Токио, стр. 55

Лицо Ши Чонгминга выразило чувство страшной неловкости.

– Каннибализм, – повторил он. Его пальцы задвигались. – Я не ослышался?

– Да.

– Поразительное предположение.

– Я и не думала, что вы мне поверите. Я хочу сказать, что если бы об этом услышали в Гонконге, то…

– У вас, как я понимаю, имеется доказательство.

– Я повторяю то, что слышала от людей. Фуйюки управлял черным рынком. Вы когда-нибудь слышали о дзанпане? В Токио говорили, что студень, которым торговали на рынке, был…

– Сами-то вы что видели? А? Может, видели, как Фуйюки пьет кровь? Может, он источает зловоние? А кожа у него красная? По этим признакам узнают людоеда, вы это знали? – В его голосе звучала горечь. – Интересно, – сказал он. – Интересно… Наверное, его квартира напоминает ужасную кухню «Речных заводей» [80]. И там повсюду свисают конечности. А на стенах, вместо обоев, человеческая кожа?

– Зачем вы меня дразните?

На его лбу выступила испарина. Под высоким воротником мандарина ходил кадык.

– Не дразните меня, – сказала я. – Пожалуйста, не дразните.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Нет, – сказал он сдавленным голосом. – Конечно, я не должен. Не должен.

Он отодвинул стул, поднялся, подошел к раковине, открыл кран и набрал в рот воды. Постоял, повернувшись ко мне спиной, посмотрел на текущую воду. Потом завернул кран, вернулся к столу и сел. Лицо его немного разгладилось.

– Прошу прощения. – Некоторое время смотрел на свои бледные руки, лежащие на столе. Они подергивались, словно жили собственной жизнью. – Итак, – сказал он наконец, – каннибализм? Если это правда, представьте мне доказательство.

– Что? Вы не можете требовать от меня большего. Я сделала все. Все, что вы просили. – Я думала о доме, окнах, разбитых дверях. Думала об украденных деньгах. Думала о тени медсестры на Соленом здании, о том, что она сделала с Джейсоном. Зверь с двумя спинами… — Вы не держите своего слова. Вы нарушили обещание. Снова нарушили обещание!

– Мы заключили соглашение. Мне нужно доказательство, а не рассуждения.

– Вы не это говорили! – Я вытащила из угла проектор, содрала пластиковый чехол и оглянулась в поисках тайника. – Мне нужен фильм. – Подошла к полкам, стала вытаскивать книги, бросать их на пол. Засовывала руки в открывшиеся полости. Швырнула на пол пачки бумаг, отдернула занавески. – Куда вы его положили? Где он?

– Пожалуйста, сядьте. Давайте поговорим.

– Нет, вы не понимаете. Вы лгун. – Я сжала кулаки и возвысила голос. – Вы лжец.

– Фильм находится под замком. У меня при себе нет ключа. Мы не сможем достать его, даже если бы я сам этого захотел.

– Отдайте его мне.

– Довольно!

Ши Чонгминг вскочил на ноги. Его лицо раскраснелось. Он тяжело дышал.

– Хватит! – закричал он, указав на меня тростью. Его грудь вздымалась и опускалась. – Не оскорбляйте меня. Вы не понимаете, с чем имеете дело. Сядьте.

– Что? – спросила я в замешательстве.

– Сядьте. Сядьте и внимательно меня выслушайте.

– Я вас не понимаю, – прошептала я, вытирая лицо рукавом и указывая на Чонгминга пальцем. – Вы. Я вас не понимаю.

– Конечно, не понимаете. Ну, а теперь сядьте. Я села, трясясь от злости.

Ши Чонгминг, тяжело дыша, тоже уселся. Было видно, что он старается взять себя в руки. Он оправил одежду, разгладил ее. Этим движением он словно бы убирал свой гнев.

– Вам следует знать: иногда нужно принять во внимание вещи, которые до поры до времени ускользают от вашего понимания… – Он утер лоб. – А теперь позвольте мне сделать вам небольшое признание.

Я нетерпеливо вздохнула.

– Не надо мне вашего признания. Я хочу…

– Послушайте. – Он поднял дрожащую руку. – Мое признание… состоит в том, что я признаю вашу правоту. Вернее, вы почти правы. Когда предполагаете, что Фуйюки потребляет… – Он сунул носовой платок в карман и выложил на стол руки. Посмотрел сначала на одну, потом – на другую. Вероятно, это помогало ему сосредоточиться. – Когда вы предполагаете… – Он сделал паузу, затем сказал твердым голосом: – … каннибализм, вы почти правы.

– Не «почти»! Я вижу это по вашему лицу. Я права, признайтесь.

Он снова поднял руку.

– В некоторых отношениях вы правы. Но не во всем. Возможно, правы в том, что верите этим ужасным слухам – торговле человечиной на токийских рынках! Боги знают, что якудза творила ужасные вещи в умирающем от голода городе, и найти в Токио труп было простой задачей. Но каннибализм в медицинских целях? – Он взял скрепку и стал рассеянно ее скручивать. – Это уже нечто другое. Если такие вещи происходят в японском преступном мире, тогда, возможно, в некоторые слои общества это проникло несколько веков назад и возобновилось в сороковых годах после войны. – Он придал скрепке форму журавлика и, положив на стол, внимательно на нее смотрел. Затем сложил руки и взглянул на меня. – Поэтому вы и должны внимательно меня послушать. Я хочу сказать, почему не могу пока дать вам этот фильм.

Я кашлянула и, откинувшись на спинку стула, скрестила на груди руки.

– Знаете, ваш голос меня раздражает, – сказала я. – Иногда мне тошно его слушать.

Ши Чонгминг долго на меня смотрел. Неожиданно его лицо смягчилось, и на губах появилась легкая улыбка.

Он бросил скрепку в мусорную корзину, отодвинул стул, встал и вынул связку ключей. Открыл ящик и вытащил тетрадь. Она была переплетена в обложку из воловьей кожи, перевязана резинкой. Снял резинку, и на стол выпали желтые листы. Они были исписаны мелким, неразборчивым почерком.

– Мои дневники, – сказал он. – Я писал их в Нанкине.

– В Нанкине?

– Что вы видите?

Я наклонилась вперед, прищурилась, стараясь разобрать слово или фразу.

– Я спрашиваю, что вы видите? Я подняла на него глаза.

– Мемуары. – Протянула к тетради руку, но он убрал ее и прикрыл ладонью.

– Нет. Вы видите не мемуары. Мемуары – это рассказ. А рассказ вы увидеть не можете. – Он потрогал страницу покрытой венами рукой. – Что это?

– Бумага. Могу я прочитать?

– Нет. А на бумаге что?

– Так вы собираетесь мне ее дать?

– Послушайте. Я пытаюсь помочь. Что на бумаге?

– Письмо, – сказала я. – Чернила.

– Вот именно. – Вливавшийся через окно серый свет делал лицо Ши Чонгминга почти прозрачным. – Вы видите бумагу, вы видите чернила. Но они перестали быть просто бумагой и чернилами. Их трансформировали мои идеи и убеждения. Они превратились в мемуары.

– Не знаю ничего о мемуарах, чернилах и бумаге, – сказала я, глядя на дневник. – Знаю одно: я права. Фуйюки экспериментирует с каннибализмом.

– Я забыл, что западные люди не умеют слушать. Если бы вы внимательно меня слушали, не так, как западный человек, то поняли бы, что я не выразил вам несогласия.

Я растерянно на него посмотрела. Собиралась уже сказать: «И что же?», когда то, что он пытался мне сообщить, полностью до меня дошло.

– Ох, – слабо сказала я, опустив руки. – Думаю, что…

– Думаете?

– Я…

Я замолчала и некоторое время сидела, склонив набок голову, мои губы безмолвно шевелились. Я видела картину за картиной – либерийских мальчиков, испуганно сидящих в кустах над своими врагами, людей-леопардов и прочих людей со всего света, поедавших плоть своих врагов, с целью трансформации своих идей и верований. На ум пришел иероглиф для слова власть, который я написала прошлой ночью.

– Думаю, – медленно произнесла я, – что плоть может быть трансформирована, да? Плоть некоторых людей может обладать властью…

– Верно.

– Власть можно получить с помощью трансформации? Или… – И, неожиданно поняв, я на него взглянула. – Дело не в любом человеке. Фуйюки имеет в виду конкретного человека. Верно?

Ши Чонгминг закрыл дневник, перетянув его резинкой.

– Вот это, – сказал он, не глядя на меня, – вы и должны выяснить.

49

Я сидела в наземной токийской электричке, держась за голову. Дорога висела высоко над городом, мелькали неоновые рекламы, сверкали небоскребы. Я тупо смотрела в окна десятиэтажных офисов, на секретарш в одинаковых блузках и бежевых колготках. Они в свою очередь смотрели на нас. Ши Чонгминг заставляет меня слишком усердно работать. Иногда у меня от него болит голова. В Синдзюку поезд прокатился мимо небоскреба, завешенного сотнями телевизионных экранов, на каждом из которых был мужчина в золотом смокинге. Он пел какую-то песню. Некоторое время я просто на него смотрела. Потом до меня дошло.