Опекун безумца, стр. 4
Обычное везение изменило Сардженту. Водитель полицейской машины дернулся, цепляясь за руль, тихо всхлипнул и замер. Парки затравленно метался, пытаясь вжаться в пол перед задним сиденьем. Сарджент знал, что укрываться бесполезно. Его взгляд стянулся в точку, он нажимал на спусковой крючок, пока перед глазами не поплыло марево. И, уже сползая в багровое беспамятство, Брюс подумал, что, по крайней мере, двоим в трейлере худо.
Их обнаружили в двадцать часов семнадцать минут: водитель и Парки мертвы, в Сардженте теплилась жизнь.
Двумя часами позже на одной из плохо освещенных улиц остановился автомобиль. Из него вытолкнули мужчину, глаза и рот которого были залеплены пластырем. К нему подошел человек и снял наручники:
– Мы сейчас уедем. Вы снимете пластырь и отправитесь домой.
Ричард кивнул.
– Дай ему мелочи на дорогу, – посоветовали из машины.
Снявший наручники сунул в карман Неймана мятую мелкую купюру.
– А это – чтобы не было желания подглядеть, куда мы поедем…
Сильный удар в солнечное сплетение согнул Ричарда пополам. Второй удар обрушился сверху…
Утром капитан Макги подводил итог: убиты четыре полицейских; Юлиус Нейман умер. Состояние Брюса Сарджента вызывало серьезные опасения: он находился между жизнью и смертью.
Хирург, склонившись над Сарджентом, сказал, что его чудом удалось довезти до госпиталя. Огромная кровопотеря. Предстояло удаление правого легкого – перебита легочная артерия. «Всего-то одна пуля, – заметил хирург, – а двое других, водитель и сержант, изрешечены. Говорят, Брюсу всегда везло…»
За дни, прошедшие после гибели «Боинга» у берегов Ирландии, Гордон Кэлвин привык сидеть дома в кабинете, не включая свет. Он смотрел в окно и считал проносившиеся мимо автомобили. Ровно до полуночи; если последний по счету автомобиль оказывался нечетным, Кэлвин внушал себе, что ничего хорошего его не ждет.
Уже три вечера подряд последний автомобиль, проносившийся мимо темного окна Кэлвина ровно в полночь, был нечетным.
Фары нечетного автомобиля скользнули по окну Гордона Кэлвина, осветив тучного высокого блондина в возрасте между сорока и пятьюдесятью, с залысинами, пшеничными усами и скощенным подбородком.
Кэлвина уверяли, что все идет хорошо, но у него было свое мнение насчет происходящего, и оно его не утешало. Как это началось?
Когда он решил уйти от жены, то сразу понял, что уйдет от нее раздетым. Гордон боялся ограниченных возможностей, тем более теперь, когда его молодое увлечение требовало материальной компенсации двадцатипятилетней разницы в годах. И тогда появился человек, которого, Кэлвин всегда боялся. Этот человек пережил все кабинеты и всегда решал судьбы других. Он предложил деньги, и Гордон не смог отказаться.
Теперь он стоял у темного окна и не видел выхода.
Капитан Макги написал начальству объяснение, как все произошло в деле Неймана. Выследить преступников не удалось. Саквояж с деньгами они подбросили ко входу в банк, даже не попытавшись поменять меченые купюры на чистые, и поэтому ясно, что деньги преступников не очень-то интересовали. Но тогда события, происшедшие на площади Добрых друзей и недалеко от нее, становились еще более нелепыми.
Часть вторая
ОПЕКУН БЕЗУМЦА
Прошел месяц. Брюс Сарджент еще не покинул больницы. Дайна Фаулз не подозревала о случившемся. Она обвинила себя в малодушии и позвонила ему; звонила четыре дня подряд – утром и вечером, среди ночи и на рассвете. Телефон Сарджента не отвечал. Мисс Фаулз связалась с полицией города, в котором жил Сарджент, и вскоре говорила с капитаном Макги.
– Вы разве не знаете, что случилось? – удивился он.
Мисс Фаулз стиснула трубку и едва не потеряла сознание. Между вопросом и разъяснениями Макги выдержал паузу, и Дайна предположила худшее. Когда капитан рассказал о бедах Сарджента, она пришла в себя и почти не волновалась: главное – Брюс жив!
На следующее утро Дайна Фаулз вылетела первым удобным рейсом.
Больница осточертела Сардженту, но его не выписывали.
Раза два приходили Макги и ребята, болтали о пустяках; он знал, да и они понимали, что вместе им больше не работать. Макги ждал, когда Сарджент окрепнет, чтобы сказать ему это. Брюс часто размышлял о том, что толком он ничего делать не умеет и неясно, чем станет зарабатывать на жизнь. О счетах он пока не думал: львиную долю погасила страховка, но и ее возможности не беспредельны.
Незначительные сбережения Сарджента истают быстро.
Однажды пришел Макги, еще серее, чем всегда, и без, выкрутасов сообщил, что Брюсу придется уйти из полиции. Сарджент виновато улыбнулся: было видно, что даже непробиваемому Макги не по себе.
Сарджент лежал, когда вошла Дайна. Она держала охапку примул, прижимая букет к груди. Брюс не мог вымолвить ни слова. Ему стало тяжело дышать, закружилась голова.
Дайна смотрела на его ввалившиеся щеки, на синеву под глазами, на побелевшие виски. Сарджент перехватил ее взгляд, дотронулся до седины и сделал жест: садись или проходи…
Она ни о чем не спрашивала. Поставила цветы в вазу, села на край кровати и гладила Сарджента – нежно и с опаской, будто его склеили из стеклянных осколков и он мог рассыпаться.
Через полчаса Дайна спросила, когда его отпустят, и Сарджент соврал, что не скоро. Мисс Фаулз поговорила с врачом, который наблюдал Брюса, тот сказал, что, если она сможет обеспечить уход, его можно забрать хоть завтра.
Мисс Фаулз сидела перед врачом и с содроганием выслушивала слова, страшные для непосвященного отстраненностью и налетом мертвой академичности: пульмон-эктомия – удаление легкого; тороктомия – кажется, вскрытие грудной клетки; а еще врач сказал, напугав ее, что Сарджента перекосит на один бок, его правое плечо опустится…
Когда она вернулась в палату, Сарджент успел побриться и надел костюм, болтавшийся на нем мешком. Он решительно сказал, что много чего передумал, валяясь на больничной койке, и сейчас просит дать ему возможность попробовать пожить одному, чтобы вернуть себе уверенность, вытравить из своего сознания калечащее слово «инвалид»; он не привык жить вполсилы; или снова станет таким, как все, или… Она не должна пугаться этого второго «или». Если ему не стать прежним, то и их отношения прежними не станут никогда.
Дайна поднялась:
– Чего ты хочешь?
– Я хочу… – Брюс подошел к Дайне, поцеловал и, не разжимая объятий, прошептал ей на ухо: – Я хочу, чтобы ты побыла у меня неделю и уехала к себе… Потом мы все решим.
Он боялся, что она станет плакать или уговаривать, стараясь его переубедить, но Дайна лишь пригладила его волосы, заглянула в глаза, как заглядывала раньше, лукаво и открыто одновременно, и тихо сказала:
– Мы все сделаем, как ты хочешь. Все, кроме одного. Я никогда не оставлю тебя.
И снова они жили у Сарджента, и все было так и не так, как раньше: Брюс часто лежал на диване, закрыв глаза, тяжело дышал; по утрам он делал дыхательную гимнастику и по тому, как намокала под мышками его майка, Дайна видела: ему нелегко. Если раньше он позволял за собой ухаживать – стирать, гладить, пришивать, то теперь все старался делать сам, объясняя мисс Фаулз, что иначе ему не подняться.
Однажды Дайна спросила, что ожидает Сарджента на работе. Он потер кончик носа, исподлобья с улыбкой глянул на мисс Фаулз и сказал, что… гренки удались. Сарджент не хотел ей говорить, что позавчера заехал на службу и положил перед Макги жетон с личным номером и свой «Смитт и Вессон». «Что ты собираешься делать?» – Макги еще больше посерел, с трудом выжимая из себя участие. «Жить», – ответил Сарджент и, дружески кивнув, затворил за собой дверь. Он услышал, как Макги пробормотал ему вслед: «Если что понадобится, то…»
И Сарджент и Макги знали, что так принято ободрять человека, попавшего в беду, так же, как и то, что слова эти ничего не стоят. Даже Макги пожалел об уходе Сарджента: тот считался человеком, на которого можно положиться, о честности его говорили так часто и с придыханием, что обыкновенных людей это раздражало: кому приятно сомневаться даже в себе, точно зная, что Сарджент «не треснет», сколько ему ни предложи!