь художествами, интересно?!
– Ну… – Сергей не опускал взгляда, как часто делал, живя с ней бок о бок. – Твое показное равнодушие, к примеру. Когда ты меня откровенно игнорировала, могла не замечать, даже находясь со мной совсем рядом. Презрение твое тоже можно отнести к художествам.
– Ну и?! Дальше-то что?
Она совершенно запуталась в его словах, потому что они явились для нее полной неожиданностью.