Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом, стр. 4
10. Макавити — волшебный кот
Макавити — волшебный кот. У нас его зовут
Незримой лапой потому, что он — великий плут.
В тупик он ставит Скотланд-Ярд, любой патруль, пикет.
Где был он миг тому назад, — его и духу нет!
Макавити, Макавити, таинственный Макавити!
Законы наши соблюдать его вы не заставите.
Презрел он тяготения всемирного закон.
На месте преступления ни разу не был он!
Его преследуй по пятам, беги наперерез,
Ищи по крышам, чердакам, — Макавити исчез!
Он ярко-рыж, высок и худ, угрюмый кот-бандит.
Глаза ввалились у него, но в оба он глядит.
Морщины мысли и забот на лбу его легли,
Усы нечесаны давно, и воротник в пыли.
Он так и вьется на ходу змеей среди кустов.
Вам кажется, что он уснул, а он к прыжку готов!..
Макавити, Макавити, таинственный Макавити!
Он — дьявол в образе кота, его вы не исправите.
У вас на крыше, на дворе встречает он рассвет,
Но на месте преступленья никогда злодея нет!
По виду он — почтенный кот от лап до бакенбард,
Но оттиска его когтей не сделал Скотланд-Ярд.
Но если ночью совершен на окорок налет,
Стекло разбито в парнике, цыплят недостает,
Ограблен сейф, иль певчий дрозд погиб во цвете лет, —
Там без него не обошлось... Но там его уж нет!
И если в министерстве исчезнет договор
Или в адмиралтействе чертеж похитит вор,
И вы найдете чей-то след у входа в кабинет, —
Искать его — напрасный труд: злодея нет как нет!
В секретном департаменте, наверно, скажут вам:
«Да, тут не без Макавити... Но где теперь он сам?»
Он отдыхает в тишине и лижет рыжий хвост
Иль смертности мышей и крыс учитывает рост.
Макавити, Макавити, единственный Макавити!
Его вы не отравите, его вы не удавите!
Он двадцать алиби подряд представит на суде,
Как доказательство того, что не был он нигде.
Я знаю множество других разбойников-котов,
Но я уверен, убежден и присягнуть готов,
Что все коты, которых ждет и ловит Скотланд-Ярд,
На побегушках у него, а он — их Бонапарт!
11. Гус, театральный кот
Гус — записной театральный кот.
Следует только сказать наперед,
Что полностью он Аспарагус. Боюсь,
На этом сломаешь язык. Он — Гус.
Он тощ, как скелет, а мех клочковат,
И лапы от старости малость дрожат.
Нет, он не гроза для мышей и крыс.
А в юности был он — только держись!
Да, он не герой, каковым он был,
Как он утверждает, в расцвете сил.
Теперь он сидит в пивной за углом,
Где он, почитай, со всеми знаком.
Если друг угостит, он друзей развлечет
И выдаст из жизни своей анекдот.
Хотя и молчат о нём словари,
Он был знаменит, как Ирвинг и Три,
И, было дело, что весь мюзик-холл
Он семь раз до кошачьего визга довел.
И он лучшую роль свою назовет:
Оборотень — Огнедышащий Лед.
Он вспоминает: — Я все превозмог,
Монологов семьдесят знал назубок;
Был я характерный или премьер,
Знаменитые английские актеры XIX в.
Мой голос звучал, как музыка сфер;
Я сымпровизировал кучу острот
Да и в пантомиме достиг высот;
Час репетиций — и все нипочем,
Хребтом работаешь или хвостом.
Я сидел у постели бедняжки Нелл,
Я на колокольной веревке висел
И звонил во всю прыть, я разок потом
Был Дика Уиттингтона котом.
Но лучшую роль мою помнит народ:
Оборотень — Огнедышащий Лед.
Он вспомнит, усы окуная в джин,
Как трижды украсил собой «Ист-Линн»;
Был тигром, которого, мрачен и строг,
Индийский полковник загнал в водосток;
И раз на пожаре явил свой класс:
По проводке прошел и ребеночка спас;
Ну, Шекспира играл, когда неспроста
Актеру приспичило гладить кота;
Он уверен, что мог бы аж по сей день
Предварять завываньем великую Тень.
— Еще бы, викторианский закал!
А нынешних хоть бы кто натаскал —
Ни капли стыда у сопливых котят,
Сквозь обруч прыгнут и возомнят... —
Он лапой в затылке слегка поскребет:
— Я новшества рад похвалить наперед,
И все-таки нынче театр не тот.
То ли бывало в забыл какой год,
Когда населению
Давал представления
Оборотень — Огнедышащий Лед!
12. Толстофер Джон, денди
Толстофер Джон — ужасный пижон,
Весь вид его говорит,
Что он держит путь не куда-нибудь,
Но только на Сент-Джеймс-Стрит!
Его черный фрак — непроглядный мрак,
Фасон шик-модерн, а штаны —
Простой мышелов не носит штанов
Столь изысканной белизны.
Если встретится он, мы отвесим поклон,
А он нам слегка кивнет:
Кто так знаменит на Сент-Джеймс-Стрит,
Как Толстофер, клубный кот!
Он заглянет по-светски в «Университетский»,
А не в «Пиршество профессоров»:
Нельзя котам состоять здесь и там,
Ибо клубный устав суров.
В силу той же причины, когда время дичины,
Его место «Фазан», а не «Кит».
Но он гость непременный «Поклонника сцены»,
Что устрицами знаменит.
И он славит щедроты «Безумной охоты» —
Улица клубов в Лондоне,
Желе из костей кабана;
Самый солнечный полдень он считает неполным
Без капли у «Хвастуна».
Если весел он, ясно, что заморские яства
Сулит «Сиамский сюрприз»;
Если не веселится, это значит, в «Гробнице»
Давали капусту и рис.
Так по сто раз на дню он заглянет в меню
И украсит собой тротуар;
И нам все видней, что он все жирней
И стал походить на шар.
Он должен весить кило этак десять.
— Ах, все, что ни есть, мое, —
Скажет он, — для здоровья нет важнее условья,
Чем размеренное житье. —
И присказку вкатит: — На мой век меня хватит. —
И у нас расцветает душа,
Когда вертопрах в белоснежных штанах
Вышагивает не спеша!