Белое чудо, стр. 12
Остановка. Прощайте, прощайте! Новые спутники возникают из Времени. Кто сядет рядом со мной? Только бы не эта толстая тетка с сумкой, набитой апельсинами. Тут много не нафантазируешь. Нет, села впереди. А со мной рядом садится парень в серой кроличьей ушанке с опущенными ушами, в бежевой куртке из кожзаменителя. Прежде чем сесть, он секунду разглядывает меня. По-моему, это не обидный, а очень естественный интерес к человеку, с которым ему предстоит делить путешествие. Я с безразличным видом смотрю прямо перед собой, но при этом вижу, что у него симпатичное, живое, приветливое лицо.
Он уселся поудобнее, достал из коричневого «дипломата» книгу, обернутую в газету, раскрыл и погрузился в чтение. Я скосила глаза на страницу и прочитала: «Тогда Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, — так чудесен был ее голос...
Я поняла, что рядом со мной сидит человек с родственной душой.
...Его зовут Грэй, он командир нашего экипажа. Мы давно уже любим друг друга, но разные обстоятельства — потом придумаю какие — мешают нам стать мужем и женой.
Но что это?! Взрыв! Вышло из строя автоматическое управление, и Машина вдруг помчалась со страшной скоростью, но только не вперед, а назад, в Прошлое! Всеобщая паника, но мы спокойны. Мы вместе, а это главное.
Пещера. Горит костер. Один за другим умирают наши товарищи. Нас остается все меньше и меньше. Отсюда, из этого каменного века, таким прекрасным кажется Наше Время! Нам не дожить до него. Но наши дети, внуки, правнуки... Правнуки наших правнуков — доживут. О, как им долго добираться до наших дней! Ведь им предстоит идти по Времени пешком, у них нет Машины.
Она есть, но сломана. Она может идти только назад, в Прошлое. Грэй и те, кто прилетел с нами, чинят ее вот уже много лет. Но мало надежды, что починят.
Растут наши дети. У меня уже семь детей. Они сидят у костра на шкуре мамонта, и я рассказываю им о своем Времени. О глубоком мягком кресле, о книгах, о телевизоре...
Поздно ночью возвращается усталый Грэй. «Ну что?» — спрашиваю я его взглядом. «Пока все также», — отвечает он тоже взглядом. Мы давно уже понимаем друг друга без слов.
Идут годы, и дети наших детей слушают у костра легенды о летающих крылатых машинах, о движущихся изображениях, о ящичках, которые умеют петь и разговаривать.
Уже никого не осталось из тех, кто начинал путь вместе с нами. Только Грэй и я. Никто больше не верит, что можно починить Машину. Племя растет, охотники добывают мясо и рыбу, женщины сушат на зиму съедобные корешки, шьют одежду из шкур, и только Грэй все еще верит, что найдет неисправность.
Поздно ночью он возвращается. Он стар. Седая борода закрывает ему колени. Годы согнули его спину. Но для меня он все так же красив, как в молодости, и в его взгляде, устремленном на меня, все та же любовь.
«Нашел, — говорит он тихо. — Мы полетим не вперед, а назад по кругу Времени, и замкнемся на той минуте, откуда начали свой путь».
...Он захлопнул книжку, положил ее в чемоданчик, встал и пошел к выходу.
...«Куда ты?! Не уходи, Грэй!» — «Прости. Пришло Время. Мне нужно сойти на своей Остановке. Прощай».
Двери раскрываются, он сходит. Двери закрываются. Я прихожу в себя и замечаю, что плачу. Понастоящему плачу — слезы так и бегут по щекам. Что это было? Сон? Не знаю, да это и неважно. Главное, я жила в эти минуты так интересно, так ярко — ни один спектакль, ни один фильм не мог бы мне дать ничего подобного. Наверно, потому что я жила своей собственной жизнью — хоть и придуманной, но своей.
Троллейбус покачивается, я смотрю в протаянный кружочек. Вот Крымский мост. Вот Парк культуры. Кольцо замыкается. Вот и моя остановка. Я выхожу. Вернулась в свое Время. Падает снег.
Интересно, где сейчас мой Грэй в своей бежевой куртке из кожзаменителя, с «дипломатом», с «Аэлитой», обернутой в газету? Где-то в районе Даниловского универмага и давно уже забыл про меня.
Но мы встретимся. Через три года. Ночью. На побережье Тихого океана.
Белое чудо
Позвонила мамина сослуживица, Валентина Ивановна, и взволнованным голосом попросила позвать к телефону маму. Я передала трубку и невольно прислушалась, пытаясь догадаться по репликам, что случилось.
— Неужели?! — воскликнула мама. — Ну, не расстраивайся... Ну, Валечка, не надо... Ну, не падай духом. Ну, еще бы!.. Ну, я понимаю... Ну, я от всей души...
Выражение маминого лица при этом оставалось вполне безмятежным, из чего можно было понять, что ничего трагического у Валентины Ивановны не случилось, скорее всего, она переживает из-за какой-нибудь очередной ерунды, а мама подыгрывает из чувства дружеской солидарности.
И вдруг мама заговорила другим тоном, деловитым и непритворно взволнованным:
— Что?.. Ты серьезно?.. Ну, еще бы! Разумеется! А когда? Прекрасно. Договорились. Ну, давай. Целую.
Она повесила трубку, посмотрела на меня и на папу и сказала:
— Валя продает дубленку. Совершенно новую. Болгарскую. Ей муж привез, а она ей мала. Катькин размер, сорок шестой.
— А зачем Катьке дубленка? — спросил папа.
— Затем, что это красиво! Удобно! Модно, наконец! Затем, что ее нигде не достанешь! Затем, что это тот счастливый случай, который бывает раз в жизни!
— И сколько стоит этот счастливый случай? — спросил папа.
— Четыреста пятьдесят.
— Но у нас же нет таких денег.
— У меня есть триста, на пальто. А сто пятьдесят займем, хотя бы у твоих родителей.
— А пальто?
— Бог с ним, с пальто! — решительно сказала мама. — Пять лет ходила в старом и еще похожу. Мне это, в конце концов, не так важно, а Катька — почти девушка, ее пора начать одевать.
На следующий день мы с мамой поехали смотреть дубленку. Мы вошли в красиво обставленную, всю в хрустале, торшерах и бра, квартиру. Валентина Ивановна кивнула в сторону широкой тахты.
— Вот, — сказала она. — Я вчера буквально рыдала: такая чудная вещь и не сходится вот здесь и вот здесь.
На тахте лежало нечто потрясающее. Белое, приталенное, опушенное по подолу, бортам и капюшону коричневатым мехом.
— Белая?.. — растерянно спросила мама.
— В том-то и дело! — с горечью ответила Валентина Ивановна. — Самый писк!
— Вещь, конечно, прелестная, — сказала мама. — Но я боюсь, Катька ее быстро запачкает.
— Ерунда! — ответила Валентина Ивановна. — Что она в ней картошку будет таскать? Если специально не пачкать, то она и не запачкается. Примерь, Катька. Она тебе в самый раз.
Я взяла ее в руки. Я просто влюбилась в нее с первого взгляда. Она была такая мягкая, нежная, легкая, от нее так хорошо пахло. Я медлила надевать ее. Со мной еще никогда такого не бывало, чтобы я волновалась из-за одежды. Да мне ничего особенного и не покупали. Я носила все то, что носили мои подруги, не лучше и не хуже.
— А это... Такого ни у кого нет в нашем классе. Ни у кого во всей школе! Ну — была не была!
— Какая прелесть! — в один голос сказали мама и Валентина Ивановна.
Я подошла к большому зеркалу. На секунду я даже усомнилась, я ли это. Во-первых, та, в зеркале, выглядела гораздо старше, ей можно было дать лет семнадцать, но уж никак не четырнадцать. А во-вторых... Если бы на улице мне навстречу шла такая девушка, я бы, наверно, подумала: вот бы стать на нее похожей!
Валентина Ивановна и мама оглаживали меня, оглядывали, снимали какие-то невидимые пушинки и радостно удивлялись:
— Ну просто потрясающе!
— В самый раз, я же говорила!
— Ах, как тебе идет!
— Чудо!
Я спросила:
— А можно, я прямо в ней домой пойду?
— Конечно, поезжай! — сказала Валентина Ивановна. — И вообще, носи ее! Хорошая вещь любит, когда ее носят. Она от этого играет. А когда ее берегут, держат в шкафу, она задыхается, тускнеет. Так что ты носи ее! Желаю успеха!
В метро было мало народу. Мама села, а я не захотела садиться, чтобы не беспокоить мою обнову, не травмировать ее. Я встала так, чтобы видеть в темном стекле свое отражение. Мне все еще казалось, что это не я. Или, вернее, что это мое второе «я», улучшенный вариант. Я, прежняя, могла гонять ледышку по переулку, шлепать по лужам, могла, открыв рот, глазеть по сторонам. Та, что отражалась сейчас в темном стекле, никогда бы так себя не вела. Это было лирическое, нежное существо с потупленным взором, с загадочной полуулыбкой. Я испытывала нечто похожее на то, что испытывает человек, впервые надевший коньки. Училась по-другому держать спину, поворачивать голову, даже смотреть и улыбаться. Мне еще предстояло многому научиться, чтобы стать достойной своей замечательной обновы. Нежное, приталенное чудо мягко обнимало меня, как будто вело по новому, приятному пути, и я с наслаждением прислушивалась к его щекочущему шепоту.