Белое чудо, стр. 14

— Что бы мне подарить маме на день рождения? — спросил Мишка.

— Подушечку сделай для иголок, она будет рада до смерти, — посоветовала я, думая о том, что и Поэт, наверно, тоже обратил внимание на нас с Таней: мы ведь каждый день ходим тут в школу и из школы. Интересно, кто из нас ему больше нравится: я или Таня?

— Если до смерти, то лучше что-нибудь другое, — сказал Мишка и взял меня за руку, потому что зеленый коридор кончился и мы подошли к переходу через улицу.

«А хорошо бы, — подумала я, — чтобы у меня был свой собственный сын. Вот как Мишка. Я бы его воспитывала».

Я стала мечтать, как бы я его воспитывала. Уж во всяком случае, не так, как многие родители — сплошное «не»: «нельзя!», «не бегай!», «не лезь в снег!». Я ему буду все разрешать. Хочешь в снег? Пожалуйста! Хоть с головой! Уж я-то знаю, какое это наслаждение!

И еще — это, пожалуй, самое главное — никогда я ему не буду говорить: «Отстань!», «Не лезь, когда старшие разговаривают!». Взрослые даже не понимают, как это обидно. Как унижает достоинство.

На катке тренерша разглаживала лед большой деревянной лопатой с двумя ручками. В раздевалке было жарко и тесно: сюда вместе с детьми набились их мамы, бабушки и дедушки. Некоторые дети переодевались сами, но многие еще не справлялись, и им помогали. Одна девчонка сидела как барыня, а ее бабушка суетилась перед ней, натягивала ей на ноги шерстяные носки, ботинки, шнуровала, угодливо спрашивала: «Не туго, Дашенька?»

Ну и воспитание!

Я с гордостью посмотрела на Мишку: сам натягивает ботинки, сам шнурует.

Вот, правда, катался Мишка не очень-то. Часто падал, руки у него болтались не в такт движениям. А кто здорово катался — это девчонка, которую переодевала бабушка. Обидно, но факт.

— Нам уже неделю звонит тренер с «Динамо», — гордо говорила бабушка. — Уговаривает перевести Дашеньку в спортивную школу. Вот решаем. Выясняем, что там за тренеры в этой школе. Что они могут дать Дашеньке в смысле дальнейшей перспективы.

Я подумала: возможно, тренеры сделают из этой Дашеньки чемпионку, но бабушкино воспитание мне все равно чем-то не нравится. Противно, когда взрослые лебезят перед детьми. Я бы эту Дашеньку не так воспитывала.

— Катя, как ты думаешь, если Рахан и мой папа поборются, кто победит, Рахан или папа? — спросил Мишка, когда мы возвращались по зеленому коридору.

В этот момент я увидела Таню. Она шла нам навстречу, и у нее был такой вид, как будто она не идет, а парит. Казалось, не будь над ее головой деревянного навеса, она бы взмыла в небо.

— Танька! — обрадовалась я. — Пошли в субботу в цирк! Будут два билета.

Она остановилась и посмотрела на меня ошалелым взглядом.

— Я с ним познакомилась! — произнесла она таким голосом, словно это был и не голос вовсе, а хрустальная ваза, которую она боялась разбить.

— С кем?

— С Поэтом.

— Кать, ну кто победит: Рахан или папа? — снова спросил Мишка.

— Когда?!

— Вот прямо только что. Я иду, а они как раз кончили работать... Ой, я прямо в себя не приду...

— И что?

— Он подошел и спросил, как меня зовут. Он сказал, что давно уже нас заметил.

— Кого нас?

— Меня и мою подругу. В смысле тебя.

— Кать, — сказал Мишка. — А кто победит: Рахан или десять моих пап?

— А когда цирк? — спросила Таня. — В субботу? Нет, не могу. Он предложил в субботу встретиться здесь, у забора.

— А хочешь, — предложила я Тане, — я у тети три билета попрошу? И мы встретимся здесь и втроем пойдем в цирк.

— Не знаю, — ответила она. — Как-то так, сразу... И потом, он ведь только меня пригласил...

— А кто победит, — спросил Мишка, — десять Ра-ханов или сто моих пап? Кать, ну кто?

— Слушай, да отстань ты от меня! — разъярилась я. — Лезешь со всякой чепухой, когда старшие разговаривают! Надоел! Иди отсюда со своим Ра-ханом!

Мишка весь как-то сжался и быстро засеменил по направлению к дому. Сумка с коньками била его по ногам и цеплялась за доски забора.

— Да! — воскликнула Таня, словно вспомнила самое главное. — Его зовут Леня!

И она пошла дальше все той же парящей походкой.

А я побежала по зеленому коридору. Если бы он не был таким длинным! Может, я догнала бы Мишку. Я бы ему сказала, что его папа сильнее десяти и даже ста Раханов. Я бы на все его вопросы ответила...

Я вбежала во двор, но Мишку не увидела. Только услышала, как дверь подъезда захлопнулась за его спиной.

Повести

Та женщина на дороге

— Ленка! — сказала Таня Белоусова. — Только нико-му! С каким я мальчишкой летом подружилась!

— Да-а?

— Ой! Вообще! Он меня на своем велике катал! И в кино когда ходили, он всегда рядом садился. Хочешь, одну вещь покажу?

Она вынула из нагрудного кармана какую-то голубую бумажку и развернула. Это была ленточка киношных билетов, штук пять или шесть, с неровно оторванным контролем.

— Вот, — благоговейно произнесла Таня. — Вот тут он сидел, а вот тут я. Рядом. Я их навсегда сохраню.

Она тяжело вздохнула, не в силах передать всю сложность своих переживаний.

— Как его зовут? — пришла я ей на помощь.

— Шурик.

— Он в каком? Тоже в седьмом?

— В том-то и дело, что в девятом.

— В де-вя-том?!

— В том-то и дело. Только — никому!

Скверик, в котором мы сидели, связывал зеленым узелком Могильцевский переулок, в котором жила Таня, и улицу Щукина, где жила я. На этот скверик нас с Таней водили гулять, когда мы еще были маленькие. Мы любили его, хотя на взгляд постороннего он невзрачен: утоптанный холмик без цветов, несколько скамеек, да в центре — песочница, мимо которой деловито шагают прохожие, срезая угол двух улиц и мешая играющим в песочнице малышам.

Мы расположились на низкой железной ограде, лицом к музыкальной школе. Сквозь открытые окна виднелись верхние половинки портретов великих композиторов и доносились звуки рояля, скрипки и тонкого, пронзительного голоса, тянувшего ноты с таким противным выражением, словно владельца этого голоса секли, а он кричал то громче, то тише, в зависимости от силы удара.

Мы болтали ногами, и прохожие, все, как один, смотрели на Таню.

Она удивительно изменилась за лето! Похудела и превратилась в стройное существо с тонкой талией, длинными ногами, продолговатым, загорелым лицом — ну просто красавица!

— А у меня... — начала я и умолкла.

Я еще не придумала, что совру, но что-то совру! Для самоутверждения. Иначе я просто умру от зависти.

— Да? У тебя тоже? — радостно изумилась Таня. — Расскажи, а? Я ведь тебе рассказала.

— Ну вот, — начала я. — Только ты тоже — никому!

— Что я — псих?

— Понимаешь, подвернула ногу. Встать не могу.

— Это где было?

— В лагере. Нас на прогулку повели, в лес. А я зашла глубоко-глубоко в чащу. Одна. Слышу — горн. Побежала, споткнулась о корень и вот лежу. И тут — он.

— Кто?..

— Солдат. Десантник. В десантных войсках служит. Я сначала испугалась, а он говорит: «Не бойтесь». Потом спросил, как меня зовут. Я говорю: «Лена». А он: «Мне очень нравится это имя».

— Они все так говорят, — заметила Таня. — Шурик тоже сказал, что ему нравится мое имя.

Так! Значит, в моем вранье есть достоверность. Но как бы не получилось слишком пресно. Не хватает действия, событий.

Я наддала драматизма:

— И тут гроза началась. Буря настоящая. Ливень так и хлестал. И вот... Это... У него плащ-палатка была, и он меня и себя накрыл плащ-палаткой.

— Сила! — сказала Таня. — А на внешность какой?

— Он такой... Высокий, сильный... Лицо загорелое, а глаза светлые-светлые. И волосы тоже светлые...

— С ума сойти! А потом?..

— Когда гроза кончилась, он поднял меня и понес.

— Обалдеть можно! — прошептала Таня. — И что?

— Про все не могу, даже тебе, — сказала я со значением.

Она ответила мне восторженно-изумленным, без теки недоверия, взглядом. Мне даже стыдно стало.