Викинг, стр. 1

Георгий Дмитриевич Гулиа

Викинг

Когда плывешь из Бергена в сторону Олесунна, на тебя непрестанно и пристально смотрят грозные скалы и вырастающие за ними суровые горы. Каменные монолиты скал кажутся темными в зимнюю пору, весной и осенью – серыми, а летом они покрыты зеленью.

Это – по правую руку.

А по левую – сплошная вода. Где ее конец? И есть ли за этой – то молчаливой, то невообразимо ревущей – стихией какая-нибудь суша, какие-нибудь острова или материки? Живут ли на тех островах или материках какие-либо существа? И что за существа?

Кто из обитателей этих скал, что по правую руку, и спрятанных от глаз глубоких фиордов мог ответить на эти вопросы тысячу с лишним лет назад? Что знали обо всем этом первые, самые первые викинги? Те самые викинги, которые, презирая (или понуждаемые презирать) опасность, попытались выйти в далекое море и плыть на запад. Наверное, понимали они, что, может быть, никогда не увидят эти пусть суровые, но родные скалы и самых близких людей: отца и мать, брата или сестру, а может – жену, детей или невесту. Ведь они были такими же людьми, как мы с вами, им тоже бывало больно и смешно, весело и грустно. Они тоже любили, им тоже было жаль близких и землю свою, какою бы неказистою ни была она. Еще задолго до первых плаваний викингов на далеком юге Европейского континента Сенека писал: «…ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина». Можем ли отказать тем, кто уплывал от своих скал за море, в любви к своей, пусть мрачной, земле? Ведь она была их родина!

Какие же чувства владели теми, которые пускались в далекое плавание? Решимость плыть и плыть? Отсутствие страха? Океан был неведом и полон таинственности. Может, нечто схожее испытают и те наши потомки, которые первыми полетят к далеким планетам, чтобы навсегда обосноваться там. Во всяком случае, неизведанное во все времена было неизведанным, и проторенной тропы в нем не бывало и не будет. Это совсем, совсем не просто, а для души и сердца – почти невыносимо.

И тем не менее они уплывали…

Весною, покидая тихие, сказочно прекрасные в своем суровом величии фиорды, викинги прощались со всем привычным. Может, они были слишком любознательными? Или очень жаждали приключений? Уйти, чтобы, может быть, не вернуться? Из любви к романтике?

Наверное, была какая-то важная, очень сильная побудительная причина, толкавшая на приключения. Не без этого! О такой причине мне говорил в Осло известный исследователь первых поселений викингов в Северной Америке Хельге Ингстад. Его размышления по этому поводу получили точное выражение в одной фразе его известной книги. Вот она, эта фраза: «Их не только влекла тяга к новому, не только манили приключения, у них было и ясно осознанное стремление найти добрый край…»

Я думал над этой фразой, плывя мимо норвежских берегов к прекрасному городку Олесунн, который мне кажется воистину северной Венецией. И думал еще над мудрой пословицей: «От добра добра не ищут».

Когда я ступил на землю викингов, когда увидел причудливые ущелья фиордов, как бы наполненные звуками григовской музыки, и клочки плодородных участков посреди первозданных каменных исполинов, когда немного позже я узнал, что значит норвежская зима в этих местах и как бывает оторван человек от себе подобных, как далеко оказывается он даже от соседа, по существу будучи отделенным от него лишь ближайшей горой, мне показалось, что начинаю разбираться в душевной весенней сумятице тех сильных и отважных людей. (Я имею в виду тех викингов, к которым еще не прилипла позднейшая кличка «разбойники».) Именно с наступлением весны они приводили в исполнение свои планы, родившиеся у длинных очагов в зимние дни и вечера…

Жизнь викингов была полна приключений на больших просторах суши и моря. Бывая в различных странах, я пытался увидеть какие-нибудь следы их, чтобы лучше понять, что же это были за люди. Ведь любопытно, например, что осталось от эпохи викингов в Швеции и Дании, Финляндии и Иране, Египте и Тунисе, во Франции и Англии, в Болгарии и Ливане… Не упускал я из виду викингов и в Эстонии, на Нижней Волге и Каспии, на днепровских берегах и в Новгороде…

В музеях Норвегии и Дании находятся образцы оружия и бытовых вещей древних обитателей этих стран и их ближайших потомков – викингов. Здесь можно увидеть почти всё – от простых игл и санок до луков и стрел и различных мечей. И конечно же самую чудесную достопримечательность – настоящие корабли викингов! Они стали доступны благодаря археологическим находкам. Но если бы сами викинги не упрятали их надежно вместе со своими королями-конунгами в огромных могилах-курганах, то археологам нечего было бы и откапывать.

Корабли викингов – некоторые очень хорошей сохранности – выставлены в огромных футлярах-музеях. И тебя невольно охватывает особенное чувство оттого, что можешь постоять совсем рядышком с бортом тысячелетнего возраста, испытавшим силу океанских волн. И нельзя не восхищаться работой корабельных мастеров, умевших сочетать прекрасную форму судна с его поразительной остойчивостью.

Очень хороши экспонаты и в музеях Стокгольма и Хельсинки. А близ финской столицы я видел несколько курганов эпохи викингов, которых пока еще не касалась лопата археолога. Какую же тайну они всё еще хранят?

А что говорить о знаменитых сагах, посвященных далеким, далеким временам, в частности, о сагах Снорри Стурлусона? Это несомненно правдивые рассказы о повседневном житье-бытье и битвах викингов. Музейные экспонаты служат бесценной вещественной иллюстрацией к этим сагам…

Может быть, эта непритязательная история из жизни Кари, сына Гуннара, сына Торкеля, сына Гутторма, и Гудрид, дочери Скегги, ответит на некоторые вопросы, возникающие, когда уходишь мыслями к восьмому веку и представляешь себя живущим на хуторе где-нибудь в древнем Раумсдале или Согне.

Часть первая

I

Он велел подбросить дров в огонь. Вскоре заиграло высокое пламя. Если долго смотреть на пламя, а потом осмотреться вокруг, то кажется, что темень повсюду: не видно углов большой комнаты, не видно черного потолка, и пола не видно. Идолов – этих резных столбов – тоже не видно.

Над очагом висел котел, и в нем кипела вода. Женщины черпали из него кипяток и уносили в соседнюю комнату. Суета в доме стояла немалая.

Гуннар, сын Торкеля, сына Гутторма, сидел у очага на низкой скамье и, подперев подбородок обоими кулаками, неотрывно глядел на рыжее пламя. Казалось, мысли его были далеко отсюда. Но это не так: просто он был сильным человеком и ждал спокойно, что будет.

На дворе бушевала пурга. Январь, разумеется, не лучший месяц в году. Но таким сотворили его боги. И с этим ничего не поделаешь. Сорок зим прожил Гуннар, сын Торкеля, из них хорошо помнит тридцать пять: все тридцать пять январей были студеными, хоть они здесь и мягче, чем в других местах. В январе всегда с особенной силой воют ветры, и оттого на душе делается очень холодно, темень свивает гнездо в самом сердце.

За спиною Гуннара – дверь, ведущая в каморку, где спят четверо детей: три девочки и мальчик. А впереди, если чуть скосить глаза направо, дверь в комнату, где сейчас рожает жена. Ей оказывает помощь повивальная бабка с соседнего хутора – большая мастерица по части изготовления всяческих целебных зелий. Она молча наливает кипяток в небольшой таз и так же молча, не обронив ни единого слова, уходит в соседнюю комнату. Она молчит, и Гуннар, сын Торкеля, молчит. Молчать и думать – в привычке у местных жителей.

А ветер поет грустную песню. Он сочиняет, как мудрый скальд. Непонятная песня, но она под стать январской стуже. Порой даже кажется, что есть у песни слова, которые различимы и которые доносятся сверху, из отверстия в кровле, куда положено вылетать дыму наружу. А нынче дым, как видно, от той унылой скальдической песни сгустился и ест нещадно глаза.