Жена Аллана, стр. 18

– А вы когда-нибудь ездили с фургонами? – спросил я.

– С детских лет я не удалялась от горы Бабиан больше чем на тридцать миль, – ответила она. – За одним исключением, вы, мистер Аллан, первый англичанин, с которым я познакомилась, если не считать книжных героев. Вероятно, я показалась вам очень дикой и невоспитанной, но у меня есть одно преимущество – хорошее образование. Отец сам учил меня, и, быть может, я знаю и то, что осталось вам неизвестным. Например, я читаю по-французски и по-немецки. Мне кажется, что сначала у отца было намерение предоставить меня самой себе, но потом он от него отказался.

– И у вас нет желания увидеть мир? – спросил я.

– Иногда, когда я чувствую себя одинокой, мне этого хочется, – сказала она. – Но, вероятно, мой отец прав: этот мир может напугать и ошеломить меня. Отец, во всяком случае, никогда не вернется в цивилизованную страну. Он вбил себе в голову – не знаю уж почему, – что нашу фамилию нельзя произносить, и не терпит, когда ее все-таки произносят. Короче говоря, мистер Куотермэн, человек не волен устраивать свою жизнь сам, а принимает ее такой, какая она есть. Вы позавтракали? Тогда пойдемте, я покажу вам дом.

Я встал и отправился за шляпой в хижину, где спал. К тому времени, когда я вернулся, мистер Керсон – ибо такова была его фамилия, хотя он не разрешал произносить ее, – уже пришел завтракать. Он сказал, что теперь чувствует себя лучше и пойдет с нами, если Стелла возьмет его под руку.

Так мы двинулись в путь, а за нами шли Гендрика с Тотой и старый Индаба-Зимби, который, свежий как огурчик, ожидал меня снаружи. Ничто не могло утомить этого старика. Пейзаж, открывшийся с террасы, почти не уступал по красоте виду снизу на гору. Как я уже сказал, мраморные краали были обращены на запад, а потому вся верхняя терраса почти до одиннадцати часов утра находилась в тени высокой горы – большое преимущество в этом жарком климате. Сначала мы прошлись по прекрасно обработанному саду, который поразил меня своим плодородием. Там работали трое или четверо туземцев, и все они приветствовали моего хозяина словом «баба», что означает «отец». Затем мы посетили две другие группы мраморных хижин. В одной помещались конюшни и службы, другая использовалась как склад, а центральная была превращена в часовню. Мистер Керсон не был рукоположен, но он искренне стремился обратить в христианство туземцев (большинство их бежали к нему, спасаясь от врагов) и так давно совершал простейшие церковные обряды, что стал считать себя священником. Он, например, всегда венчал тех из своих людей, которые соглашались соблюдать единобрачие, и крестил их детей.

Осмотрев мраморные хижины, эти замечательные памятники древности, и полюбовавшись на апельсиновые и другие фруктовые деревья и виноградники, благодаря замечательной почве и климату не требовавшие особого ухода, мы спустились на следующую террасу, где вовсю шли полевые работы. Мне кажется, это была лучшая ферма из виденных мной в Африке. Воды для орошения хватало, луга, расстилавшиеся внизу, стали пастбищами для сотен голов крупного рогатого скота и лошадей. Население было очень трудолюбиво. Мистер Керсон организовал ферму на кооперативных началах; себе он забирал только десятую часть продукции, да и на что ему больше в этой стране полного изобилия? Поэтому туземцы, которые, кстати сказать, звали себя детьми Томаса, порядком разбогатели. Они выносили все свои споры на рассмотрение «отца», он же был судьей и по уголовным делам. Наказаниями за проступки служили заключение, конфискация имущества, а за наиболее тяжкие – изгнание из общины, которое воспринималось этими обласканными судьбою туземцами с таким же ужасом, с каким Адам воспринял приказ покинуть рай.

Опершись на руку дочери, старый мистер Керсон с гордостью смотрел вокруг себя.

– Все это дело моих рук, Аллан Куотермэн, – сказал он. – Отрекшись от цивилизации, я случайно забрел сюда. Мне хотелось поселиться в самых отдаленных местах – и вот я попал в эти дебри. Зелень все заглушила, кроме террас, куполов мраморных хижин да водопада. Я использовал хижины, расчистил участок для сада и посадил апельсиновые деревья. В то время со мной было только шестеро туземцев, но мало-помалу мое племя росло и теперь насчитывает тысячу душ. Здесь царят мир и изобилие. Я имею все необходимое, а большего мне не нужно. Небо благоволило ко мне – пусть будет так до самого конца, который уже близок. А теперь я устал и хочу вернуться. Если желаете посмотреть старый карьер и спуск в рудник, Стелла покажет их вам. Нет, любовь моя, тебе незачем идти со мной – я доберусь и один. Смотри, вон несколько старейшин дожидаются меня.

Он ушел, мы же по берегу одной из речек прошли позади хижин и достигли карьера, где когда-то добывался мрамор для их строительства. Тут мы увидели толстый пласт белейшего и красивейшего мрамора. Ничего подобного я в Натале не встречал. Не могу сказать, кто именно разрабатывал этот пласт… Кстати, от этих строителей осталась только отлично обработанная бронзовая кирка, которую Стелла нашла однажды в карьере.

Затем мы взобрались вверх по склону горы к входу в. древние рудники, расположенные в ущелье. В них скорее всего добывали серебро. Ущелье было длинным и узким. Как только мы вошли в него, со всех сторон послышались лай и ворчание, почти оглушившее нас. Я сразу понял: в ущелье полно бабуинов. Они со всех сторон спускались к нам по скалам, проявляя бесстрашие, показавшееся мне неестественным. Стелла немного побледнела и ухватилась за мою руку.

– Это очень глупо с моей стороны, – прошептала она. – Я не пуглива, но с тех пор как они убили Гендрика, я не выношу вида этих животных. Мне всегда кажется, что в них есть что-то человеческое.

Между тем бабуины приближались, переговариваясь между собой. Тота заплакала и прижалась к Стелле. Стелла прижалась ко мне, я же и Индаба-Зимби приняли возможно более хладнокровный вид. Одна лишь Гендрика сохраняла на своем обезьяньем лице спокойную улыбку. Когда большие обезьяны подошли совсем близко, она вдруг что-то крикнула. Словно по команде, они мгновенно прекратили свою отвратительную трескотню. Тогда Гендрика с ними заговорила – другого выражения я не нахожу. Она стала издавать такие же звуки, как бабуины, когда обращаются друг к другу. Я знавал готтентотов и бушменов, которые утверждали, что могут говорить с бабуинами и понимают их язык, но признаюсь, ни до, ни после не был сам свидетелем такого разговора.

Гендрика стонала, ворчала, пищала, цокала и издавала множество других ужасающих звуков, которые в совокупности походили на увещевания. Как бы то ни было, бабуины слушали ее. Один что-то проворчал в ответ, и все стадо поднялось на скалы.

Это поразило меня. Не произнеся ни слова, мы повернули к краалю. Гендрика находилась слишком близко, чтобы я мог заговорить. Когда мы достигли столовой, Стелла вошла внутрь, а за нею и Гендрика. Тут Индаба-Зимби потянул меня за рукав.

– Макумазан, – сказал он. – Женщина-бабуинка – чертовка. Будь осторожен, Макумазан. Она любит ту Звезду (такое прозвище дали Стелле туземцы) и ревнует ее. Будь осторожен, Макумазан, не то Звезда зайдет.

Глава IX. «Пойдем, Аллан!»

Мне очень трудно описать период между моим появлением у горы Бабиан и женитьбой на Стелле. В моих воспоминаниях это время благоухает ароматом цветов и как бы подернуто сладостной дымкой летник вечеров. Сквозь нее пробивается столь же сладостный звук голоса Стеллы, светятся звездным светом ее глаза. Мне кажется, что мы полюбили друг друга с первого взгляда, хотя долгое время не произносили ни единого слова любви. Каждый день я обходил ферму в сопровождении Гендрики и Тоты, Стелла же занималась тысячью дел, которые легли на нее из-за того, что отец ее становился все слабее. Впрочем, со временем всеми делами стал заниматься я, она же только сопровождала меня. Мы проводили вместе весь день. После ужина, когда спускалась ночь, мы вместе гуляли по саду, потом наконец входили в дом, и некоторое время ее отец читал нам вслух какого-нибудь поэта или историка. Если он чувствовал себя плохо, читала Стелла. После этого мистер Керсон произносил краткую молитву, и мы расходились до утра, которое приносило с собой счастливый миг новой встречи.